Россия глазами иностранцев: Астольф де Кюстин
Маркиз Астольф де Кюстин (1790–1857) был писателем и путешественником. Его романы «Алоис», «Свет как он есть», «Этель», «Ромуальд» и другие не составили ему славу великого литератора (он всегда оставался автором второго ряда), однако сделали довольно известным во Франции. При этом мировую славу Астольф де Кюстин получил благодаря книге «Россия в 1839 году», являющейся по сути путевыми заметками.
Книг о путешествиях в это время выходило немало. Как же с помощью произведения в этом жанре французский автор смог стать по-настоящему знаменитым? Книга написана в формате писем к другу. Кюстин описывает свои впечатления от российской природы, людей, власти и всего, что его окружает. При этом автор излагает в книге и свою биографию. В жизни маркиза Астольфа де Кюстина был эпизод, который выставил его в свете довольно двусмысленном, и до конца своей жизни он был не уверен в своем положении. Может быть, именно с этим связано то, что дерзость и остроты он перенес на бумагу, сделав свое произведение «Россия в 1839 году» популярным во всей Европе. Один из современников характеризовал этого французского автора как «довольно полного и грузного мужчину, одетого прилично, без претензий», который «своими туманными речами, робкими остротами, великолепным знанием светских приличий, выдающим истинного дворянина, умением довести все, что нужно, до сведения собеседника, мягким лукавством, великосветскими любезностями, которые пристали скорее юноше, нежели зрелому мужу, странной робостью и некиим сознанием собственной приниженности, уязвимости, которое плохо сочеталось с меткими репликами, философическими наблюдениями и смелыми замечаниями, сверкавшими среди этой густой смеси болезненной скромности, меланхолии, мистицизма и низменной чувственности».
Непосредственное прибытие в Россию Астольф де Кюстин описывает только в седьмом письме. И описание это, как и многие другие его впечатления от России, будет не самым радостным и позитивным. Сначала французский автор дает характеристику местной природе, явно не испытывая к ней симпатий: «Нет ничего печальнее, чем природа в окрестностях Петербурга; по мере того, как корабль входит в залив, плоские болотистые берега Ингерманландии вытягиваются в тонкую дрожащую линию на горизонте, между небом и землей; эта линия и есть Россия… иначе говоря, сырая, усыпанная жалкими чахлыми березками низина. Этот однообразный, пустынный пейзаж, безжизненный и бесцветный, не знающий границ и тем не менее лишенный величия, тонет в полумраке. Здешняя серая, забытая Богом земля достойна бледного солнца, чьи лучи падают на нее не сверху, а сбоку, если не снизу. В России ночи на удивление светлы, но дни сумрачны и печальны. Даже в самую прекрасную погоду воздух отливает синевой». То, что оценки французом всего, даже природы, чересчур эмоциональны, свидетельствует замечание о петербургском солнце: «От силы три дня в году петербургское солнце палит нещадно: вчера, когда я прибыл в Петербург, был как раз один из таких дней <…> Было восемь утра, рассвело же еще в час ночи. Говорят, что термометр показывал 30 градусов по Реомюру; заметьте, что на Севере такую жару переносить гораздо труднее, ибо воздух здесь душный и влажный».
С самого начала своего путешествия де Кюстин критически был настроен ко всему, что он увидит в России. Вот как он, в частности, описывает прибытие на таможню в Санкт-Петербурге, на которой его даже не подвергли детальному досмотру: «У русских полицейских ищеек тонкий нюх, и они изучают паспорта более или менее пристально, смотря по тому, как понравились им их владельцы; мне показалось, что они относятся к пассажирам одно и того же корабля далеко не одинаково. Итальянского негоцианта, который проходил досмотр передо мной, обыскивали безжалостно, хочется сказать — до крови; его заставили даже открыть бумажник, заглянули ему за пазуху и в карманы; если они так же поступят со мной, я вызову у них большие подозрения, думал я». Кюстин вышел с борта корабля в самом центре Санкт-Петербурга — месте, традиционно вызывавшем и вызывающем восторг у всех туристов. Французского писателя же это место отнюдь не восхитило. В частности, он раскритиковал знаменитого «Медного всадника»: «Прежде всего моему взору предстала хваленая статуя Петра Великого, вид которой показался мне крайне неприятен; по воле Екатерины она стоит на обломке скалы, украшенном фразой простой, но исполненной в своей мнимой простоте немалой гордыни: «Петру I Екатерина II». Эта конная фигура не может быть названа ни древней, ни новой; Петр здесь — римлянин времен Людовика XV. Конь, равновесия ради, попирает копытами огромную змею: неудачная эта попытка лишь подчеркивает беспомощность скульптора».
Следующим испытанием для Астольфа де Кюстина стало заселение в гостиницу. Описание того, с каким сложностями он столкнулся, довольно комично по своей сути, но тон автора позволяет нам сделать вывод, что проблемы в гостинице воспринимались им как серьезное происшествие: «Ночные и утренние впечатления вкупе с воспоминаниями о таможенниках взяли верх над моей любознательностью, и вместо того, чтобы, по своему обыкновению, отправиться бродить куда глаза глядят по улицам Петербурга, я, не снимая плаща, бросился на огромный кожаный диван бутылочного цвета, прямо над спинкой которого висело украшавшее гостиную панно, и заснул глубоким сном… который продлился не более трех минут. Проснулся я от того, что почувствовал жар, оглядел себя и увидел… что бы вы думали? Шевелящийся коричневый покров поверх моего плаща; отбросим иносказания: плащ мой был усеян клопами, и клопы эти ели меня поедом <…> Я сбросил с себя одежду и принялся бегать по комнате, громко зовя на помощь. «Что же будет ночью?» — думал я и продолжал кричать что есть мочи. На мой зов явился русский слуга; я втолковал ему, что хочу видеть хозяина гостиницы. Хозяин заставил себя ждать, но наконец пришел, однако, узнав причину моего огорчения, расхохотался и тотчас удалился, сказав, что я скоро привыкну к своему пристанищу, ибо ничего лучше я в Петербурге не найду; впрочем, он посоветовал мне никогда не садиться в России на диваны, ибо на них обычно спят слуги, а им сопутствуют легионы насекомых. Желая успокоить меня, он поклялся, что клопы не тронут меня, если я не буду приближаться к мебели, в которой они мирно обитают».
Впрочем, не все в России не нравится Астольфу де Кюстину. О внешности русских людей он отзывается с симпатией и даже некоторым восхищением: «Народ здесь красив; чистокровные славяне, прибывшие вместе с хозяевами из глубины России или ненадолго отпущенные в столицу на заработки, выделяются светлыми волосами и свежим цветом лица, но прежде всего — безупречным профилем, достойным греческих статуй; восточные миндалевидные глаза, как правило, по-северному сини, а взгляд их разом кроток, мил и плутоват <…> Наряд этих людей почти всегда самобытен; порой это греческая туника, перехваченная в талии ярким поясом, порой длинный персидский халат, порой короткая овчинная куртка, которую они носят иногда мехом наружу, а иногда внутрь — смотря по погоде». Правда, и в оценке внешности русских людей де Кюстин оригинален — если обычно иностранцы особенно подчеркивали красоту русских женщин, то он не спешит этого делать: «Женщины из народа не так хороши; на улице их немного, а те, кто мне попадались, мало привлекательны; вид у них забитый <…> У простолюдинок тяжелая поступь; ноги их обуты в уродливые сапоги грубой кожи; и лица, и стан их лишен изящества; даже у молодых землистый цвет лица, особенно бросающийся в глаза на фоне свежих лиц мужчин».
Стремление угодить гостю, встретить его радушно и создать максимально комфортные условия пребывания в России, как это ни странно, так же раздражают французского путешественника, так как кажутся попыткой ограничить его свободу: «Русское гостеприимство, ощетинившееся формальностями, осложняет жизнь даже тем иностранцам, к которым здесь больше всего благоволят; оно лишь привычный предлог, чтобы стеснить путешественника в передвижениях и ограничить свободу его наблюдений. Вас чествуют, так сказать, по русскому обычаю, и из-за этой прескучной учтивости наблюдателю нельзя никуда пойти и ничего рассмотреть без провожатого; он никогда не останется один, а потому ему труднее судить обо всем самостоятельно — но именно этого и не хотят ему позволить». То, что является для Кюстина ограничением свободы, очевидно объясняется гостеприимством и стремлением во всем угодить гостю. Еще в начале десятого века арабский географ Ибн Руст писал о славянах и русах: «Гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, так же как и с теми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Если же кто из них обидит или притеснит чужеземца, то помогают и защищают последнего».
Во время своего путешествия в 1839 г. Астольф де Кюстин побывал не только в российских городах, но и в деревнях. Здесь француз также не был восхищен увиденным: «Я был удивлен внешним обликом некоторых деревень: их отличает неподдельное богатство и даже своего рода сельская изысканность, приятная для взора; все дома здесь деревянные; они стоят вдоль единственной улицы и выглядят вполне ухоженными. По фасаду они покрашены, а украшения на коньке их крыш, можно сказать, претенциозны — ибо, сравнивая всю эту внешнюю роскошь с почти полным отсутствием удобных вещей и с той нечистоплотностью, какая бросается вам в глаза внутри этих игрушечных жилищ, вы сожалеете о народе, еще не ведающем необходимых вещей, но уже познавшем вкус к излишествам. При ближайшем же рассмотрении видишь, что на самом деле сараи эти весьма скверно построены. Почти не отесанные бревна, с вырезом в виде полукруга на обоих концах, вставленное одно в другое, образуют углы хижины; между этими толстыми, плохо пригнанными балками остаются щели, тщательно законопаченные просмоленным мхом, резкий запах которого ощущается по всему дому и даже на улице».
Одно из немногих, что по-настоящему восхитило Астольфа де Кюстина в России, это превосходное качество чая, который наливали ему даже в крестьянских избах: «На столе сверкает медный самовар и заварочный чайник. Чай здесь такой же хороший, умело заваренный, а если вам не хочется пить его просто так, везде найдется хорошее молоко. Когда столь изящное питье подают в чулане, обставленном, словно гумно — «гумно» я говорю из вежливости, — мне сразу вспоминается испанский шоколад. Это всего лишь один из тысячи контрастов, поражающих путешественников на каждом шагу…».
Мы упомянули лишь несколько ярких характеристик, которые французский литератор Астольф де Кюстин дал николаевской России. В России эта книга сразу же после выхода была запрещена. В некоторых своих частях она напоминает памфлет, однако такое впечатление может сложиться из-за того, что зачастую издавался не полный текст произведения, а лишь отдельные его выжимки, наполненные критикой ко всему российскому.
Автор: Дмитрий Сосницкий
