Как мозг реагирует на разрыв дружбы

Разрыв дружеских отношений — очень распространенное явление. Нидерландское исследование 2008 года выявило, что до 70% близких дружеских связей распадаются в течение семи лет, а социальный опрос 2023 года показал, что более двух третей американцев разрывали дружбу в течение жизни. И хотя расставание с другом — не редкость, это не значит, что потеря близкого человека не оказывает существенного влияния на эмоциональное здоровье и даже здоровье мозга. Дисбаланс гормонов и усиление тревожности В первую очередь активируется тревожный сигнал. Как объяснила невролог Лиза Шульман, потеря дружеских отношений может вызвать активацию миндалевидного тела (области мозга, связанной с эмоциональными реакциями). «Миндалевидное тело исследует окружающую среду на предмет угроз. Когда эмоциональная травма достигает определенного порога, миндалевидное тело «подает сигнал тревоги», запуская каскад нейромедиаторов и гормонов, чтобы подготовить организм к защите», — рассказала эксперт. Кроме того, может пошатнуться гормональный баланс. Психиатр Шэрон Батиста отметила, что в число активированных нейромедиаторов входят серотонин, дофамин и норадреналин, отвечающие за регуляцию настроения и обработку эмоций. Дисбаланс серотонина, связанного с чувством благополучия и счастья, способен привести к нарушениям настроения. В то же время снижение уровня дофамина, отвечающего за систему вознаграждения и удовольствие, может вызвать ангедонию — неспособность испытывать радость. Также нередко повышается уровень норадреналина, участвующего в реакции организма на стресс, что способствует всплеску тревожности в процессе переживания горя. Еще одно последствие — синхронизация памяти и эмоций, которые будут работать против вас. Со временем «эмоциональный» мозг может стать более чувствительным под воздействием внешних триггеров, таких как напоминания о потере. Это происходит в ущерб «думающему» мозгу, или коре больших полушарий. Эмоциональные компоненты памяти способны подавлять когнитивные, что усилит тревожность, депрессию и нарушит сон. Психологические последствия Как пояснила клинический психолог Сабрина Романофф, потеря близкого друга, подобно расставанию с романтическим партнером, вызывает чувство горя. Кроме того, по ощущениям это может быть очень похоже на горе от смерти. Это создает так называемое неопределенное, двусмысленное горе — боль от утраты человека, который все еще жив, но больше не будет рядом с вами в привычном понимании. Психика тяжело переживает это состояние, поскольку зачастую не происходит никакого завершения истории, и отсюда возникает путаница и непонимание причин, по которым отношения закончились. Поскольку дружеские связи часто удовлетворяют ключевые потребности в принадлежности и привязанности, их разрыв приводит к чувству отверженности, неуверенности в себе и одиночеству. К этому могут добавляться печаль, гнев и даже симптомы депрессии и тревоги. Со временем это может вылиться в проблемы с социальной идентичностью. Также разрыв дружбы в некоторых случаях запускает реакцию страха, при которой человек начинает бояться разрушить другие отношения или открыться людям из-за риска возможной будущей боли или разочарования». Поэтому те, кто переживает потерю друга, могут изолировать себя в качестве защитного механизма, чтобы снизить уязвимость и избежать эмоциональной перегрузки. План действий В первую очередь эксперты рекомендуют прожить горе. «Отнеситесь к потере как к любому значительному эмоциональному событию, — посоветовала Романофф. — Позвольте себе оплакивать общие воспоминания, связь и ту роль, которую этот человек играл в вашей жизни». Изменения в дружбе — это естественная часть жизни, поэтому лучше сосредоточиться на принятии ситуации, даже если поначалу это может быть трудно. После разрыва легко попасть в негативный цикл обвинений в адрес другого человека и даже себя. Вместо того, чтобы сосредотачиваться на поиске виноватого, признайте, что отношения были ценными, но исчерпали себя. Можно сохранять связь с положительными воспоминаниями, одновременно осознавая причины, по которым все закончилось. Однако это следует делать после первоначального этапа горевания. Вы можете проанализировать дружбу с человеком, составить список хороших, плохих сторон и того, что можно было бы улучшить. Понимание динамики поможет вам расти и устанавливать более здоровые границы в будущих дружеских отношениях. После размышлений о том, что могло привести к окончанию вашей дружбы, уделите время тому, чтобы прояснить, что вы цените в отношениях. Определите свои непреложные принципы и ожидания от дружбы, позвольте этим целям направлять вас к формированию более полноценных связей в будущем. Кроме того, важно не забывать о других людях, с которыми вы общаетесь или дружите. Не позволяйте потере помешать вам ценить другие отношения, которые у вас есть и которые развиваются вместе с вами. Чтобы уменьшить чувство одиночества и получить поддержку, сосредоточьтесь на построении новых социальных связей, а также на укреплении существующих. Согласно теории привязанности, помимо усиления чувства принадлежности, формирование новых связей способствует восстановлению эмоциональной безопасности. По материалам статьи «What Happens in the Brain After a Friendship Breakup» Very Well Mind

Три популярных мифа о смартфонах, которые считали правдой

Смартфоны часто становятся первым, к чему люди прикасаются утром, и повсюду сопровождают в течение дня. Нравится это или нет, но вы, вероятно, постоянно думаете о своем гаджете. Поэтому вполне логично, что возникло множество мифов, связанных с телефонами. Люди подозревают их в прослушке, верят в народные методы, которые якобы ускоряют работу смартфонов, и порой задаются вопросом, могут ли они стать причиной взрыва. Вот три распространенных мифа, о которых надо знать каждому владельцу такого устройства. Телефон способен взорвать заправку Это один из старейших мифов, практически ровесник мобильных телефонов. И он настолько распространен во всем мире, что до сих пор на некоторых заправочных станциях можно увидеть знаки, предупреждающие людей не пользоваться телефоном во время заправки автомобиля. Почему-то считается, что гаджет может дать искру и тем самым воспламенить пары бензина. Однако, судя по всему, такого никогда не случалось. Нефтяной институт (The Petroleum Institute) на своем сайте заявил, что им «не удалось задокументировать ни одного инцидента, вызванного мобильным устройством». И если этого вам недостаточно, чтобы поверить, то еще в 2003 году участники телепередачи «Разрушители легенд» пыталась взорвать заправку с помощью телефона, но у них ничего не вышло. Важно отметить, что пялиться в смартфон во время заправки машины — это плохая идея. Всегда полезно быть внимательным в этом процессе хотя бы для того, чтобы случайно не пролить топливо на землю (или на себя). Но если телефон зазвонит, вы можете ответить, не опасаясь взрыва. Смартфон всегда вас прослушивает Это не так (или не совсем так). Многие люди уверены, что телефоны постоянно подслушивают разговоры и используют эту информацию, чтобы показывать им рекламу. У большинства найдется история, которая, казалось бы, это подтверждает: например, они просто упомянули в беседе какой-то товар, а на следующий день увидели рекламу именно его в одной из соцсетей. Это кажется логичным объяснением вторжению в частную жизнь, но ни одному исследователю так и не удалось убедительно доказать, что это действительно так. Издание Consumer Reports в 2018 году заявило, что «не удалось найти каких-либо доказательств такой слежки», и до сих пор нет ни одного исследования, подтверждающего это. Телефоны на Android и iOS прислушиваются к своим сигнальным словам («Окей, Гугл» или «Привет, Сири»), но нет никаких свидетельств того, что они записывают все подряд и отправляют расшифровки. Некоммерческая организация Electronic Frontier Foundation, которая уж точно подняла бы шум по этому поводу, если бы выявила нарушения, заявила, что реальная проблема в другом. Как правило, данные поступают не с вашего микрофона, а с теневого рынка «брокеров данных» и гигантских рекламных платформ, отслеживающих вас в интернете и создающих весьма обоснованные предположения о покупательских привычках. Ваша паранойя понятна — реклама может быть пугающе точной. Однако технологические компании более чем способны показывать персонализированные предложения, не записывая ваши повседневные разговоры. Закрытие приложений улучшает производительность Телефон вот-вот разрядится, и вы вручную закрываете все приложения, которые были открыты. Наверняка вы так делали, ведь это кажется логичным. Однако данное действие не только бесполезно — оно способно замедлить работу устройства. Закрытие приложений на смартфоне работает не так, как на компьютере. Операционные системы Android и iOS приостанавливают работу приложений, которые не используются. Это означает, что их закрытие не приносит никакой пользы для устройства. Если не верите, посетите официальные сайты компаний: ни Google, ни Apple не рекомендуют закрывать приложения для экономии заряда батареи или системных ресурсов. Старший вице-президент Apple по разработке программного обеспечения Крейг Федериги публично заявлял, что закрытие приложений не помогает продлить срок службы аккумулятора. Более того, оно может даже навредить, потому что в следующий раз при запуске телефону придется загружать приложение заново, что только расходует энергию. Если вы хотите сэкономить заряд батареи, есть вариант получше — режим энергосбережения, отключающий фоновые процессы. Он находится в панели управления обеих операционных систем. Уведомления будут приходить с небольшой задержкой, зато аккумулятор проработает дольше. В следующий раз, когда вам потребуется продлить жизнь телефона, попробуйте этот способ и забудьте о бессмысленном закрытии приложений. По материалам статьи «3 common smartphone myths you probably thought were true» Popular Science

Люди-химеры: кто они такие?

Впервые упоминание о химерах встречается в произведениях Гомера, древнегреческого поэта. Он представил их как монстров, сочетающих в себе тело козы, львиную голову и змеиный хвост. В современном научном мире термин «химера» применяется к людям, обладающим уникальной генетической особенностью: наличием двух различных ДНК в одном организме. Представьте себе человека, в котором сосуществуют два совершенно разных набора генов. Кто-то, кто генетически представляет себя и кого-то другого. Но, вопреки устоявшимся представлениям, генетические химеры встречаются достаточно часто, что превращает это явление в нечто обыденное, хотя и вызывающее беспокойство. Они носят мифологическое название, добавляющее загадочности явлению, которое сейчас активно изучается в мире генетики. Химеры ставят под сомнение простую связь: один индивид — один геном. Один генетический код, который считался своего рода уникальной генетической подписью. Оказывается, так бывает не всегда. Мифологические химеры — это сборные образы из разных частей, как, например, египетский бог Гор с головой сокола на человеческом теле. В реальности же химеры — это трудноопределимые сочетания, будто смесь специй. Большинство химер даже не догадываются, что являются таковыми. Их двойственная природа порой выявляется случайным образом. Так, в 2002 году Лидия Фэрчайлд развелась со своим мужем. Она хотела получить опеку над своими детьми. Для этого ей необходимо было доказать, что она является матерью своих детей. Поэтому она предоставила образец ДНК для проверки вместе с ДНК своих детей. Но когда пришли результаты, оказалось, что ее ДНК не совпадает с ДНК детей. Правительство обвинило ее во лжи. В ходе судебного разбирательства прокурор случайно обнаружил статью в журнале New England Journal of Medicine, описывающую схожую и запутанную историю. На этот раз речь идет о состоятельной жительнице Бостона, Карен Киган, которая, готовясь к пересадке почки, проходит тест на совместимость и выясняет, что двое ее детей генетически ей не родные. Могли ли перепутать младенцев в роддоме? Не воспитывала ли Карен приемных детей, сама того не зная? Исследования показали, что она — химера. Как и у Лидии, у нее обнаружился двойной геном как следствие внутриутробного слияния с близнецом. Химера может развиваться двумя путями. Первый, можно сказать, более обыденный — это обмен генетическим материалом между матерью и плодом. Несмотря на то, что плацента служит барьером, этот обмен все же происходит довольно часто. Клетки, полученные от другого организма, продолжают делиться, и в итоге в крови появляется химеризм. Такая разновидность химеризма встречается практически у каждого человека. Можно сказать, что это повседневная, обыденная сторона явления. Настоящая же химера — результат слияния «ложных близнецов». Если слияние проходит идеально, каждый орган становится гармоничной смесью двух геномов. Если же процесс происходит неравномерно, страдает лишь одна или две части тела — отдельные органы или участки кожи. Истории Карен и Лидии вдохновили создание документального фильма «I Am My Own Twin» и нашли отражение в художественной литературе. В 2004 году в сериале «C.S.I.: Место преступления» показали насильника, избегающего наказания, поскольку его сперма содержала ДНК, отличную от той, что находилась в слюне (сезон 4, серия 23). Майкл Крайтон в романе Next (2006) и сериал «Доктор Хаус» (сезон 3, серия 2) также использовали тему химеризма для создания захватывающих сюжетных линий. А в 2010 году писательница-криминалист и судебный антрополог Кэти Райхс, продюсер сериала «Кости», опубликовала книгу «Кости паука», где один из персонажей восклицает: «А ведь Харриет Лоури была химерой! У нее один глаз карий, а другой — зеленый. И линии Блашко». Что же за это за линии? Это цветные полосы на спине, которые могут появляться, когда клетки, определяющие пигментацию кожи, имеют разные геномы. Есть животные, чья полосатость обусловлена именно этим явлением. В научной литературе описано, возможно, около десяти случаев. Но человеческое население очень велико, вряд ли хоть кому-то удастся остаться незамеченным. Все видно, все известно, даже очень редкое событие не остается в тени. Вдали от громких и впечатляющих случаев химеризм зачастую остается незамеченным, без каких-либо соматических проявлений. Терминология по-прежнему колеблется, но в целом химеризм воспринимается как частный случай более широкого явления — смешения генетического материала, которое распространено гораздо шире, чем принято было считать ранее. Согласно классическим учебникам биологии, все клетки организма должны нести одну и ту же ДНК. Однако существует два явления, которые часто путают, когда часть клеток обладает геномом, отличным от основного. В общем смысле это явление называют «мозаицизмом»: клетки приобретают генетические отличия через мутации. Если же различия возникают вследствие слияния двух оплодотворенных яйцеклеток в утробе матери, то это уже химеризм. Причины такого слияния остаются неизвестными. Это явление является противоположностью процессов, приводящих к появлению близнецов. Зигота, разделившаяся на две части — фундамент рождения близнецов. А вот близнецы, сливающиеся в единое целое, создают химеру. Истории о химерах из фильмов, телесериалов и художественной литературы в первую очередь ставят перед нами юридические вопросы. Вероятно, что генетическая экспертиза окажется ошибочной. Представьте, вы проходите тест на отцовство, и вдруг ДНК с корня волоса на левой стороне не совпадает с ДНК, взятой с противоположной стороны головы, которая должна быть идентичной. Чтобы избежать таких ситуаций, придется вводить новые стандарты. Например, брать несколько образцов с разных участков тела. Помимо юридических и биологических вопросов, под сомнение ставится само понятие личности. Это затрагивает глубинные темы и ставит фундаментальную проблему для философии. Если вы химера, кто же вы — один человек или двое? Можно даже поинтересоваться: если при зачатии вас было двое, то имеете ли вы двойное право голоса? Все это входит в рамки научных усилий по деконструкции великих догм, лежащих в основе нашего общества. Возможно, именно поэтому сегодня наблюдается возрождение фундаментализма. Кроме того, возникает практический вопрос для науки и медицины. Если с человеком-химерой все понятно — физически он один, то что можно сказать о двух эмбрионах, которые сливаются в одно целое? Как это меняет статус самого эмбриона? Англосаксонские ученые предложили использовать понятие предэмбриона, охватывающее период в четыре-пять дней, до того момента, когда «дверь» для вычитания или добавления генетического материала считается закрытой. И пока ученые все еще продолжают изучать это удивительное явление, люди-химеры раскрывают перед нами поразительную многогранность человеческой природы. Их существование бросает вызов устоявшимся представлениям о генетической идентичности, демонстрируя, что внутри одного человека может таиться целый неизведанный мир. Эти уникальные «двойники в одном теле» не только расширяют границы научного понимания, но и заставляют задуматься о глубинных вопросах личности и самосознания. В этом и заключается их истинное чудо — сочетание загадки и реальности, живое свидетельство бесконечного многообразия жизни.

Почему некоторые люди никогда не взрослеют

Максу было чуть за двадцать, а он все еще не чувствовал себя взрослым. Жил с матерью и отчимом, подрабатывал время от времени и просиживал дни в видеоиграх. Друзей вне интернета не было, планы на будущее расплывались. Он словно удерживал жизнь на паузе — без риска, без решений, без движения. Это был не просто растянутый подростковый период. Макс замкнулся: выходил из дома редко, питался энергетиками и едой навынос. В его мире оставались только мать, брат-близнец и онлайн-подруга Дженна. Любое приглашение «выйти в люди» раздражало и пугало; он уходил почти сразу, будто улица обнажала его хрупкость. В играх, напротив, все поддавалось контролю: можно приглушить эмоции, переписать сюжет, выключить реальность. Так сложился образ жизни, построенный на избегании: он уходил от людей, ответственности, усилий — и прежде всего от риска встретиться лицом к лицу с возможной неудачей и собственным стыдом. Когда избегание становится идентичностью За кажущейся пассивностью жил тяжелый, невыносимый стыд. Макс понимал, что отстает, ненавидел свое тело и слабость, но не мог это выразить. Никаких психологических инструментов — только старые, знакомые способы увести себя в сторону: диссоциация, еда, гаджеты, игры. Заглушая стыд, он заглушал и все остальное. Это была не застенчивость и не просто социальная тревога. Речь шла об избегающем расстройстве личности — устойчивом паттерне подавленности, чувства неадекватности и болезненной чувствительности к критике. Такие люди хотят близости и роста, но страх быть разоблаченным и «недостаточным» оказывается сильнее. Тогда избегание перестает быть тактикой и становится частью личности: не идти туда, где больно; не пробовать то, что может не получиться; не открываться тому, кто способен увидеть слабость. День за днем Формально Макс учился в университете, но в практическом смысле не присутствовал там: пары пропускал, в клубы не ходил, друзей не заводил. Он не поддерживал разговор, не предлагал тем, будто внутри не было опоры, собственного взгляда. Даже в играх — его главном занятии — не искал глубины: перескакивал с сюжета на сюжет, хватал новизну, избегал усилий. Это были не увлечение и не мастерство, а ритуал отвлечения — способ переждать жизнь. После выпуска из университета Макс работал, только когда мать находила ему подходящее место. Через несколько недель его начинала душить рутина, раздражали коллеги и совместные задачи. Он не имел опыта доводить проекты до конца, и всякий раз неадресованная злость выталкивала его к двери. Важно понимать: это не «лень» как моральный изъян. Для людей с избегающим расстройством личности даже небольшие социальные и профессиональные требования переживаются как реальная угроза: «Сейчас они увидят, что я не справляюсь». И лучше уйти заранее, чем подтвердить собственный страх. Регрессия как стиль жизни Макс не справлялся с простыми вещами: заполнить анкету, разобраться с оплатой, выбрать недорогую микроволновку. Любая зона неопределенности — и он отступал. Мир казался чрезмерным: слишком громкий, сложный, требовательный. Поэтому он звонил единственному человеку, который как будто мог удержать его от распада, — матери. Он звонил по много раз в день: что написать в сообщении, куда обратиться с насекомыми в квартире, как решить спор с провайдером. Мать ворчала: «Не приходи ко мне по каждой мелочи», — и все же спешила спасать. Ее помощь приносила облегчение обоим: ему — освобождение от ответственности, ей — ощущение нужности. Но такая «поддержка» не учила, а подменяла самостоятельность: она давала ответы, а не инструменты. Эта зависимость — не про страх потерять привязанность (как при зависимом расстройстве), а про бегство от возможного разоблачения и стыда. Регрессия здесь становится ролью: лучше оставаться ребенком, чем признать свою неуклюжесть на взрослой территории, где нужно пробовать, ошибаться и расти. Идеализация, основанная на фантазиях В офлайне у Макса друзей не было. Единственной связью оставалась Дженна — знакомая из игр, с которой он переписывался с подростковых лет. Они никогда не встречались, их «дружба» целиком жила в онлайне, но Макс идеализировал ее: «самая умная, самая красивая, лучшая». То же происходило и с публичными фигурами: случайный повар в ролике вдруг становился «лучшим в мире», актриса — «лучше чем Мэрил Стрип». Логики в оценках не было — была детская восторженность недосягаемым. Чем дальше человек, тем совершеннее он казался, потому что не предъявлял встречных ожиданий. Идеализация на расстоянии — удобная защита. Реальная близость всегда связана с риском: тебя могут не понять, раскритиковать, увидеть уязвимым. А далекий объект любви безопасен: он не требует усилий и не отражает твоей слабости. Без опыта живых отношений с их нюансами и разочарованиями у Макса не формировались взвешенные суждения — только фантазии, которые не проверяются на прочность. Проецируемый стыд Стыд Макса был не просто сильным — он был невыносимым. Признать его означало встретиться с пустотами собственного опыта. Поэтому он делал иначе: создавал проекции. Когда в его жизни появилась молодая женщина — амбициозная, поддерживающая, — он отреагировал нападением. Он критиковал ее планы, высмеивал учебу и работу, распространял нелепые слухи среди тех немногих, кто был у него «своими»: матери, брата-близнеца, Дженны. Иногда злость прорывалась внезапно: едва заметный повод — и поток презрения. Он сравнивал ее с Дженной, уверяя, что «та во всем лучше». На деле именно эта женщина подсвечивала самое болезненное: другие двигаются, а он — нет. Ее энергия и компетентность напоминали ему о том, чего у него не было, и он пытался сделать ее такой же ничтожной, как чувствовал себя сам. Это уже не просто защитная реакция, а стратегия: не вынести стыд — значит спроецировать его на другого. Парадокс в том, что желание близости у людей с избегающим расстройством личности никуда не исчезает. Макс заставлял себя выходить из комнаты и встречаться с девушкой — в пределах «безопасного»: тихое кафе, короткая прогулка. Но чем ближе становилась реальность, тем громче звучал страх унижения. Поддержку он принимал за скрытую критику, зависть маскировал презрением, а искренность — угрозой. Видимость перемен К тридцати у Макса появились «улучшения»: еженедельные вечера настольных игр, осторожное слово «друзья» в адрес небольшой компании. Это был самый стабильный социальный ритуал за последние годы. Но фундамент оставался прежним. Он все еще жил с матерью и отчимом; комната была захламленной пещерой с мигающими экранами; прогресс — аккуратно выстроенной декорацией. Параллельно усиливался внутренний разлад. Он остро чувствовал собственную инертность и незначительность в мире, где ценятся действие и участие, — и в то же время стал резче отстаивать категоричные суждения. В чатах появлялись тезисы уровня приговора: «Все богатые — мошенники», «Система — сплошной обман». Стоило попросить пояснить, он замыкался. Не потому, что не имел мнения, — потому что любое углубление грозило разоблачить: за громкими формулами пусто. Этот «тихий крах» проявился особенно ясно во время короткой поездки за границу — первой в его жизни. Небольшая компания все спланировала, но в день отъезда у одного участника сорвался перелет, и группе пришлось быстро перестроиться. Все собрались обсуждать варианты, а Макс сел в угол и уткнулся в телефон. На мягкое «Макс, нам нужно решить это вместе, присоединишься?» — отвернулся и замолчал. Не оправдывался, не спорил, просто исчез из ситуации. Это была не растерянность. Это было чистое избегание — отказ вступать в реальность, даже когда ставки невысоки. Любое решение несло риск ошибиться, а значит — риск ответственности. А ответственности Макс не переносил: ни за поездку, ни за дружбу, ни — что важнее — за собственную жизнь. Избегание не меняется с возрастом Еженедельные выходы «в свет» не отменили главного: внутренний механизм остался прежним. Макс качался между детской беспомощностью и хрупким превосходством, между потребностью в людях и страхом быть увиденным настоящим. Он по-прежнему объяснял свои трудности «внешней системой», а когда система — то есть живые люди — просила участия, он растворялся в тишине. Он не нашел себя ни в офлайне, ни в вымышленном мире. Он перестал участвовать в жизни раньше, чем научился в ней жить. И в этом нет ничего экзотического: такие истории случаются чаще, чем мы готовы признать. Люди с избегающим расстройством личности нередко выглядят пассивными и даже кажутся примирившимися с изоляцией. Но за спокойной поверхностью идет непрерывная внутренняя борьба — за право не стыдиться себя, за возможность выдержать реальность и остаться в контакте. По материалам статьи «Why Some People Never Seem to Grow Up» Psychology Today

Искусство скучать: как философия поможет справиться с цифровой перегрузкой

Порой кажется, что так много всего постоянно борется за наше внимание: резкий звонок телефона, гул социальных сетей, непрекращающийся поток электронных писем и бесконечная лента контента. Это знакомая и повсеместная проблема цифровой эпохи. Жизнь пронизана постоянными стимулами, а моменты настоящего покоя — когда разум свободно блуждает без цели — стали редкостью. Цифровые технологии проникли в работу, образование и личные отношения. Для многих неучастие в них равносильно небытию. Люди утешают себя тем, что это нормально, ведь платформы обещают безграничный выбор и возможности для самовыражения. Однако это обманчиво. То, что выглядит как свобода, скрывает в себе тонкое принуждение: отвлечение, видимость и вовлеченность преподносятся как обязательства. Забвение бытия Исследователь из Ньюкаслского университета Мехмет Орудж, как человек, годами изучающий философию, часто задается вопросом: как вырваться из этого замкнутого круга и попытаться думать так, как великие умы прошлого? Возможный ответ пришел от немецкого философа Мартина Хайдеггера. Он утверждал, что современные технологии — это не просто набор инструментов, а способ раскрытия информации; система, в которой мир, включая тело и разум человека, предстает прежде всего как ресурс, используемый для создания контента. Таким же образом платформы являются частью этого ресурса, формируя то, что появляется, как оно появляется и как люди ориентируются в жизни. Цифровая культура вращается вокруг скорости, видимости, алгоритмического отбора и навязчивого генерирования контента. Жизнь все больше отражает логику ленты в соцсетях: постоянное обновление, вечное «здесь и сейчас», нетерпимость к медлительности, тишине и покою. По словам Оруджа, цифровые платформы не только отнимают внимание, но и ограничивают возможность глубокого осмысления, позволяющего полноценно проживать жизнь и понимать самих себя. Они лишают способности пребывать в тишине и встречаться с незаполненными паузами. Когда возникают моменты пустоты, люди инстинктивно ищут других — не для настоящей связи, а чтобы заполнить внутреннюю пустоту внешними отвлечениями. Хайдеггер назвал это явление das Man — некто безликий, чье влияние бессознательно принимают другие. Das Man становится своего рода призрачным убежищем: оно предлагает комфорт, но при этом незаметно стирает чувство индивидуальности. Это бесконечно множится через лайки, тренды и алгоритмическую виральность. Убегая от скуки, люди теряют возможность обрести подлинное «Я», которое растворяется в бесконечном коллективном подражании. Хайдеггер опасался, что под властью технологий человечество может утратить способность соотноситься с «самим бытием». Это «забвение бытия» — не просто интеллектуальная ошибка, но экзистенциальная нищета. Сегодня это проявляется как утрата глубины — исчезновение скуки, размывание внутреннего мира, исчезновение тишины. Там, где нет места скуке, не может быть и рефлексии. Там, где нет паузы, не может быть и осознанного выбора. «Забвение бытия» Хайдеггера теперь проявляется как утрата самой способности скучать. Способность к глубокому и продолжительному размышлению утрачивается. Скука как привилегированное настроение Для Хайдеггера глубокая скука — это не просто психологическое состояние, а особое настроение, в котором повседневный мир отступает. В своем курсе лекций 1929–1930 годов «Основные понятия метафизики» философ описывает скуку как фундаментальную настройку, благодаря которой сущее перестает «говорить» с людьми, обнажая небытие, лежащее в основе самого бытия. «Глубокая скука, бродящая в безднах нашего бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой скукой приоткрывается сущее в целом», — писал Хайдеггер. Скука — это не пустота, а порог, условие для мышления, удивления и возникновения смысла. Утрата глубокой скуки отражает более широкий процесс падения экзистенциальной глубины на поверхностность. Некогда служившая вратами в бытие, скука теперь воспринимается как досадный изъян, который нужно исправлять с помощью развлечений и отвлечений. Никогда не позволять себе скучать — это то же самое, что никогда не позволять себе быть такими, какие мы есть. По словам Хайдеггера, только в тотальной скуке люди оказываются лицом к лицу с сущим. Избегая этого, они избегают себя. Проблема не в том, что скука наступает слишком часто, а в том, что ей никогда не позволяют проявиться полностью. Она, как ни парадоксально, становится все более распространенной в таких утопающих в технологиях странах, как США, считается чем-то постыдным. К ней относятся почти как к болезни. Ее избегают, ненавидят, боятся. Цифровая жизнь и ее многочисленные платформы предлагают потоки микроотвлечений, которые не позволяют погрузиться в это более примитивное состояние. Беспокойство перенаправляется в скроллинг, который порождает лишь еще больший скроллинг. То, что исчезает вместе со скукой, — это не досуг, а метафизический доступ — тишина, в которой мир может говорить, а люди могут слышать. Заново открыть для себя скуку — не просто предаться безделью. Это значит вернуть себе условия для мышления, глубины и подлинности. Это тихое сопротивление всепроникающей логике цифровой жизни, открытие полного присутствия бытия и напоминание о том, что пауза, неструктурированный момент и период тишины — нечто существенное и необходимое. По материалам статьи «Put down your phone and engage in boredom – how philosophy can help with digital overload» The Conversation

Ипохондрия: как жить в мире с телом, которое предательски «врет»

Ипохондрию часто называют мнительностью, капризом или симуляцией. Со стороны человек, который приходит к врачу с очередным «несуществующим» заболеванием, выглядит странно. Но для того, кто живет с этим состоянием, ипохондрия — не прихоть, а сложный, изнурительный мир, в котором сконцентрированы ключевые проблемы современного человека: фоновая тревожность, утрата базового чувства безопасности, недоверие к миру и к официальной медицине в частности. Это мощнейшая психосоматика, которая мастерски симулирует самые страшные сценарии, заставляя тело по-настоящему болеть от страха. Как действующий ипохондрик, я вижу в этом расстройстве не слабость, а крик души, пытающейся справиться с неподъемной внутренней тревогой. Это полномасштабная война, где врагом становится собственное тело, а полем боя — сознание. Попробуем не жаловаться, а исследовать: почему ипохондрию можно считать настоящим, но непризнанным в быту заболеванием психики, на какие «болевые точки» личности она бьет, и как выстраивать стратегии защиты и самопомощи, чтобы бороться именно с ипохондрией, а не с самим собой. Что же скрывается за маской? Ипохондрическое расстройство — это не просто беспокойство о здоровье. Это устойчивая, всепоглощающая озабоченность мыслью о наличии серьезного, прогрессирующего заболевания. Ключевое слово — «мыслью». Мозг ипохондрика не выдумывает симптомы, он катастрофически их интерпретирует. Легкое покалывание становится признаком начинающегося инфаркта, головная боль — опухолью мозга, а обычное вздутие — раком кишечника. Корни ипохондрии уходят глубоко в историю. Первым «определителем» этого состояния считается Гиппократ, который использовал термин «ипохондрия» (от греч. «hypochondrion» — подреберье) для описания недугов, источник которых, как он полагал, находился в этой области тела — месте расположения селезенки и печени. Позже, во II веке нашей эры, Клавдий Гален развивал идею о том, что это состояние связано с расстройством нервной системы. Однако настоящий прорыв в понимании ипохондрии как психического феномена совершил Зигмунд Фрейд, связав ее с неотработанной тревогой и вытесненными конфликтами, которые находят свой выход через телесные симптомы. Современная диагностика опирается не на анализ самих симптомов (они могут быть любыми), а на поведенческие и когнитивные паттерны: • Навязчивый поиск информации: постоянное изучение симптомов в интернете либо в медицинской литературе. • Избыточный самоконтроль: многократная проверка пульса, давления, осмотр тела на наличие новых родинок или изменений. • Избегающее поведение: боязнь посещать врачей (дабы не услышать «страшный» диагноз) или, наоборот, частая потребность в консультациях и обследованиях. • Катастрофизация: любое ощущение в теле автоматически интерпретируется как признак смертельной болезни. Ипохондрия — это не случайный сбой. Она всегда бьет по самым уязвимым местам человеческой психики, таким как: • Утрата базового доверия к миру. Это фундаментальное чувство, формирующееся в детстве, дает нам уверенность, что мир в целом безопасен, а наше тело — надежный союзник. Когда это доверие подорвано (травмой, потерей, нестабильным окружением), тело перестает быть крепостью и становится источником постоянной угрозы. • Экзистенциальная тревога и страх смерти. Ипохондрия — это, по сути, персонифицированный ужас перед небытием. Борясь с мнимой болезнью, человек бессознательно борется со смертью, пытаясь взять под контроль то, что контролю в принципе не подлежит. • Потребность в заботе и внимании. В обществе, где болеть «неприлично», а жаловаться — признак слабости, болезнь становится единственным социально одобряемым способом получить поддержку и сочувствие. Тело «говорит» то, что не может сказать его хозяин: «Мне нужна помощь, я не справляюсь». • Невыраженные эмоции и психосоматика. Гнев, обида, тоска, которые не нашли выхода, часто «оседают» в теле. Ипохондрический ум, не способный распознать их истинную природу, приписывает их соматическому недугу. Так психическая боль превращается в физическую, с которой бороться кажется проще. Борьба с ипохондрией — это не война на уничтожение, а партизанские действия по установлению перемирия. Она требует принятия и понимания, а не самобичевания. Краеугольный камень первой помощи себе — психотерапия. Помочь могут несколько современных подходов: • Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ): помогает выявить иррациональные мысли-катастрофы («покалывание = рак») и заменить их более реалистичными. • Терапия принятия и ответственности (ACT): учит принимать тревожные мысли как «просто мысли», не подчиняясь им, и направлять энергию на ценные для себя действия. • Метакогнитивная терапия: помогает понять, что проблема не в самих мыслях, а в нашей реакции на них (постоянная проверка, поиск подтверждений). • Работа с тревогой. Поскольку ипохондрия — дочь тревоги, будут полезны техники для ее снижения. Это могут быть дыхательные практики и медитация: помогают укорениться в «здесь и сейчас», вырывая из плена пугающих фантазий о будущем. И, конечно, телесные практики: йога, плавание, бег. Они в данном случае не столько «укрепляют здоровье», сколько возвращают связь с телом как с источником силы и удовольствия, а не только боли. • Информационная гигиена. Жесткий, но необходимый шаг — запретить себе «гуглить» симптомы. Попробуйте договориться с собой: «У меня есть один доверенный врач. Только его мнение я считаю авторитетным». Безусловно, ипохондрия рождается у людей, подверженных высокой тревожности. Это лечится, но поскольку корень этой тревожности за годы формирования стал частью личности, искоренить ее на 100% может не получиться никогда. И здесь кроется важнейший инсайт: если это часть личности — значит, это вы. И эту часть тоже нужно принять. Все чувства страха понятны. Но ключевой вопрос — осознанность: предпринимаете ли вы действия, чтобы помогать своему организму, или только переживаете? Если вы прошли необходимые обследования и врачи исключили патологию, значит, вы сделали все, что могли. Дальнейшее просиживание в очереди к новому специалисту или неделя парализующего страха перед МРТ — это не забота о здоровье, это украденная у себя жизнь. Да, страшно ждать результатов. Но спросите себя: что вы делаете с этой неделей ожидания? Проживаете ее в страхе или наполняете ее жизнью? Осознание, что не все вам подконтрольно — горькое, но освобождающее. И вот еще одно наблюдение, которое помогло мне впервые взять ипохондрию под контроль. Все люди хотят чувствовать, ведь пока ты чувствуешь — ты живой. Но наш мозг ленив и автоматизирует рутину, которая составляет 80% нашей жизни. Мы проживаем ее на автопилоте, без ощущения включенности. Когда же мы по-настоящему чувствуем? В яркие моменты: счастья, путешествий, праздников. Или в негативе — в страхе, боли, борьбе с болезнью. Что мы проживаем дольше и «качественнее»? К сожалению, негатив. Счастье от отпуска быстротечно, а страх перед болезнью может длиться месяцами. И тогда подсознание делает «выгодный» выбор: чтобы ощутить себя живым, проще привлечь проблему, чем организовать себе праздник. Значит ли это, что за ипохондрией подсознательно кроется желание привлекать проблемы, чтобы чувствовать? Вопрос без однозначного ответа, но сам факт его рассмотрения меняет взгляд на проблему. Как только я увидела эту связь, мне стало понятно: гораздо приятнее концентрироваться на позитиве. Но для этого нужно изменить подход к «скучной» рутине, из которой мы так отчаянно пытаемся вырваться любыми способами, даже через болезнь. Мне помогла простая практика «Приятности дня» — нечто среднее между дневником благодарности и вечерним ритуалом с близкими. Каждый вечер мы с семьей делимся 3-5 приятными моментами, которые случились с нами за день. Сначала это было трудно: «Что в этом дне могло быть хорошего?». Но мозг — гибкая система. Он быстро перепрограммируется на поиск хорошего. Первая чашка кофе, лучик солнца в окне, улыбка прохожего, интересная задача на работе, вкусный ужин. Мозг начинает сканировать день не на предмет опасностей, а на предмет мини-радостей, чтобы вечером было чем поделиться. Программирование на поиск хорошего — замечательный подход, который может принести множество выгод, перевешивающих мнимые «выгоды» ипохондрии. Это не значит отрицать проблемы и риски. Забота о здоровье должна оставаться важным приоритетом, и важно слышать предупреждения своей интуиции. Но когда вы сделали все, что могли, вместо тяжелого ожидания спросите себя и своих близких: «А какие приятности окружали вас сегодня?». Пусть этот простой вопрос станет вашим первым шагом к прекрасному здоровью — не только тела, но и души, которая так устала бояться и так хочет, наконец, жить.

Когда появились кредиты?

Кредит всегда сопровождал человека на протяжении всей истории. Люди строили города, осваивали новые земли, начинали торговлю и ремесла — и почти всегда им требовались дополнительные ресурсы. Одни брали взаймы, другие давали, а общество вырабатывало свои правила и законы, регулирующие эти отношения. Смена эпох приносила новые формы кредитования: от натуральных займов зерном и скотом до современных ипотек, автокредитов и микрозаймов. История кредитов — это не только экономическая, но и культурная летопись человечества, в которой отражены представления о справедливости, богатстве и долге. Древний мир (III тысячелетие до н.э. — V век н.э.) Практика, напоминающая современное кредитование, возникла задолго до появления денег. Первые документированные свидетельства о займах относятся к III тысячелетию до н.э., к государствам Ассирии, Вавилона и Египта. Тогда кредиты имели натуральную форму: зажиточные люди давали бедным крестьянам зерно для посева, скот или орудия труда. Возврат производился с «надбавкой» — например, отдавали не один, а полтора мешка зерна. Законы регулировали эту сферу крайне сурово. В Вавилоне, по своду законов Хаммурапи, неплательщик мог отдать кредитору не только имущество, но и членов своей семьи для долгой отработки «процентов», ведь они в то время были бесчеловечными. В Египте и Греции кредит также строился на залогах: в качестве обеспечения выступали дома, земля, рабы. В античных полисах ключевую роль играли храмы — именно они аккумулировали резервы и выступали в роли кредитных центров. В Риме долговые обязательства носили еще более жесткий характер. Заемщик, не вернувший долг, попадал в долговую тюрьму или становился рабом. Кредитор имел право продать должника на рынке. Однако именно здесь кредит приобрел современные черты: появились профессиональные ростовщики, займы начали выдавать в денежной форме и использовать для развития торговли. Слово «кредит» восходит к латинскому credere — «верить, доверять». Средние века (V — конец XV века) С падением античного мира кредит сохранился, но церковь резко ограничила его развитие. Католические соборы и папы объявляли ростовщичество тяжким грехом. В XII веке папа Александр III запретил давать деньги под проценты, угрожая лишением причастия и христианского погребения. В XIII веке папа Григорий X ужесточил санкции до изгнания из страны. Несмотря на запреты, спрос на займы сохранялся. Короли и знать изымали имущество у ростовщиков, а сами пользовались их услугами в тайне. С XIV века итальянские банкиры нашли выход: вместо денег они выдавали заемщикам векселя, которые обязывали выплатить сумму с процентом в установленный срок. Это стало прототипом современного безналичного кредита. В XV веке во Франции появились первые ломбарды. Идею предложил монах Бернабе де Терни: его целью было снизить грабительские ставки (200–300% годовых) и сделать кредит более доступным для простых людей. Новое время (XVI — начало XX века) Эпоха Возрождения легализовала кредит. С XVI века в Европе начали работать коммерческие банки, основными клиентами которых стали торговцы и промышленники. Государство не запрещало кредитование, а регулировало его: устанавливало максимальные процентные ставки. Знать активно пользовалась займами для покупки предметов роскоши, проведения праздников и даже ведения войн. Простые горожане и крестьяне брали деньги у ростовщиков или закладывали имущество в ломбардах. Кредиторы требовали в залог драгоценности, дома и даже целые поместья. В этот период появился еще один вид кредита — покупка товаров в рассрочку у ремесленников и торговцев. Мясники, пекари, портные и бакалейщики годами снабжали постоянных клиентов «в долг». Настоящий прорыв произошел в эпоху промышленной революции XVIII–XIX веков. Рост производства и торговли потребовал новых форм кредитования. Банки открывали филиалы, расширяли клиентскую базу и активно финансировали экономический рост. Новейшее время (XX — начало XXI века) Массовое потребительское кредитование возникло в середине XX века. После Второй мировой войны банки вышли на рынок частных займов: кредиты стали использовать для покупки автомобилей, бытовой техники, мебели. История кредита подарила миру новые понятия. Так, календарь возник как инструмент учета долгов в Древнем Риме: «календариум» означал «долговую книгу», а «календы» — день уплаты процентов. Отрицательные числа в математике появились в Средние века именно для обозначения долговых сумм. Кредитование в России Россия прошла путь, схожий с европейским. Долгое время здесь процветало ростовщичество. Проценты были очень высокими — от 30% и выше. Крестьяне закладывали последнюю одежду, дворяне — поместья и крепостных. В середине XVIII века ростовщичество запретили, а вместо него начали формироваться первые кредитные организации. В 1754 году по указу Елизаветы Петровны открылись дворянские заемные банки в Москве и Петербурге. Максимальная ставка составляла 6% годовых. В 1817 году появился первый Государственный коммерческий банк для купцов. Частные банки существовали и раньше, но они работали с малыми суммами и только по рекомендациям. После отмены крепостного права в 1861 году кредитный рынок оживился. В конце XIX века появились специализированные банки: Крестьянский поземельный и Дворянский. Первые выдавали ссуды на покупку земли крестьянам, вторые — на жилье и имущество знати. Советское кредитование В СССР существовал потребительский кредит, но его предоставляли не только банки. Торговые организации и кооперативы выдавали рассрочку на бытовые товары. Ломбарды продолжали работать, а творческие союзы и профсоюзные кассы взаимопомощи активно кредитовали своих членов. Кассы взаимопомощи напоминали современные кооперативные фонды. Чтобы получить заем, нужно было быть членом профсоюза и ежемесячно отчислять часть зарплаты в фонд. Ссуды выдавали беспроцентно, а выплаты удерживали из заработка. Выдавали их не чаще одного раза в год. Наши дни: бурный рост и новые продукты После распада СССР кредитная система в России получила мощный импульс к развитию. Банки начали активно предлагать розничные продукты: ипотеку, автокредиты, потребительские займы. Одновременно стремительно вырос рынок микрофинансовых организаций. Они выдают «быстрые деньги» — небольшие суммы под высокие проценты. Формально это удобно, но в реальности долг растет в геометрической прогрессии. В отдельных случаях ставка достигает 800% годовых, что делает такие займы сродни средневековому ростовщичеству. Сегодня кредит — неотъемлемая часть экономики. Он помогает людям приобретать жилье, автомобили, образование, а бизнесу — развивать производство и торговлю. Вместе с тем кредит несет риски: долговая нагрузка при неосторожном обращении может превратить помощь в серьезную проблему.

«Сад чудес» и несостоявшаяся пищевая революция Даниэля Бертло

В начале 1920-х годов на левом берегу Сены, неподалеку от Парижа, на участке земли, зажатом между возвышающейся Парижской обсерваторией и зелеными массивами парка Шале, цвел небольшой лабораторный сад. В отличие от обычного сада с ухоженными растениями и запахом свежевскопанной земли, этот имел индустриальный вид. «Сад чудес», как окрестил его один из журналистов, был заставлен возвышающимися белыми ящиками, снабжаемыми водой из больших стеклянных сосудов. В соседних теплицах находилось не менее необычное оборудование. Но настоящее чудо происходило внутри приземистых лабораторных зданий. В августе 1925 года автор журнала Popular Science Норман К. Макклауд описал, как Даниэль Бертло — отмеченный наградами французский химик и физик — проводил в своем «Саду чудес» революционные эксперименты по созданию «фабричных овощей». Бертло (сын знаменитого французского химика и дипломата XIX века Марселена Бертло) использовал сад для развития новаторских работ своего отца. С 1851 года старший Бертло начал создавать синтетические органические соединения, такие как жиры и сахара (именно он ввел название «триглицерид»), из неорганических соединений — водорода, углерода, кислорода и азота. Это был первый революционный шаг на пути к созданию искусственной пищи. Как писал Макклауд, мужчина получал пищевые продукты искусственным путем, подвергая различные газы воздействию ультрафиолета. Эти эксперименты показали, что с помощью света растительную пищу можно производить из газов воздуха. Но эксперимент Бертло не получил широкого распространения. Спустя столетие большая часть продуктов по-прежнему производится традиционным способом — выращиванием растений. Однако идея производства еды в контролируемых промышленных условиях набирает популярность. Возможно, идея изобретателя все-таки принесла свои плоды — просто не так, как он себе это представлял. Революция в пищевой химии Бертло не смог полностью достичь своей цели и искусственно воспроизвести то, что растения делают естественным путем. Тем не менее его эксперименты, какими бы сенсационными они ни казались сегодня, в 1925 году считались нормальными. А все потому, что открытия его отца произвели революцию в химии и вызвали волну невероятного оптимизма в отношении будущего пищевой промышленности. К 1930-м годам ученые начали синтезировать все: от витаминов до лекарств вроде аспирина и пищевых добавок (искусственных загустителей, эмульгаторов, красителей и ароматизаторов). В 1894 году в интервью журналу McClure’s отец Бертло отметил, что к 2000 году вся пища станет искусственной и люди будут питаться искусственными мясом, мукой и овощами. По мнению ученого, пшеничные и кукурузные поля исчезнут с лица земли, а коров, овец и свиней перестанут разводить, потому что мясо будут производить напрямую из их химических компонентов. Добро пожаловать в «Сад чудес» Целью младшего Бертло было производство «сахара и крахмала без участия живых организмов». Для достижения этого он задумал фабрику с огромными стеклянными резервуарами. Газы закачивались бы в эти емкости, а «с потолка свисали бы лампы, излучающие ультрафиолетовый свет». Мужчина представлял, что, когда химические элементы соединятся, «сквозь стеклянные стенки резервуара мы увидим нечто вроде легкого снегопада, который будет скапливаться на дне резервуаров». Конечными продуктами должны были стать растительные крахмалы и сахара, созданные в результате точного воспроизведения работы природы. К 1925 году ему уже удалось с помощью света и газов (углерода, водорода, кислорода и азота) создать соединение формамид, которое используется в производстве сульфаниламидных препаратов (разновидность синтетических антибиотиков), других лекарств, а также промышленных товаров. Но на этом прогресс в воссоздании фотосинтеза остановился. Бертло скончался в 1927 году — через два года после выхода статьи Макклауда в Popular Science — так и не осуществив свою мечту. Несмотря на смелые прогнозы того времени, производство продуктов питания только из воздуха и света в 1925 году было крайне амбициозной задачей, хотя бы по той причине, что фотосинтез был плохо изучен. Этот термин был введен всего за несколько десятилетий до этого, когда влиятельный американский ботаник Чарльз Барнс выступил за более точное описание внутренних механизмов растения. Хлорофилл открыли в предыдущем веке, но то, что происходит на клеточном уровне в растениях, в основном оставалось на уровне теорий вплоть до 1950-х годов. Бертло, возможно, был прав в своих экспериментах, придав импульс развитию будущей индустрии искусственного питания, но он был далек до копирования природного процесса. Однако недавние открытия, возможно, все же позволили найти обходной путь — в зависимости от того, что вы понимаете под словом «еда». Современный ответ саду Бертло От вертикальных ферм и гидропоники до генетически модифицированных культур — с 1960-х годов коммерческое сельское хозяйство было сосредоточено на получении большей урожайности с использованием меньшего количества ресурсов, включая землю, воду и питательные вещества. Начало этому положил лауреат Нобелевской премии мира американский биолог Норман Борлоуг. Он способствовал «зеленой революции», выведя методом селекции низкорослый и высокозернистый сорт пшеницы. Теоретически пределом этой «революции» стало бы полное освобождение производства продовольствия от традиционного сельского хозяйства, исключая все ресурсы, кроме воздуха и света, как и задумывал Бертло. В прошлом столетии люди постепенно приблизились к созданию еды буквально из ничего, добившись прогресса в расшифровке сложных биохимических процессов, связанных с физиологией растений. Но со времен экспериментов Бертло стало понятно, что фотосинтез нелегко воспроизвести в промышленных масштабах. Однако компании все же пытаются. В апреле 2024 года Solar Foods открыла завод в финском городе Вантаа. Это современное предприятие, где работники контролируют большие резервуары, заполненные атмосферными газами. Внутри этих емкостей вода превращается в богатую белком жидкую субстанцию. После обезвоживания она становится золотистым порошком, насыщенным белком и другими питательными веществами, готовым к превращению в пасту, мороженое и протеиновые батончики. Солеин (solein) напоминает то, к чему стремился Бертло, как и сам завод, который, согласно корпоративному пресс-релизу 2025 года, использует атмосферные газы, чтобы сделать возможным «производство продуктов питания в любой точке мира, поскольку оно не зависит от погоды, климатических условий или использования земли». Но на этом сходство с видением французского ученого заканчивается. Solar Foods действительно не требует для производства пищи земли или растений, но их технология основана на живом организме. Используя одну из форм ферментации, она полагается на микроб, который «переваривает» воздух и воду, чтобы произвести белок. Американская компания Kiverdi использует схожий процесс микробной ферментации, изначально разработанный NASA еще в 1960-х годах для дальних космических полетов. Австрийская компания Arkeon Technologies разработала собственную технологию ферментации для производства пищи из углекислого газа без необходимости использования земли или других питательных веществ. Кажется, микробная ферментация открывает многообещающую новую главу в создании синтетических продуктов, но не ждите, что помидоры или кукуруза в ближайшее время начнут появляться из воздуха — это не искусственный фотосинтез. Понимание фотосинтеза столетие назад было примитивным, но Бертло во многом опередил свое время — его видение оказалось удивительно пророческим. Хотя люди до сих пор не поняли, как химически воспроизвести фотосинтез, стоит признать некоторые успехи, сделанные только за последнее десятилетие. Упомянутые компании могут помочь удалить избыток углекислого газа из атмосферы, одновременно предлагая решения для будущих продовольственных кризисов. А могут и не помочь. Это покажет только следующее столетие. По материалам статьи «100 years ago, scientists thought we’d be eating food made from air» Popular Science

Автор и герой — кто кем владеет?

Между создателем и его творением существует исключительная по силе и последствиям связь, которую первый иногда отрицает, а иногда превозносит в эмфатических выражениях. Не составит большого труда дискредитировать эту позицию: у нас есть право на имманентный подход к анализу текста, — он подразумевает, что нам нужно научиться воспринимать произведение как замкнутую систему, внутри которой уже есть всё необходимое. Можно сравнить это с «высоким фэнтези». Описываемый в «высоком фэнтези» мир не имеет точек касания с нашим. Нет никакой волшебной платформы, платяного шкафа и т. д. Имманентный подход строится на таком же исключении реальности и историко-биографических данных из «уравнения». Некоторые писатели гордятся своими героями, других утомляют рождённые ими же характеры. Миссис Агата Кристи откровенно недолюбливала Пуаро, в своей неприязни будто бы наследуя опыт Конан Дойла — «человека, которого едва не убил Шерлок Холмс». Действительно, случается так, что смыслы, заложенные в тот или иной образ, доходят до реципиента и трансформируются в его воображении за счёт личного опыта, индивидуальности, предпочтений. Это совершенно нормальный процесс. Вопрос в другом: должен ли автор возмущаться из-за того, что это происходит? Принадлежит ли персонаж автору после того, как история подошла к концу (не учитываем коммерцию, говорим о высоком), или же он отделяется от создателя, как плод от материнской ветки? Вечная и оправданная дискуссия. Литературовед Михаил Бахтин в работе «Автор и герой» пишет замечательные строки: «Недодуманное, непрочувствованное отношение между героем и автором, их взаимное недоразумение, боязнь взглянуть прямо в глаза друг другу и выяснить откровенно свои отношения сплошь да рядом имеет место…» Автор и его персонаж состоят в неком подобии «кровных» отношений, однако не везде уместна схема «родитель — ребёнок». Они могут быть оппонентами в споре, союзниками, друзьями, родственными душами. Они могут быть носителями двух противоположных мировоззрений. Автору, уделяющему большое внимание психологической достоверности, приходится несладко. Он всё время обречён то сливаться воедино со своим героем, то болезненно уходить от этого симбиоза. Бахтин пишет, что есть три наиболее вероятных пути для связки «герой и автор»: • Герой завладевает автором (почти все герои Ф. М. Достоевского, Левин и Пьер Л. Н. Толстого). • Автор завладевает героем (Базаров И. С. Тургенева, Дон Кихот Сервантеса). • Герой является сам своим автором, осмысливает собственную жизнь эстетически, как бы играя роль (Гамлет Шекспира). Идея о том, кто «владеет» кем в повествовании, неразрывно связана с пониманием литературного произведения как диалога. В случае, когда герой преобладает над автором, мы видим его глубокое погружение в собственные размышления, из-за чего автор будто бы подчиняется воле созданного им же характера, и это явление завораживает своей парадоксальностью. В таких произведениях, как «Преступление и наказание» Достоевского, Раскольников ведёт нас по неприглядным «закоулкам души», и мы, как читатели, ощущаем некое отступление повествователя в тень. Голос Достоевского обладает сверхсилой (проза «русского маркиза де Сада» вообще крайне монологична: все разноречия в итоге сливаются в единое, бурлящее, неистовое течение), но при этом именно герой и только герой, как новый Диоген, бродит с фонарём по собственному сознанию, ища человечность. В отличие от «Бесов» или «Братьев Карамазовых», где рассказчик является парадоксально всезнающей фигурой, которая видит даже эпизоды, отмеченный интимностью, — в «Преступлении и наказании» форма более выверенная. Когда автор доминирует, как в «Отцах и детях» Тургенева или в «Дон Кихоте» Сервантеса, мы видим, как персонажи формируются, направляются и оцениваются с позиции, чётко очерченной автором. Поразительно, что характер героя, принадлежащего к враждебному Тургеневу классу и идеологическому кругу, был «вылеплен» объёмно и достоверно, с таким вниманием к деталям и с такой затаённой симпатией; возможно, изначально автор и относился к своему герою с предубеждением, но в итоге именно желание всесторонне раскрыть сложную натуру и, вероятно, осудить её — обернулось её подлинной глубиной. Автор, взяв верх над персонажем, превратил нигилиста в разбитого болезнью романтика. То же можно сказать и о Дон Кихоте, который из полоумного рыцаря постепенно трансформируется в настоящего философа, выражающего мысли самого Сервантеса. Наконец, когда герой формирует свою судьбу, как Гамлет, он становится центром пьесы, его действия и размышления преображают повествование. Это тот случай, когда герой словно бы отдаёт себе отчёт в том, что он — герой. Самосознание персонажа встаёт на первое место, что создаёт почти постмодернистский эффект.