В условиях пандемии коронавируса, когда многие страны применили довольно жесткие меры для предотвращения распространения COVID-19, централизованный мониторинг и суровые наказания являются не единственным способом заставить людей соблюдать правила. Хорошо информированное население, доверяющее органам власти, будет более эффективным, нежели живущее в страхе. Об этом в статье для Financial Times, перевод которой опубликовали многие СМИ, пишет военный историк, профессор исторического факультета Еврейского университета в Иерусалиме, писатель Юваль Ной Харари. Человечество переживает глобальный кризис. Пожалуй, наибольший кризис нашего поколения. Решения, которые люди и правительства будут принимать в ближайшие несколько недель, вероятно, повлияют на то, как будет формироваться мир на долгие годы. Эти решения повлияют не только на наши системы здравоохранения, но и на нашу экономику, политику и культуру. Мы должны действовать быстро и решительно, а также учитывать последствия наших действий в долгосрочной перспективе. Взвешивая альтернативные решения, мы должны руководствоваться и тем, как преодолеть непосредственную угрозу, так и тем, в каком мире мы будем жить после «шторма». Да, шторм пройдет, человечество выживет, большинство из нас все еще будут живы, но мы будем жить в другом мире. Многие краткосрочные чрезвычайные меры станут частью жизни. Такова природа чрезвычайных ситуаций. И они ускоряют исторические процессы. Решения, на которые в обычное время уходят годы, сегодня принимаются моментально. Вводятся в эксплуатацию незрелые и даже опасные технологии, потому что бездействие обойдется слишком дорого. Целые страны оказались «морскими свинками» в глобальном социальном эксперименте. Что происходит, когда все работают из дома и общаются только на расстоянии. Что происходит, когда целые школы и университеты уходят в Интернет. В спокойные времена правительства, предприятия и образовательные учреждения никогда бы не пошли на такие меры. Но сегодня — не спокойные времена. В это кризисное время перед нами два пути. Первый — это выбор между тоталитарной слежкой и расширением прав и возможностей граждан. Второй — выбор между изоляцией по национальному принципу и глобальной солидарностью. «Подкожная» слежка Чтобы остановить эпидемию, все население должно руководствоваться определенными принципами. Этого можно достичь двумя способами. Один заключается в том, что правительство контролирует людей и наказывает нарушителей. Сегодня, впервые в истории человечества, технологии позволяют контролировать всех и постоянно. Пятьдесят лет назад даже КГБ не могло следить за 240 млн советских граждан 24 часа в сутки. При этом в КГБ не могли быть полностью уверены, что вся собранная информация обрабатывается эффективно. КГБ полагался на человеческих агентов и аналитиков, и они просто не могли заставить каждого агента следовать за каждым гражданином. Но теперь правительства могут полагаться на вездесущие датчики и мощные алгоритмы, а не на приставов из плоти и крови. В ходе борьбы с эпидемией коронавируса несколько правительств уже внедрили новые инструменты наблюдения. Наиболее заметный случай — Китай. Тщательно отслеживая смартфоны людей, используя сотни миллионов камер, распознающих лица и обязывающих людей проверять и сообщать о температуре своего тела и состоянии здоровья, китайские власти могут не только быстро выявлять потенциальных носителей коронавируса, но и отслеживать их передвижение и идентифицировать тех, кто вступил с ними в контакт. Существуют также и мобильные приложения, которые предупреждают граждан об их близости к инфицированным людям. Однако использование таких технологий не ограничивается Восточной Азией. Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху недавно уполномочил Агентство безопасности Израиля развернуть программу наблюдения, используя технологии, которые обычно предназначены для борьбы с террористами, для отслеживания пациентов с коронавирусом. Когда соответствующий парламентский подкомитет отказался санкционировать эту меру, Нетаньяху утвердил ее «чрезвычайным указом». Вам может показаться, что в этом нет ничего нового. Но, в последние годы и правительства, и корпорации используют все более сложные технологии для отслеживания, мониторинга и манипулирования людьми. Тем не менее, если мы не будем осторожны, эпидемия, может стать точкой невозврата. Не только потому, что это может нормализовать развертывание средств массовой слежки в странах, которые до сих пор не прибегали к таким методам, но даже в большей степени потому, что это ознаменует резкий переход от скрытого надзора к явному и тотальному. До сих пор, когда ваш палец касался экрана смартфона и кликал на ссылку, правительство хотело узнать, на что именно нажимает ваш палец. Но с коронавирусом фокус интереса смещается. Теперь правительство хочет знать температуру вашего пальца и кровяное давление под его кожей. «Экстренный» пудинг Одна из проблем, что никто не знает, как за нами следят, и неизвестно чем это может обернуться в будущем. Технологии видеонаблюдения развиваются с бешеной скоростью, и то, что 10 лет назад казалось научной фантастикой, сегодня — устаревшая информация. Гипотетически, рассмотрим некое правительство, которое требует, чтобы каждый гражданин носил биометрический браслет. Этот браслет, представим, контролирует температуру тела и частоту сердечных сокращений 24 часа в сутки. Полученные данные накапливаются и анализируются правительственными алгоритмами. Алгоритмы будут знать, что вы больны еще до того, как вы сами узнаете об этом. Также они будут знать, где вы были, и с кем встречались. Цепь распространения инфекции может быть резко сокращена, а то и вовсе — остановлена. Такая система может остановить эпидемию в течение нескольких дней. Звучит заманчиво, не так ли? Недостатком является, конечно, то, что это придаст легитимность ужасающей системе тотальной слежки. Если вы знаете, например, что я нажал на ссылку Fox News, а не, к примеру, CNN, это может рассказать вам о моих политических предпочтениях, и, возможно, даже о моей личности. Если вы можете наблюдать за тем, что происходит с температурой моего тела, артериальным давлением и частотой сердечных сокращений, когда я смотрю какой-то видеоклип, — вы можете узнать, что заставляет меня смеяться, что заставляет меня плакать, и что выводит меня из себя. Важно помнить, что гнев, радость, скука и любовь — это биологические явления, такие же как и лихорадка или кашель. Та же технология, которая идентифицирует кашель, может с легкостью идентифицировать смех. Если корпорации и правительства начнут массово собирать наши биометрические данные, они смогут узнать нас гораздо лучше нас самих. Тогда они смогут не только предсказывать, но и манипулировать нашими чувствами и продавать нам все, что захотят — будь то продукт или политик. Тактика взлома данных Cambridge Analytica по сравнению с биометрическим мониторингом — это каменный век. Представьте себе Северную Корею в 2030 году, когда каждый гражданин должен носить биометрический браслет 24 часа в сутки. Если вы слушаете речь Великого Вождя, и браслет улавливает контрольные признаки гнева, вам — конец. Вы, конечно, могли бы оправдать биометрическое наблюдение как временную меру, принятую во время чрезвычайного положения, которую отменят, когда этот режим закончится. Но временные меры имеют привычку растягиваться дольше, чем сама чрезвычайная ситуация. Особенно потому, что на горизонте всегда скрывается другая угроза. Например, моя родная страна Израиль объявила чрезвычайное положение во время войны за независимость 1948 года, которая оправдывала целый ряд временных мер от цензуры прессы и конфискации земли до специальных правил изготовления пудинга (это не шутка). Война за независимость уже давно выиграна, но Израиль так и не прекратил чрезвычайное положение и не отменил многие «временные» меры 1948 года (указ о чрезвычайном пудинге был, к счастью, отменен в 2011 году). Даже когда количество заражений коронавирусом снижается до нуля, некоторые правительства могут утверждать, что биометрические системы наблюдения нужно оставить, потому что есть риск второй волны вспышки коронавируса или потому, что в Центральной Африке развивается новый штамм вируса Эбола и так далее. Вы поняли, как это работает. В последние годы бушует большая битва за нашу конфиденциальность. Кризис коронавируса может стать переломным моментом в этом противостоянии. Потому что, когда людям предоставляется выбор между личной жизнью и здоровьем, они обычно выбирают здоровье. Полиция «по вопросам мыла» На самом деле, проблема как раз в том, что людей ставят перед выбором между приватностью и здоровьем. Это — ложный выбор. Мы можем и должны наслаждаться и тем, и тем — и приватностью, и здоровьем. Мы можем защитить свое здоровье и остановить эпидемию коронавируса не путем введения тоталитарных мер эпидемиологического надзора, а путем усиления прав и возможностей граждан. За это время, наиболее успешные усилия по сдерживанию эпидемии коронавируса были предприняты Южной Кореей, Тайванем и Сингапуром. В то время как эти страны в некоторой степени использовали приложения для слежки, в большей степени они полагаются на всестороннее тестирование, честную отчетность и добровольное сотрудничество хорошо информированной общественности. Централизованный мониторинг и суровые наказания — не единственный способ заставить людей соблюдать правила. Когда людей информируют о научных фактах, и когда они доверяют государственным органам, граждане могут поступать правильно, даже если Большой Брат не наблюдает за ними. Мотивированное и хорошо информированное население, как правило, гораздо более влиятельное и эффективное, чем невежественное, живущее в страхе и загнанное полицейскими. Рассмотрим на примере мытья рук с мылом. Это было одно из величайших достижений в области человеческой гигиены. Это простое действие спасает миллионы жизней каждый год. Сегодня мы считаем это само собой разумеющимся, но важность мытья рук с мылом ученые подтвердили только в XIX веке. Ранее даже врачи и медсестры переходили от одной хирургической операции к другой без мытья рук. Сегодня миллиарды людей ежедневно моют руки не потому, что боятся «мыльной полиции», а потому, что понимают важность. Я мою руки с мылом, потому что я слышал о вирусах и бактериях, я понимаю, что эти крошечные организмы вызывают болезни, и я знаю, что мыло может их смыть. Но, чтобы достичь такого уровня сотрудничества, необходим определенный уровень доверия. Люди должны доверять науке, доверять государственным органам и СМИ. За последние несколько лет безответственные политики преднамеренно подорвали это доверие. Теперь эти самые безответственные политики могут поддаться искушению пойти по пути авторитаризма, утверждая, что вы просто не можете доверять общественности в том, что она поступает правильно. Обычно доверие, которое разрушалось годами, не может быть восстановлено в одночасье. Но это не нормальные времена. В момент кризиса умы тоже могут быстро измениться. У вас могут быть горькие споры с вашими братьями и сестрами в течение многих лет, но когда возникает какая-то чрезвычайная ситуация, вы неожиданно обнаруживаете скрытый резерв доверия и дружбы и спешите помогать друг другу. Вместо того чтобы строить режим наблюдения, еще не поздно восстановить доверие людей к науке, органам государственной власти и средствам массовой информации. Мы обязательно должны использовать и новые технологии, но эти технологии должны расширять возможности граждан. Я полностью поддерживаю мониторинг температуры моего тела и кровяного давления, но эти данные не должны использоваться для создания всемогущего правительства. Скорее, эти данные должны позволить мне сделать более осознанный личный выбор, а также привлечь правительство к ответственности за свои решения. Если бы я мог следить за своим состоянием здоровья 24 часа в сутки, я узнал бы не только о том, стал ли я опасным для других, но и о том, какие привычки и как влияют на моё здоровье. И если бы я мог получить доступ и проанализировать надежные статистические данные о распространении коронавируса, я бы мог судить, говорит ли мне правительство правду и принимает ли оно правильную политику для борьбы с эпидемией. Всякий раз, когда люди говорят о слежке, помните, что одна и та же технология может быть использована не только правительствами для мониторинга отдельных лиц, но и отдельными лицами для мониторинга правительств. Таким образом, эпидемия коронавируса является серьезной проверкой для всего института гражданства. В предстоящие дни каждый из нас должен сделать выбор в пользу научных данных и довериться специалистам в области здравоохранения вместо необоснованных теорий заговора и поддержки безответственных политиков. Если мы сделаем неправильный выбор, мы можем лишиться наших самых ценных свобод, под предлогом того, что авторитаризм — единственный способ защитить наше здоровье. Нам нужен глобальный план Второй важный выбор, с которым мы сталкиваемся, — это национальная изоляция и глобальная солидарность. И сама эпидемия, и экономический кризис в результате этого являются глобальными проблемами. Они могут быть эффективно разрешены только путем глобального сотрудничества. Прежде всего, чтобы победить вирус, нам нужно обмениваться информацией во всем мире. Это большое преимущество людей перед вирусами. Коронавирус в Китае и коронавирус в США не обменивались советами, как лучше инфицировать людей. Но Китай может преподать США много ценных уроков о коронавирусе и о том, как с ним бороться. То, что итальянский врач обнаружит в Милане рано утром, вполне может спасти жизни в Тегеране к вечеру. Когда правительство Великобритании колеблется между несколькими политическими решениями, оно может воспользоваться советами корейцев, которые уже сталкивались с подобной дилеммой месяц назад. Но для этого нам необходим дух глобального сотрудничества и доверия. Страны должны быть готовы обмениваться информацией открыто и смиренно обращаться за советом, а также доверять данным и полученным знаниям. Нам также необходимы глобальные усилия по производству и распространению медицинского оборудования, в частности, наборов для тестирования и дыхательных аппаратов. Вместо того, чтобы делать это локально по отдельности в каждой стране и накапливать какое бы то ни было оборудование, скоординированные усилия могли бы значительно ускорить производство и обеспечить более справедливое распределение спасательного оборудования. Подобно тому, как страны национализируют ключевые отрасли промышленности во время войны, человеческая война против коронавируса может потребовать от нас «гуманизации» важнейших производственных линий. Богатая страна, в которой мало случаев заболевания коронавирусом, должна быть готова отправить драгоценное оборудование в более бедную страну, рассчитывая лишь на то, что если ей впоследствии потребуется поддержка, другие страны придут к ней на помощь в ответ. Мы могли бы рассмотреть аналогичные глобальные усилия по объединению медицинского персонала. Страны, менее затронутые коронавирусом, могут направлять медицинский персонал в наиболее пострадавшие регионы, как для того, чтобы помочь, так и для получения ценного опыта. Если в дальнейшем центр эпидемии сместится, помощь может начать поступать в противоположном направлении. Глобальное сотрудничество жизненно необходимо и на экономическом фронте. Учитывая глобальный характер экономики и цепочек поставок, если каждое правительство будет делать свое дело, полностью игнорируя других, результатом будет хаос и углубление кризиса. Нам нужен глобальный план действий, и он нужен нам быстро. Еще одной необходимостью является достижение глобального соглашения о поездках. Приостановление всех международных поездок на месяцы вызовет огромные трудности и затруднит войну с коронавирусом. Странам необходимо сотрудничать, чтобы позволить пересекать границу, как минимум некоторым категориям людей — это ученые, врачи, журналисты, политики, бизнесмены. Это может быть достигнуто путем соглашения о предварительной проверке путешественников в их родной стране. Если вы знаете, что в самолет допускаются только тщательно проверенные пассажиры, вы бы охотнее приняли их в свою страну. К сожалению, в настоящее время страны вряд ли делают что-либо из этого. Коллективный паралич охватил международное сообщество. В комнате, кажется, нет взрослых. Можно было ожидать, что уже несколько недель назад состоится экстренное совещание мировых лидеров, на котором будет выработан общий план действий. Лидерам G7 удалось организовать видеоконференцию только на этой неделе, и это не привело ни к какому такому плану. В ходе предыдущих глобальных кризисов, таких как финансовый кризис 2008 года и эпидемия Эболы 2014 года, США взяли на себя роль глобального лидера. Но нынешняя администрация США отреклась от такой должности. В Белом Доме ясно дали понять, что заботятся о величии Америки гораздо больше, чем о будущем человечества. Эта администрация отказалась даже от своих ближайших союзников. Когда были запрещены все поездки из ЕС, Союз даже не был предварительно уведомлен, не говоря уже о том, чтобы провести консультации о целесообразности такой решительной меры. Германия была потрясена тем, что немецкой фармацевтической компании якобы предложили 1 млрд долларов на приобретение монопольных прав на новую вакцину против COVID-19. Даже если нынешняя администрация в конечном итоге изменит курс и разработает глобальный план действий, немногие будут следовать за лидером, который никогда не берет на себя ответственность. Никто не последует за тем, кто никогда не признает ошибок и кто обычно возлагает всю вину на других. Если пустота, оставленная США, не будет заполнена другими странами, станет не только труднее остановить нынешнюю эпидемию, но и ее наследие будет продолжать отравлять международные отношения долгие годы. Тем не менее, каждый кризис — это и возможность. Мы должны надеяться, что нынешняя эпидемия поможет человечеству осознать острую опасность, которую представляет собой глобальная разобщенность. Человечество должно сделать выбор. Пойдем ли мы по пути разобщенности или пойдем по пути глобальной солидарности? Если мы выберем разобщенность, это не только продлит кризис, но, вероятно, приведет к еще худшим катастрофам в будущем. Если мы выберем глобальную солидарность, это будет победой не только над коронавирусом, но и над всеми будущими эпидемиями и кризисами, которые могут поразить человечество в XXI веке.
Читайте также
Подборка блиц-фактов №98
Антибиотики были открыты случайно. Александр Флеминг оставил пробирку с бактериями стафилококка без внимания на несколько дней. Из-за обычного для его лаборатории беспорядка в пробирке выросла колония плесневых грибов и стала разрушать бактерии, а затем Флеминг выделил активное вещество — пенициллин. Ацтеки использовали в качестве денег бобы какао. Известны случаи подделки подобной денежной единицы — пустая оболочка заполнялась землей или глиной. Боевые слоны были известны не только своей мощью, но и прагматичностью и даже трусостью. Для защиты своей пехоты от бегущих назад слонов карфагеняне и греки убивали их, вгоняя слону специальный кол в темя. Большинство жителей Исландии не имеют привычной нам фамилии, а обозначаются по имени и отчеству. Например, Магнус Карлссон — это Магнус, сын Карла, а Анна Карлсдоттир — это Анна, дочь Карла. В 1502 году высадившаяся на неизвестный берег экспедиция Колумба обратила внимание на местных индейцев, увешанных золотыми украшениями. Думая, что здесь находятся залежи золота, испанцы назвали свое открытие Коста-Рика, что в переводе означает «богатый берег». Впоследствии выяснилось, что Коста-Рика очень бедна полезными ископаемыми. В XVI веке в Италии за прочтение ежедневного публичного листка с информацией платили одну мелкую монету — газету. Впоследствии название монеты перешло к самому листку. В 1681 году набатный колокол Кремля был заключен в Никольско-Карельский монастырь за то, что своим звоном нарушил сон царя Фёдора Алексеевича. В 1591 году по приказу Бориса Годунова отрубили уши и вырвали язык Угличскому колоколу, сообщившему народу о гибели царевича Димитрия; затем его сослали в Тобольск. В 1827 году правитель Алжира ударил французского посла мухобойкой по лицу во время жаркой дискуссии по поводу неуплаченных долгов. Это послужило поводом для французского вторжения в Алжир через 3 года и последующей более чем столетней оккупации. В 1880 году управляющий ирландского имения Чарльз Бойкотт боролся с забастовкой рабочих против несправедливой арендной платы. В ответ общество подвергло его изоляции: соседи перестали с ним разговаривать, магазины отказывались обслуживать его, а в церкви люди не садились рядом и не разговаривали с ним. Такой метод сопротивления в большинстве языков мира сегодня называется бойкотированием. В XIX веке актрисы отказывались играть Софью в «Горе от ума» со словами: «Я порядочная женщина и в порнографических сценах не играю!». Такой сценой они считали ночную беседу с Молчалиным, который ещё не был мужем героини. В 1910 году преступник, приговорённый к казни, крикнул в толпу: «Пейте какао Ван Гуттена!» в обмен на солидную сумму от производителя какао для наследников. Эта фраза попала во все газеты, и продажи резко увеличились. В 1917 году НХЛ изменила правило, разрешив вратарям падать на лёд при попытках остановить шайбу. До этого голкиперы получали за это малый штраф и дополнительный денежный штраф в 2 доллара. Подобные штрафы от 2 до 15 долларов в то время сопровождали и все другие предусмотренные правилами фолы. В 1925 году Нобелевскую премию по литературе присудили Бернарду Шоу, который назвал это событие «знаком благодарности за то облегчение, которое он доставил миру, ничего не напечатав в текущем году». В 1938 году журнал «Тайм» назвал Адольфа Гитлера «Человеком года». Правда, это был единственный раз, когда фотография человека года не была размещена на обложке журнала. На Олимпийских играх 1948 года сборная Индии по футболу играла босиком, после чего ФИФА прямо запретила такой стиль. На чемпионат мира 1950 года Индия вышла автоматически после того, как все соперники по отборочной группе снялись с соревнований. Однако Индийская футбольная ассоциация решила не отправлять сборную в Бразилию якобы в связи с этим запретом ФИФА. Капитан сборной Сайлен Манна впоследствии вспоминал, что нежелание играть босиком было всего лишь отговоркой, а на самом деле ассоциация не осознала значимость турнира, посчитав Олимпиады гораздо важнее. Больше индийцам не удавалось квалифицироваться ни на один мундиаль.
Подборка блиц-фактов №94
История знает немало случаев, когда с помощью инженерных решений здания перемещались на другое место целиком. Множество московских домов поменяли расположение в 1930-х годах для расширения магистральных улиц, при этом зачастую жильцы не только не выселялись на время переезда, но и продолжали пользоваться всеми удобствами. Самым масштабным проектом такого рода стал подъём Чикаго в середине 19 века, когда власти расположенного в болотистой местности города для борьбы с грязью и антисанитарией решили проложить канализацию. Уровень улиц в центральной части города был поднят в среднем на полтора метра, а вместе с этим подняты или перемещены десятки зданий. В большинстве случаев работа организаций и магазинов не останавливалась, а многие их посетители даже не знали об инженерных работах. Во время Второй Мировой войны разминировать объекты сапёрам активно помогали дрессированные собаки. Одна из них по кличке Джульбарс обнаружила при разминировании участков в европейских странах в последний год войны более 7000 мин и более 150 снарядов. Незадолго до Парада Победы в Москве 24 июня Джульбарс получил ранение и не мог пройти в составе школы военных собак. Тогда Сталин приказал нести пса по Красной площади на своём кителе. В 1966 году отставной майор британской армии Пэдди Рой Бэйтс самовольно завладел заброшенной военной платформой Рафс-Тауэр, которая находилась за пределами британских территориальных вод, объявил о создании суверенного государства Силенд и провозгласил себя князем Роем I. Через 2 года британские власти попытались оккупировать молодое государство. К платформе подошли патрульные катера, и княжеская семья ответила предупредительными выстрелами в воздух. В ходе судебного процесса по этому поводу против Бэйтса как британского гражданина судья признал, что дело находится вне британской юрисдикции. Сейчас Силенд имеет свои флаг, герб, конституцию, монеты, почтовые марки, но не признан ни одним другим государством. Когда Маяковский ввёл в употребление свою знаменитую стихотворную «лесенку», коллеги-поэты обвиняли его в жульничестве — ведь поэтам тогда платили за количество строк, и Маяковский получал в 2-3 раза больше за стихи аналогичной длины. Отпечатки пальцев коалы неотличимы от отпечатков пальца человека даже под электронным микроскопом. Древнегреческие проститутки рекламировались с помощью специальных набоек на каблуках своих сандалий, оставляющих на земле призыв «Следуй за мной». Путь между немецкими городами Киссинг (Kissing) и Веддинг (Wedding) занимает чуть больше 9 часов. Знаменитую фразу Хрущёва «Я вам покажу кузькину мать!» на ассамблее ООН перевели буквально — «Kuzma’s mother». Смысл фразы был совершенно непонятен и от этого угроза приобрела совершенно зловещий характер. Впоследствии выражение «кузькина мать» использовалось также для обозначения атомных бомб СССР. 6 августа 1945 года японский инженер Цутому Ямагути был среди тех, кто находился в Хиросиме во время атомной бомбардировки города. Проведя ночь в бомбоубежище, на следующий день он вернулся в свой родной город, Нагасаки, и подвергся воздействию второго атомного взрыва. Ямагути до начала 2010 года оставался последним живым человеком, официально признанным жертвой сразу двух упомянутых бомбардировок. Мальчиками для битья в Англии и других европейских странах 15-18 веков называли мальчиков, которые воспитывались вместе с принцами и получали телесное наказание за провинности принца. Эффективность такого метода была не хуже непосредственной порки виновника, так как принц не имел возможности играть с другими детьми, кроме мальчика, с которым у него устанавливалась сильная эмоциональная связь.
Об истинных причинах женского постоянства
Группа сорокалетних девчонок решила собраться и пообедать вместе. Поразмыслив, они выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там много молодых официантов в обтягивающих брюках. Через 10 лет, когда им исполнилось 50, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там хорошая еда, большой выбор вин и симпатичные официанты. Еще через 10 лет, когда им исполнилось 60, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там тихо, красивый вид на океан и вежливые официанты. Через 10 лет, когда им исполнилось 70, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там есть лифт и можно подняться в обеденный зал в инвалидной коляске, а официанты всегда готовы помочь. Через 10 лет, когда им всем исполнилось 80, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что раньше там еще не бывали.
Пойду, схожу за счастьем на базар
Пойду, схожу за счастьем на базар, А после в супермаркет, за удачей… И что с того, что это не товар… Я попрошу ещё любви — на сдачу… И взвесьте мне, пожалуйста, грамм сто, Той совести, что с краю, полкой ниже… Просрочена? Ну, ладно я потом, Куплю в другом ларьке… А вижу-вижу: По акции есть скидка для меня. Давайте доброты, насколько хватит… А есть у вас от злых людей броня? Что-что? На это деньги жалко тратить? А средство есть от жалости у вас? Микстура от тоски, сироп от скуки? Продайте мне ещё вот этот шанс… И крепкую настойку от разлуки… Уюта мне семейного — мешок, Чтоб высший сорт, другого, мне не надо… И красоты вон той, с пометкой «ШОК», Таблетки от неискреннего взгляда… А дружбу как, поштучно иль навес, Сегодня вы, любезно, продаёте? Нет, не куплю, а просто – интерес, Зачем так жить, и есть ли смысл в расчёте? Ещё здоровья близким прикуплю И буду им дарить на Дни Рожденья… В продаже – зависть? Зависть не люблю. Продайте лучше пол кило терпенья… Доверия не нужно… В прошлый раз Купила оптом, мне надолго хватит… Продайте все запасы слёз из глаз, Моя судьба вам, с радостью, заплатит… Зачем? А чтоб не плакала душа У тех людей, в которых много света… Ведь жизнь тогда, добра и хороша, Когда у вас в продаже боли нету… Нет, счастья на базаре не купить… Но если мы научимся делиться Тем самым счастьем и любовь дарить, То всё плохое просто испарится… Ирина Самарина-Лабиринт
9 книг о сильных женщинах
В этой подборке вы найдете не только образы и характеры, созданные талантливыми писателями разных времен, но и реальные истории женщин, не дрогнувших под натиском судьбы и сумевших доказать себе и миру, что даже самая хрупкая, нежная, трепетная представительница прекрасной половины человечества способна бороться и побеждать. Падать и подниматься, защищать себя и своих близких, не теряя при этом способности любить и дарить свою любовь тем, кто ей дорог. «Вечная принцесса» Филиппа Грегори Исторический роман Филиппы Грегори об испанской принцессе Екатерине Арагонской, которая с детства была обручена со старшим сыном короля Англии, и позже вышла за него замуж. После его смерти принцесса стала молодой вдовой, что не стало препятствием для её брака с младшим братом своего первого мужа, а в последствии королем Англии — Генрихом VIII. Отважная и целеустремленная Екатерина делает все, чтобы стать королевой Англии и исполнить свое предназначение. «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл Классический роман Маргарет Митчелл, события которого происходят в 1860-х годах в США, в разгар гражданской войны и после ее окончания. Избалованная, очаровательная и капризная Скарлетт О`Хара проживает свою беззаботную юность в Джорджии в родном поместье. У нее есть любящие родители, сестры, поклонники, готовые на все ради одной только ее улыбки. Но Гражданская война унесет всю эту размеренную жизнь. Только сильный характер и непреклонность помогут Скарлетт выстоять в новом мире. «Зулейха открывает глаза» Яхина Гузель Шамилевна Роман Гузели Яхиной повествует о Зулейхе, женщине из глухой татарской деревни, жизнь которой подчинена патриархальным устоям. Все заканчивается зимой 1930 года, во времена раскулачивания, в результате которого Зулейха, вырванная из привычной среды, оказывается на пути в Сибирь. Эта история маленькой и хрупкой, но сильной и светлой женщины, на чью долю выпало столько испытаний, что не каждый выдержит, выстоит и не сломается. «У войны не женское лицо» Светлана Алексиевич Роман-исповедь о тех женщинах, которые прошли войну. Светлана Алексиевич взяла интервью более чем у 800 женщин и ей удалось разговорить своих собеседниц. Подобные рассказы часто замалчивались в России. Именно поскольку они женщины, эти истории не соответствовали стандартизированному образу героя Великой Отечественной войны. «Тайная жизнь пчел» Сью Монк Кидд Главная героиня книги — 14-летний подросток Лили Оуэн. Девочка наполовину сирота: в детстве она лишилась матери и живет с отцом, который издевается над ней. В конце концов, подросток сбегает из дома и вместе со своей няней отправляется в путешествие по следам своей мамы. Путь ей указывают личные вещи умершей, которые Лили трепетно хранит. Одна из них — открытка с чернокожей мадонной. Во время путешествия Лили предстоит не только узнать нечто новое о своей маме, но и заново открыть себя. «Крутой маршрут» Евгения Гинзбург «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург начался в страшном 1937-м, ей было чуть больше тридцати, и закончился, как у многих, только после смерти Сталина. Восемнадцать лет неволи — тюрьма, лагерь, ссылка, снова тюрьма… Трехлетний сын Вася, будущий писатель Василий Аксенов, «познакомился» с матерью уже подростком, в Магадане, между двумя ее арестами. В 1957 году Евгения Семеновна начала работу над книгой воспоминаний, которая была издана сначала за границей, а в 1988-м и в СССР. "Хроника времен культа личности" стала одним из главных произведений о сталинских лагерях, и первым — документальным — написанным женщиной. «Ребекка» Дафна Дюморье После смерти своей горячо любимой жены английский аристократ Максимилиан де Уинтер знакомится с юной девушкой. Вскоре он делает ей предложение, и вместе с ней они прибывают в его родовое поместье Мэндерли. В огромном мрачном особняке все напоминает новой хозяйке о ее погибшей предшественнице — прекрасной и утонченной Ребекке де Уинтер. Странное поведение Максимилиана, настороженность, всеобщие недомолвки повергают героиню в трепет. После нескольких месяцев она узнает страшную правду о прошлом обитателей Мэндерли. «Цвет пурпурный» Элис Уокер Роман написан в эпистолярном жанре: главная героиня Сили — молодая темнокожая девушка — пишет письма Богу и своей сестре Нетти. Сили пишет письма Богу, как единственному собеседнику, который всегда "на связи". Своему получателю Сили доверяет как бытовые горести, вроде тяжёлой работы по дому и присмотром за детьми мужа, так и более ужасные вещи, которые ей пришлось пережить. Героиня покорно и стойко принимает окружающую её действительность, вся её жизнь подчинена запретам, но она пытается находить утешение в простых радостях. «Остров в глубинах моря» Исабель Альенде «Остров в глубинах моря» — исторический роман классика латиноамериканской литературы Исабель Альенде о рабстве, мире куртизанок и легких деньгах плантаторов. Двадцатилетний француз Тулуз Вальморен прибывает из Франции на плантацию к своему отцу. Отец вскоре погибает, и сыну приходится взять дело на себя. Несмотря на молодость, ему удается за несколько лет превратить плантацию в процветающее предприятие. Все дело в том, что весь успех строится на эксплуатации труда рабов из Африки, проживающих в нечеловеческих условиях. Молодой плантатор посещает дорогих куртизанок и спит с красивыми рабынями-подростками. Рабыня по имени Зарите становится одной из рассказчиц книги.
25 шикарных комедий 1980-х, которые вы могли пропустить
1980-е — это золотая эпоха по-настоящему искренних и веселых комедий, расцвет жанра смешного кино! Эта подборка поможет вам приятно провести время и посмеяться от души. Рождественские каникулы / Christmas Vacation В доме Грисуолдов празднуют Рождество. Время когда дарят подарки, звучат гимны, радостно мерцают огоньки рождественской елки… Но погодите-ка: эта елка вовсе не мерцает. Она вся в огне! Рождество — прекрасное время для Кларка Грисуолда и его семьи. Гонки «Пушечное ядро» / The Cannonball Run Приз в кругленькую сумму получит тот из участников транснациональной автомобильной гонки, кто первым придет к финишу. Гонки, как обычно, без правил, и участвуют в них самые отчаянные и бесшабашные гонщики мира. Главное — стать первым любой ценой. Аэроплан / Airplane! Роберт Хейс исполняет роль бывшего военного летчика, оказавшегося на борту самолета, экипаж которого из-за пищевого отравления оказался не в состоянии управлять аэробусом. Хейс вместе со стюардессой вынуждены стать спасителями пестрой компании пассажиров, оказавшихся на грани гибели. Новоявленного пилота и его помощницу ждут немыслимые трудности и невероятные приключения. Отпетые мошенники / Dirty Rotten Scoundrels Судьба сводит двух «отпетых мошенников» — Фредди Бенсона и Лоуренса Джемисона, специализирующихся в качестве жиголо в оболванивании богатеньких дам. В городке, где-то на юге Франции, Фредди сначала берет уроки у мэтра Лоуренса, но, повздорив, коллеги заключают пари: кто из них первый охмурит незнакомую богатую женщину, тот остается в городе, а проигравший должен убраться. Предмет спора не замедлил явиться в виде симпатичной и обаятельной «мыльной королевы» Америки — Дженет. Друзьям невдомёк, что Дженет раскусила их сразу, затеяв с мошенниками свою игру… Полицейская академия / Police Academy Мирные жители США находятся в опасности! Мэр города принял новый закон: больше нет никаких ограничений при приеме на службу в полицию. Вес, пол, рост и слабые умственные способности никому не помешают поступить в полицейскую академию. Приемные комиссии ломятся от толстяков, ботаников и уличных хулиганов. Преподаватели академии в шоке и намерены любым способом избавиться от студентов. Но экзамены, физподготовка и гей-бары абсолютно не страшат новичков. Не такое видали! Большой / Big 12-летний мальчишка очень хочет стать большим, и вот его желание сбывается. Он как бы вселяется в тело 30-летнего мужчины, каким он будет еще через много лет. Этот взрослый ребенок делает головокружительную карьеру в бизнесе игрушек — в большом игрушечном магазине, любимом детище бизнесмена Лоджа. Однако природа берет свое. Быть большим хорошо, но пропустить детство тоже не хочется. Гремлины / Gremlins Очаровательный пушистый зверек Гремлин способен растрогать даже камень. Вдобавок, у него — абсолютный слух! Только будьте осторожны: он может погибнуть от солнечного света. На него нельзя брызгать водой. А что будет, если накормить его после полуночи, просто страшно себе представить… Поездка в Америку / Coming to America Наследный принц африканского государства хочет сам найти себе жену и едет для этого в Америку. Там он представляется обычным человеком и поступает на работу в закусочную, так как его выбор пал на дочь хозяина. Флетч / Fletch Этого безумного парня друзья зовут просто Флетч, и он — великий мастер перевоплощения и прирожденный хамелеон. Его журналистские расследования — всегда головокружительные авантюры и удивительные приключения. Как-то раз, готовя очерк о торговле наркотиками, Флетч переодевшись бомжом, отправляется собирать информацию. Но вместо информации, Флетч получает совершенно невероятное предложение. Господин, по имени Алан Стэнвик предлагает лже-бомжу убить его за «скромное» вознаграждение в 50 тыс. долларов. Новоявленный заказчик сообщает Флетчу, что смертельно болен, дни его сочтены, но если Стэнвику «помогут» отправиться на тот свет, то его жена получит значительную страховку… Гольф-клуб / Caddyshack Гольф… Спокойный, размеренный и интеллигентный вид спорта. Как бы не так! В нашем клубе любителей этой игры кипят невиданные страсти! Вот, например, Карл Спаклер, безумный смотритель поля, уже объявил Третью Мировую Войну… суслику-террористу. А важный судья Смайлз так одержим игрой, что не замечает, как его прелестная племянница похотливо поглядывает на «местных» мужчин. А самодовольный плейбой Тай Уэбб? Он прекрасно бьет он по мячу, но не подозревает, что ему самому скоро наподдадут как следует! Охотники за привидениями / Ghost Busters В конце двадцатого века оказывается, что в Нью — Йорке живут не только обычные граждане, но и… привидения. Многомиллионное население не может противостоять натиску сверхъестественного. В конце концов на пути бесчисленных монстров не остается никого — кроме троих ученых — парапсихологов, которым известно все о потустороннем мире, правда только в теории. И теперь им придется оставить пыльные кабинеты и применить свои знания на практике… Близнецы / Twins Неожиданный оборот принимает генетический эксперимент, во время которого новорожденных близнецов, которые, кстати, совершенно непохожих друг на друга, разлучают на долгие годы. Но несчастные братья наконец встречаются… Джулиус, образованный, но совершенно не знающий жизни гигант с добрым сердцем и Винсент, коротышка с неистребимой жаждой денег и женщин. В компании подружек и преследующего их наемного убийцы братья отправляются в путешествие по стране на поиски своей матери — но в конце концов находят гораздо большее. Только мать может сказать им правду. За бортом / Overboard Взбалмошная богачка упала за борт яхты и потеряла память. Из больницы ее забрал не муж, а опередивший того хитрый плотник, с которым она дурно обошлась, не уплатив денег за его работу на яхте. Парень заставляет изнеженную дамочку начать новую жизнь в качестве трудолюбивой хозяйки его запущенного и бедного дома и заботливой мамаши его четверых сорванцов. Он объявил ей, что он и есть ее муж. Крокодил Данди / Crocodile Dundee Американская журналистка приезжает в глубинку Австралии, и охотник на крокодилов знакомит ее с местными достопримечательностями. Она же приглашает его в Нью-Йорк, и там отважный охотник попадает в неведомые ему джунгли… Мальчишник / Bachelor Party В последний день перед свадьбой водитель школьного автобуса Рик решает собрать всех друзей на последнюю отвязную вечеринку по принципу «пива и женщин много не бывает». Его невеста Дебби берет ситуацию под свои контроль и возглавляет отряд верных подружек, направляющихся на мальчишник. Устроив ловушку проституткам, вызванным к Рику, подружки переодеваются и проникают в дом, где проходит вечеринка. Тем временем богатый отец Дебби, недовольный тем, что дочь выходит замуж за неудачника, натравливает на всю компанию бывшего возлюбленного Дебби с целью вернуть дочь любой ценой. Рик доблестно справится с ситуацией — отлично повеселится, не ударит в грязь лицом перед друзьями и при этом сохранит верность своей невесте. Уик-энд у Берни / Weekend at Bernie’s Двое молодых работников страховой компании обнаруживают в бухгалтерских книгах, что кто-то четыре раза получил деньги по страховому полису покойника, о чем они честно сообщили своему начальнику Берни, живущему явно не по средствам. Берни, а именно он и занимался хищениями, пригласил ребят на уик-энд в свой роскошный дом на океане и одновременно попросил своих друзей из мафии убить слишком старательных подчиненных… Боги, наверное, сошли с ума / The Gods Must Be Crazy В дикие, девственные леса Африки с небес падает бутылка «Кока-колы». Здесь же обитает по-детски невинное племя бушменов. Вокруг столкновения двух цивилизаций происходит масса комедийных моментов. Порки / Porky’s Флорида 1954 год, группа учащихся старшей школы, решают помочь своему другу потерять девственность. Для этого они едут в стрип-бар Порки, расположенный вне города, из-за слуха, что в баре можно снять проститутку. Порки берет деньги подростков и обещает им «незабываемую ночь», но унижает их и вышвыривает из бара, тут же к бару подъезжает местный шериф, который оказывается тем еще подонком и по совместительству братом Порки… Но Порки даже не представляет, что унизил не тех ребят и месть не заставит себя долго ждать! Короткое замыкание / Short Circuit Разряд молнии попадает в робота под номером 5, и он оживает наподобие создания Франкенштейна. Вся штука в том, что его создатель и те, кто замыслил использвать робота в военных целях, не подозревали даже, какой могучий заряд человеколюбия и добра заложен в этой, казалось бы, безмозглой и бессердечной железяке. Шпионы как мы / Spies Like Us Двоих молодых людей — служащих Госдепартамента США — отбирают «для выполнения ответственного задания». После непродолжительного курса подготовки их забрасывают… в Пакистан. Чудом уцелев после столкновения с местными племенами, они получают новое задание — перейти границу и выйти к дороге, ведущей в Душанбе. Здесь их уже поджидают таджикские пограничники и «товарищи из КГБ». Выходной день Ферриса Бьюлера / Ferris Bueller’s Day Off Один день из жизни необычного молодого человека по имени Феррис, который одним погожим весенним деньком, перед сдачей выпускных экзаменов, пускается во все тяжкие — прогуливает школу и отправляется в Чикаго вместе с подружкой и лучшим другом, чтобы «оторваться» на всю катушку и насладиться с лихвой целым днем свободы! Ох уж эта наука / Weird Science Вариант легенды о Франкештейне в этой вызывающей комедии. Наивный вундеркинд и его друг создают «идеальную женщину». Их создание — прекрасная женщина помогает им пройти через все испытания юности. Ничего не вижу, ничего не слышу / See No Evil, Hear No Evil На глазах Уолли совершается убийство, но он слепой. Дэйв все слышал, но он глухой. Вместе они — идеальные свидетели преступления… для самих преступников и единственные подозреваемые для полицейских. И те и другие начинают поиски неуловимой парочки. Но вдвоем они оказываются хитрее своих преследователей. В конце концов, слепой с глухим решают сами вершить правосудие… Голый пистолет / The Naked Gun: From the Files of Police Squad! Самый некомпетентный полицейский, лейтенант Фрэнк Дребин, должен в одиночку противостоять международному заговору, цель которого — погубить королеву Елизавету II. Ко всеобщему удивлению и радости, глупейший из глупых лейтенант Дребин разберётся со всеми врагами Её Величества так лихо, как не снилось и знаменитому агенту 007.
«Стоит ли просто плыть по течению, или необходимо идти к цели»
Когда писателю и создателю жанра гонзо-журналистики Хантеру Томпсону было двадцать лет, он написал своему другу вдохновляющее письмо о том, что бесполезно гнаться за абстрактной миссией в жизни — тем сильнее будет разочарование, если в итоге она не оправдает ваших надежд. Вместо этого нужно искать цели в соответствии с тем стилем жизни, который вы хотите вести. Эти размышления особенно интересны тем, что Томпсон ещё не был знаменитым журналистом и автором романа «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», когда писал их. Его представления о жизни ещё не были проверены личным опытом – это произойдёт намного позже, когда он станет одной из культовых фигур ХХ века. И если правда, что наши убеждения становятся нашей реальностью, то жизнь Хантера С. Томпсона – один из лучших примеров, подтверждающих, что такое возможно. Плыть по течению или идти к цели? «Вопрос в действительности выглядит так: стоит ли просто плыть по течению, или необходимо идти к цели? Это выбор, который сознательно или неосознанно должен сделать каждый из нас в какой-то момент своей жизни. Так мало людей это понимают! Подумай о любом когда-либо принятом решении, которое повлияло на твоё будущее. Я могу ошибаться, но полагаю, выбор, хоть и косвенно, всегда стоял между двумя вещами, которые я упомянул: плыть по течению или идти к цели. Почему бы не плыть по течению, если у тебя нет цели? Это уже другой вопрос. Бесспорно, лучше наслаждаться плаванием, чем плыть в неизвестности. Но как же человеку найти цель? Не воздушный замок в облаках, а нечто реальное и осязаемое. Как может человек быть уверен, что это не «карамельные скалы» (примечание переводчика: в оригинале "big rock candy mountain", название песни Гарри МакКлинтока), манящая сладкая цель, которая имеет мало вкуса и мало смысла? Ответ и, в каком-то смысле, трагедия жизни в том, что мы стремимся понять цель, а не человека. Мы ставим перед собой задачу, требующую определённых действий: и мы это делаем. Но мы приспосабливаемся к требованиям концепции, которая теряет силу. Когда ты был молод, допустим, ты хотел стать пожарным. Сейчас я без страха заявляю, что ты больше не хочешь им быть. Почему? Твоя перспектива поменялась. Это не пожарный изменился, а ты. Каждый человек — сумма своих реакций на эмпирический опыт. По мере того, как твой опыт приумножается и изменяется, ты становишься другим человеком, соответственно меняется твоя перспектива. Это повторяется и повторяется. Каждая реакция является частью обучения; каждый значительный опыт влияет на твою перспективу. Разве это не глупо — направлять свою жизнь в соответствии с требованиями цели, которую мы каждый день видим под новым углом? Как мы достигнем таким образом чего-то, кроме прогрессирующего невроза? Доверять абсолютным целям мне кажется, по крайней мере, не разумно. Мы не стремимся быть пожарными, банкирами, полицейскими или докторами. Мы стремимся быть самими собой. Но не пойми меня неправильно. Я не имею в виду, что мы не можем быть пожарными, банкирами или докторами, но мы должны стремиться к тому, чтобы цель соответствовала личности, а не личность цели. В каждом человеке наследственность и окружение сталкиваются, чтобы сформировать существо определенных возможностей и желаний — включая глубоко укоренившуюся нужду жить таким образом, чтобы эта жизнь имела смысл. Человек должен быть кем-то; он должен иметь значение. «За человека, который прокрастинирует в своем выборе, все неизбежно решат обстоятельства. Так что если ты относишься к числу разочарованных, у тебя нет других вариантов, кроме как принять вещи такими, какие они есть, или же со всей серьезностью начать поиск в другом месте». И мне кажется формула работает примерно таким образом: человек выбирает путь, на котором его способности работают максимально эффективно для того, чтобы удовлетворить его желания. Делая это, он восполняет свою потребность в смысле (выстраивая свою личность, существуя в избранном направлении с намеченной целью), он избегает угнетения собственного потенциала (выбирая путь, который не предполагает ограничений для саморазвития) и отказывается наблюдать за тем, как его миссия увядает или теряет свою привлекательность по мере того, как становится все ближе (вместо того, чтобы растрачивать себя на исполнение требований некой миссии, но подбирает себе цель, соответствующую его возможностям и желаниям). За человека, который прокрастинирует в своем выборе, все неизбежно решат обстоятельства. Так что если ты относишься к числу разочарованных, у тебя нет других вариантов, кроме как принять вещи такими, какие они есть, или же со всей серьезностью начать поиск в другом месте. Но перед тем, как сформулировать цели, найди свой стиль жизни. Реши, как ты хочешь жить и уже затем посмотри, как ты можешь зарабатывать — благодаря этому стилю жизни. Я не пытаюсь отправить тебя «в дорогу» на поиски Вальхаллы, я просто показываю, что совсем не обязательно принимать тот выбор, которые тебе преподносит жизнь. И что еще более важно — никто не должен делать то, чем он не хочет заниматься...».
Почему важно не хотеть трудиться, а хотеть учиться
Почему Бертран Рассел считал, что ни в коем случае не надо тратить на работу более четырёх часов в сутки? Сегодня мы постоянно повторяем себе «дальше, выше, быстрее», читаем книги о продуктивности и считаем праздыми олухами тех, кто стремится пораньше уйти с работы. Возраст, когда молодые специалисты начинают трудиться, сдвигается — подростки получают должности в Google и выступают с лекциями TED, крупные IT-корпорации ищут новые кадры уже не в университетах, а в школах. Ты ещё не успел получить среднее образование, а работа уже подстерегает тебя за дверью, чтобы занять всё свободное время. Главное — такое положение вещей кажется нам признаком востребованности и успеха — отчасти потому что большинство панически боится безработицы, отчасти потому что труд представляется в нашей культуре достойным с моральной точки зрения занятием. Эти представления проникают и в экономическую теорию, и в речи политиков, не говоря уже о поучениях школьных учителей. Однако британский философ и видный общественный деятель Бертран Рассел сомневался в пользе многочасового труда каждый день. А тем более в его душеспасительных качествах. В 1932 году он написал эссе «Похвала праздности», где утверждал, что из убеждения, будто работа по сути своей благородная вещь, в мире делается много дурного. Она проглатывает время нашей жизни, отнимая время досуга, портит здоровье и ухудшает окружающую среду. Потому развитым странам лучше задуматься о том, что работы в мире делается слишком много. Современному трудоголику, воспитанному в культуре труда и успеха, это покажется парадоксальным, но философ совершенно серьёзно заявлял: путь к общей гармонии лежит через общее сокращение количества работы. Он разделял ручной труд и управление — сомневаясь, однако, что оба эти рода деятельности заслуживают такого уважения, какое мы им оказываем. «Работа бывает двух типов: первый — изменение положения материи на земной поверхности или вблизи неё относительно другой такой материи; второй — повеление другим выполнить это. Первый тип малоприятен и плохо оплачивается, второй – приятен и высоко оплачивается. Второй тип можно развивать далее: есть не только те, кто отдаёт приказы, но и те, кто даёт рекомендации касательно того, какие приказы следует отдать. Обыкновенно две организованных группы людей дают две противоположных рекомендации одновременно: это называется политикой. Навык, требующийся для такого рода работы – отнюдь не знание тех вопросов, по которым даются советы, но знакомство с искусством убеждения речью и письмом, то есть с искусством рекламирования» — Бертран Рассел Кому выгодно, чтобы труд считался священным? К «рекламированию» прибегают те, кто сам предсказуемо не хочет трудиться, поэтому заинтересован в том, чтобы этим занимался кто-то другой. Сперва людей силой заставляли расставаться с излишком того, что они производили. Но общество разивалось, и вскоре методы школьного хулигана, который отбирает завтрак у ребят послабее, стали казаться архаическими — в ход пошли идеология и этика. По мнению Бертрана Рассела, культ работы создали землевладельцы аграрных культур, которые позволяли другим жить на своей земле. Также, если человек мог произвести чуть больше, чем нужно было для выживания ему и его детям, продукты его труда забирали воины, предлагая в обмен охрану от захватчиков. Существовали также защитники духовные, жрецы. Они обеспечивали благополучие человека в загробном мире, и с этим тоже приходилось считаться, ведь от тяжёлой работы умирали часто, и рисковать бессмертной душой не хотелось. Само собой, жрецы тоже говорили о необходимости труда, потому что от него дух только возвышается. Рассел предполагает, что представление о необходимости и моральном достоинстве работы унаследовано человечеством от древнего доиндустриального мира, где существовало рабство, и для современности не актуально. Кстати, учёный отмечает, что большинство стран перешло к индустриальной модели, всё ещё сохраняя архаические представления, а в России аграрный уклад просуществовал до 1917 года. Да и потом не слишком изменился, только потом место жрецов заняли партийные работники. Работа как лекарство и наказание Бертран Рассел, который родился в 1872 году и успел стать свидетелем старых порядков, отмечает, что в Англии девятнадцатого века рабочий день длился пятнадцать часов. Почти столько же работали дети. Предполагалось, что отсутствие свободноего времени не даёт дурным наклонностям развиваться, ведь место, где нет Бога, тут же заполянет дьявол. Такой подход позволил появиться работным домам, реальная производительность которых была довольно низкой, несмотря на то, что нищие вкалывали там сутками. Екатерина Коути в книге «Недобрая старая Англия» отмечает, что бедняки, по мнению представителей высших классов, имели особую, порочную природу души, которая заставляла их жить в трущобах, пьянствовать и драться. Истории маленьких Оливеров Твистов только это подтверждали — даже дети бедняков порочны до мозга костей, с младых ногтей они попрошайничают и воруют! Так неравенство получало моральное подтверждение, а труду сообщалась дисциплинирующая функция. В той же книге приводятся примеры работ, к которым привлекали заключённых в викторианские времена. Когда арестантам приходилось шить мешки или плести корзины, попадающие потом на рынок, это ещё можно было вытерпеть. Но в иногда их принуждали ходить в огромном колесе, словно белка, или перетаскивать тяжёлые камни из одного угла двора в другой — и так весь день. Возможно, авторы этих пыток вдохновлялись мифом о Сизифе и осознанно пытались воспроизвести картину ада. Либо же действительно верили в благотворную функцию труда, который исцеляет преступную душу и поэтому может выписываться, словно лекарство в таблетках, без привязки к обстоятельствам и результату. Есть основания предполагать, что наше сегодняшнее презрение к «бездельникам» имеет ту же природу, что и вера английского общества в особый моральный изъян бедняков. Кстати, британские аристократы к трудоголикам никогда не относились. Рассел отмечает, что среди представителей этого класса на одного Дарвина всегда приходились тысячи джентльменов, которые ничем, кроме лисьей охоты, не интерсуются. Парадоксально, но в нашей культуре труд одновременно считается благородным и выступает в роли наказания. Неприкрытая правда же состоит в том, что работать никому не нравится, и всем хочется проводить время по своему усмотрению. И это справедливо не только для людей, занятых тяжёлым физическим трудом. Иначе не создавалось бы столько веб-комиксов о бессмысленных буднях офисных работников. Так что же, бросить работу? Нет, такого никто не предлагает. В конце концов, кто-то же должен производить товары и контент, а также предлагать услуги. Рассел всего лишь рекомендует сократить количество часов, которое люди проводят за работой, и даже называет оптимальное часло — четыре. Такого количества времени вполне хватит, чтобы справиться с необходимым количеством задач, если они будут поделены между людьми разумно, и человечество не будет делиться на безработных и трудоголиков. Несмотря на то, что Рассел осуждает войну и то, сколько ресурсов тратится на её поддержание, он сделал вывод, что именно в ходе военных действий, когда миллионы людей были оторваны от рабочих мест, выяснилось, что работать можно куда меньше — «общий уровень физически здоровых среди неквалифицированных наёмных рабочих на стороне союзников был выше, чем до или после». Именно моральный статус «священной работы» заставил людей снова за нее взяться — да так, что те, чей труд был нужен, убивались на производстве или в офисах, а те, кто не был востребован, умирали от голода. Вместе с тем, организовав производство разумно, как это стремились делать во время войны, можно было бы поддерживать нормальный уровень общего комфорта, сократив трудовые затраты. Куда деть «лишнее» время? Представим себе, что утопия, которую предлагает Бертран Рассел, осуществилась, и люди, обладающие достаточными умениями, чтобы заставить других отдавать им плоды своего труда, однажды одумаются и перестанут это делать. Чем же заняться, если четырёхчасовая работа будет давать вам всё необходимое, и в два часа пополудни вы окажетесь предоставлены самому себе? Похоже, сегодня, чтобы точно знать, как потратить свободное время, нужно быть как минимум прославленным европейским интеллектуалом Бертраном Расселом. Такой человек точно сумеет выстроить тайм-менеджмент и заполнить день интересными делами, да ещё будет сокрушаться, что в сутках мало часов. Если вы не обладаете такими навыками, свобода может всерьёз напугать, поселив пустоту в душе, а то и толкнуть к саморазрушению. Так нетрудно поверить, что природа человека действительно порочна. Однако Рассел уверен, что дело вовсе не в изначальных «грешных» склонностях, которые излечит лишь припарка труда, а в том, как устроена система образования. Хорошее образование должно стать более глубоким, развивать самостоятельность и широту интересов, формируя культуру, которая позволит человеку разумно распорядиться свободным временем. В качестве компонентов досуга он отдаёт предпочтение активным занятиям, подразумевающим участие и подключение личных ресурсов, а не пассивным развлечениям. «В мире, где никто не вынужден работать более четырёх часов в сутки, каждый, кто обладает научным любопытством, будет способен удовлетворить его. Каждый художник будет в состоянии рисовать, не умирая с голода, каковы бы ни были его рисунки. Врачи получат время для изучения прогресса медицины. Учителя не будут раздражённо пытаться преподавать привычными методами вещи, изученные ими в юности и с тех пор признанные неверными» — Бертран Рассел Как видите, в идеальном мире о том, чтобы лежать на диване и смотреть «Нетфликс» с пачкой чипсов, речи не идёт — все будут тратить время на что-то деятельное. Для этого потребуются только знания и навыки, позволяющие развить свои таланты и найти возможность для реализации полезного досуга. И напоследок: недавний эксперимент, в ходе которого некоторые компании Швеции ввели 6-часовой рабочий день, показал, что качество работы и количество выполненных задач не снизились. Шведы предложили честно признать, что поддерживать концентрацию на протяжении такого долгого времени — невозможно. Тогда как счастливые и гармоничные люди будут лучше работать. Пусть даже и всего по шесть часов в день. Источник: Newtonew
Иосиф Бродский о Серёже Довлатове: «Мир уродлив и люди грустны»
Сергей Довлатов был единственным писателем-современником, о котором Иосиф Бродский написал эссе — в годовщину смерти писателя. Довлатов ушёл из жизни 24 августа 1990 года... За год, прошедший со дня его смерти, можно, казалось бы, немного привыкнуть к его отсутствию. Тем более, что виделись мы с ним не так уж часто: в Нью-Йорке, во всяком случае. В родном городе еще можно столкнуться с человеком на улице, в очереди перед кинотеатром, в одном из двух-трех приличных кафе. Что и происходило, не говоря уже о квартирах знакомых, общих подругах, помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали. В родном городе, включая его окраины, топография литератора была постижимой, и, полагаю, три четверти адресов и телефонных номеров в записных книжках у наг совпадали. В Новом Свете, при всех наших взаимных усилиях, совпадала в лучшем случае одна десятая. Тем не менее к отсутствию его привыкнуть все еще не удается. Может быть, я не так уж привык к его присутствию — особенно принимая во внимание выплеска занное? Склонность подозревать за собой худшее может заставить ответить на этот вопрос утвердительно. У солипсизма есть, однако, свои пределы;жизнь человека даже близкого может их и избежать; смерть заставляет вас опомниться. Представить, что он все еще существует, только не звонит и не пишет, при всей своей привлекательности и даже доказательности — ибо его книги до сих пор продолжают выходить — немыслимо: я знал его до того, как он стал писателем. Писатели, особенно замечательные, в конце концов не умирают; они забываются, выходят из моды, пе реиздаются. Постольку, поскольку книга существует, писатель для читателя всегда присутствует. В момент чтения читатель становится тем, что он читает, и ему, в принципе безразлично, где находится автор, каковы его обстоятельства. Ему приятно узнать, разумеется, что автор является его современником, но его не особенно огорчит, если это не так. Писателей, даже замечательных, на душу населения приходится довольно много. Больше, во всяком случае, чем людей, которые вам действительно дороги. Люди, однако, умирают. Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель — это всегда фамилия, а если он классик — то еще и имя и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет, но я — я никогда не знал его отчества. Тридцать лет назад, когда мы познакомились, ни об обложках, ни о литературе вообще речи не было. Мы были Сережей и Иосифом; сверх того, мы обращались друг к другу на «вы», и изменить эту возвышенно-ироническую, слегка отстраненную — от самих себя — форму общения и обращения оказалось не под силу ни алкоголю, ни нелепым прыжкам судьбы. Теперь ее уже не изменит ничто. Мы познакомились в квартире на пятом этаже около Финляндского вокзала. Хозяин был студентом филологического факультета ЛГУ — ныне он профессор того же факультета в маленьком городке в Германии. Квартира была небольшая, но алкоголя в ней было много. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960 года, и мы осаждали тогда одну и ту же коротко стриженную, миловидную крепость, расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтоб их тут перечислять, осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала. Мне всегда казалось, что при гигантском его росте отношения с нашей приземистой белобрысой реальностью должны были складываться у него довольно своеобразным образом. Он всегда был заметен издалека, особенно учитывая безупречные перспективы родного города, и невольно оказывался центром внимания в любом его помещении. Думаю, что это его несколько тяготило, особенно в юности, и его манерам и речи была свойственна некая ироническая предупредительность, как бы оправдывавшая и извинявшая его физическую избыточность. Думаю, что отчасти поэтому он и взялся впоследствии за перо: ощущение граничащей с абсурдом парадоксальности всего происходящего — как вовне, так и внутри его сознания — присуще практически всему, из-под пера его вышедшему. С другой стороны, исключительность его облика избавляла его от чрезмерных забот о своей наружности. Всю жизнь, сколько я его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинновласым, ни бородатым. В его массе была определенная законченность, более присущая, как правило, брюнетам, чем блондинам; темноволосый человек всегда более конкретен, даже в зеркале. Филологические девушки называли его «наш араб» — из-за отдаленного сходства Сережи с появившимся тогда впервые на наших экранах Омаром Шарифом. Мне же он всегда смутно напоминал императора Петра — хотя лицо его начисто было лишено петровской кошачести, — ибо перспективы родного города (как мне представлялось) хранят память об этой неугомонной шагающей версте, и кто-то должен время от времени заполнять оставленный ею в воздухе вакуум. Потом он исчез с улицы, потому что загремел в армию. Вернулся он оттуда, как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде. Почему он притащил их мне, было не очень понятно, поскольку я писал стихи. С другой стороны, я был на пару лет старше, а в молодости разница в два года весьма значительна: сказывается инерция средней школы, комплекс старшеклассника; если вы пишете стихи, вы еще и в большей мере старшеклассник по отношению к прозаику. Следуя этой инерции, показывал он рассказы свои еще и Найману, который был еще в большей мере старшеклассник. От обоих нас тогда ему сильно досталось: показывать их нам он, однако, не перестал, поскольку не прекращал их сочинять. Это отношение к пишущим стихи сохранилось у него на всю жизнь. Не берусь гадать, какая от наших, в те годы преимущественно снисходительно-иронических, оценок и рассуждений была ему польза. Безусловно одно — двигало им вполне бессознательное ощущение, что проза должна мериться стихом. За этим стояло, безусловно, нечто большее: представление о существовании душ более совершенных, нежели его собственная. Неважно, годились ли мы на эту роль или нет, — скорей всего, что нет; важно, что представление это существовало; в итоге, думаю, никто не оказался внакладе. Оглядываясь теперь назад, ясно, что он стремился на бумаге к лаконичности, к лапидарности, присущей поэтической речи: к предельной емкости выражения. Выражающийся таким образом по-русски всегда дорого расплачивается за свою стилистику. Мы — нация многословная и многосложная; мы — люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более — кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность. Собеседник, отношения с людьми вообще начинают восприниматься балластом, мертвым грузом — и сам собеседник первый, кто это чувствует. Даже если он и настраивается на вашу частоту, хватает его ненадолго. Зависимость реальности от стандартов, предлагаемых литературой, — явление чрезвычайно редкое. Стремление реальности навязать себя литературе — куда более распространенное. Все обходится благополучно, если писатель — просто повествователь, рассказывающий истории, случаи из жизни и т.п. Из такого повествования всегда можно выкинуть кусок, подрезать фабулу, переставить события, изменить имена героев и место действия. Если же писатель — стилист, неизбежна катастрофа: не только с его произведениями, но и житейская. Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта — большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него — каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля. При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался. Образ человека, возникающий из его рассказов, — образ с русской литературной традицией не совпадающий и, конечно же, весьма автобиографический. Это — человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем порядок или усмотреть в его загаженное™ глубинный смысл, руку провидения. Куда он из помещения этого выходит — в распивочную, на край света, за тридевять земель — дело десятое. Этот писатель не устраивает из происходящего с ним драмы, ибо драма его не устраивает: ни физическая, ни психологическая. Он замечателен в первую очередь именно отказом от трагической традиции (что есть всегда благородное имя инерции) русской литературы, равно как и от ее утешительного пафоса. Тональность его прозы — насмешливо-сдержанная, при всей отчаянности существования, им описываемого. Разговоры о его литературных корнях, влияниях и т. п. бессмысленны, ибо писатель — то дерево, которое отталкивается от почвы. Скажу только, что одним из самых любимых его авторов всегда был Шервуд Андерсон, «Историю рассказчика» которого Сережа берег пуще всего на свете. Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку. Неуспех его в отечестве не случаен, хотя, полагаю, временен. Успех его у американского читателя в равной мере естественен и, думается, непреходящ. Его оказалось сравнительно легко переводить, ибо синтаксис его не ставит палок в колеса переводчику. Решающую роль, однако, сыграла, конечно, узнаваемая любым членом демократического общества тональность — отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности. Этот человек говорит как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны. Произведениям его — если они когда-нибудь выйдут полным собранием, можно будет с полным правом предпослать в качестве эпиграфа строчку замечательного американского поэта Уоллеса Стивенса: «Мир уродлив, и люди грустны». Это подходит к ним по содержанию, это и звучит по-Сережиному. Не следует думать, будто он стремился стать американским писателем, что был «подвержен влияниям», что нашел в Америке себя и свое место. Это было далеко не так, и дело тут совсем в другом. Дело в том, что Сережа принадлежал к поколению, которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо. Я говорю об этом со знанием дела, ибо имею честь — великую и грустную честь — к этому поколению принадлежать. Нигде идея эта не была выражена более полно и внятно, чем в литературе американской, начиная с Мелвилла и Уитмена и кончая Фолкнером и Фростом. Кто хочет, может к этому добавить еще и американский кинематограф. Другие вправе также объяснить эту нашу приверженность удушливым климатом коллективизма, в котором мы возросли. Это прозвучит убедительно, но соответствовать действительности не будет. Идея индивидуализма, человека самого по себе, на отшибе и в чистом виде, была нашей собственной. Возможность физического ее осуществления была ничтожной, если не отсутствовала вообще. О перемещении в пространстве, тем более — в те пределы, откуда Мелвилл, Уитмен, Фолкнер и Фрост к нам явились, не было и речи. Когда же это оказалось осуществимым, для многих из нас осуществлять это было поздно: в физической реализации этой идеи мы больше не нуждались. Ибо идея индивидуализма к тому времени стала для нас действительно идеей — абстрактной, метафизической, если угодно, категорией. В этом смысле мы достигли в сознании и на бумаге куда большей автономии, чем она осуществима во плоти где бы то ни было. В этом смысле мы оказались «американцами» в куда большей степени, чем большинство населения США; в лучшем случае, нам оставалось узнавать себя «в лицо» в принципах и институтах того общества, в котором волею судьбы мы оказались. В свою очередь, общество это до определенной степени узнало себя и в нас, и этим и объясняется успех Сережиных книг у американского читателя. «Успех», впрочем, термин не самый точный; слишком часто ему и его семейству не удавалось свести концы с концами. Он жил литературной поденщиной, всегда скверно оплачиваемой, а в эмиграции и тем более. Под «успехом» я подразумеваю то, что переводы его переводов печатались в лучших журналах и издательствах страны, а не контракты с Голливудом и объем недвижимости. Тем не менее это была подлинная, честная, страшная в конце концов жизнь профессионального литератора, и жалоб я от него никогда не слышал. Не думаю, чтоб он сильно горевал по отсутствию контрактов с Голливудом — не больше, чем по отсутствию оных с Мосфильмом. Когда человек умирает так рано, возникают предположения о допущенной им или окружающими ошибке. Это — естественная попытка защититься от горя, от чудовищной боли, вызванной утратой. Я не думаю, что от горя следует защищаться, что защита может быть успешной. Рассуждения о других вариантах существования в конце концов унизительны для того, у кого вариантов этих не оказалось. Не думаю, что Сережина жизнь могла быть прожита иначе; думаю только, что конец ее мог быть иным, менее ужасным. Столь кошмарного конца — в удушливый летний день в машине «скорой помощи» в Бруклине, с хлынувшей горлом кровью и двумя пуэрториканскими придурками в качестве санитаров — он бы сам никогда не написал: не потому, что не предвидел, но потому, что питал неприязнь к чересчур сильным эффектам. От горя, повторяю, защищаться бессмысленно. Может быть, даже лучше дать ему полностью вас раздавить — это будет, по крайней мере, хоть как-то пропорционально случившемуся. Если вам впоследствии удастся подняться и распрямиться, распрямится и память о том, кого вы утратили. Сама память о нем и поможет вам распрямиться. Тем, кто знал Сережу только как писателя, сделать это, наверно, будет легче, чем тем, кто знал и писателя, и человека, ибо мы потеряли обоих. Но если нам удастся это сделать, то и помнить его мы будем дольше — как того, кто больше дал жизни, чем у нее взял. Иосиф Бродский. О Сереже Довлатове. — Журнал «Звезда», № 2, 1992.
© 2015 — 2024 stakanchik.media
Использование материалов сайта разрешено только с предварительного письменного согласия правообладателей. Права на картинки и тексты принадлежат авторам. Сайт может содержать контент, не предназначенный для лиц младше 16 лет.
