Преодоление психологических барьеров, отделяющих вас от успеха

В этом мире живет невероятное количество талантливых личностей, посвятивших всю жизнь своему ремеслу. Часть из них преуспела в деле, прочие даже не позволяли себе думать о каком-либо вознаграждении, третьи предвкушали триумф, но их ментальные установки становились помехой на пути. Преодоление психологических барьеров — неотъемлемый этап борьбы человека за свою мечту, который требует мужества и сосредоточения. Фундамент возводимых нами же преград закладывается еще в детстве, когда получить выговор можно за одну лишь попытку вести себя не так, как предписано правилами. Предпринимательство же требует от человека противоположной манеры поведения — поиска и масштабирования способностей, черт, идей, которые могли бы выделить личность из общей массы. Эрл Найтингейл, один из первых бизнес-философов нашего времени, по этому поводу сказал следующее: «Если, приступая к какому-либо начинанию, у вас не было бы ни единой ролевой модели для подражания, вам бы не осталось ничего, кроме наблюдения за тем, что предпринимают остальные, и следования противоположному их пути». К сожалению, чаще всего приходится учиться на собственном опыте. Поэтому заранее смиритесь с тем, что вам придется преодолевать следующие ментальные препятствия, которые сокрушили не одну сотню предпринимателей. Страх поражения Успех не придет к вам, если вы не готовы жертвовать и страдать ради него. Неудачи — это тяжкий багаж, который прилагается к будущим достижениям. То, как вы реагируете на провалы, определяет вашу готовность к успеху. Когда вы поймете, что любая осечка награждается бесценным опытом, вы начнете принимать неудачи с мужеством и уверенностью. Восприимчивость к чужому мнению Сторонний опыт ценен сам по себе, но вы всегда должны проводить внутренний кастинг потенциальных собеседников, определяя их намерения и, как бы цинично это ни звучало, их репутацию. Прислушивайтесь к людям, с которыми бы вы были не прочь поменяться местами. Учитесь наблюдать за достижениями успешных предпринимателей и промахами не достигших цели. Так вы сможете значительно сэкономить на обучении и совершении собственных ошибок. К тому же действия, в отличие от слов, говорят сами за себя. Необходимость нравиться всем Причина, по которой большинство людей не готово рисковать, кроется в страхе перед общественным порицанием. Вас заботит то, что о вас думают окружающие? Если вы хотите жить той жизнью, которую действительно заслуживаете, вам придется отказаться от желания понравиться всем. Вам должно хватать осознания своей честности и верности делу. Отсутствие одержимости Если вы не сходите с ума от того, что делаете, полагаться придется только на счастливый случай, которого вы никогда не дождетесь. Только страсти под силу продержать вас на плаву в момент первого провала. Вспомните слова Уоррена Баффета: «Одержимость — это ДНК величия».

13 отличных диалогов от людей, которые знают жизнь

— Ребе, я хочу развестись. — А в чём причина? — Причин много, но самая главная — то, что я женат! *** — Фима, мой уехал на две недели! Как только освободишься, сразу же ко мне! Ой... я, кажется, телефоном ошиблась. — Мадам, не волнуйтесь... диктуйте адрес! *** — Сарочка, когда придут гости, выстави чайный сервиз, только ложечки не надо выкладывать... — Изя, ты полагаешь, шо их могут украсть? — Нет. Я полагаю, шо их могут узнать! *** — Моня, а ты меня любишь? — Ой, Сара, что-то мне совсем не нравится такое начало! *** — Роза, а вы знаете, что я женат?.. — Ой, Изя, я вас умоляю, но не кастрирован же!.. *** — Изя, а что бы ты сказал, если бы встретил женщину, которая была бы ласковой, доброй, нежной и еще хорошо готовила? — «Здравствуй, мама». *** — Здравствуйте, я налоговый инспектор, хотел бы поговорить с Рабиновичем. — Его таки нет. — Как нет? Я его минуту назад в окно видел! — Он вас тоже... *** — Фирочка, где вы были? Шо-то давненько вас не видела! — Да по работе в Италию ездила. — С вами хоть не встречайся: вечно настроение испортите! *** В шикарном ресторане сидят Рабинович со своей женой. Подходит официант. — Что пьет ваша жена, господин Рабинович? — Мою кровь. *** — Циперович, вам сколько лет? — Сорок. — Как? Ведь вам в прошлом году было сорок. — Да, но я год болел. — Но вы же жили. — Чтоб вы так жили! *** — Хорошо, что сегодня пятница, можно нормально посидеть и выпить. — Лёва, но сегодня четверг! — Неважно, я уже настроился. *** — Скажи, Сарочка, что бы ты делала, будь у тебя денег, как у Ротшильда? — Мне больше интересно, что бы делал Ротшильд, будь у него денег, как у меня. *** — Изя, вы хотели бы жить миллион лет? — Ещё или вообще?

Кто придумал ваш образ жизни, и какова реальная причина сорокачасовой рабочей недели

Блоггер Дэвид Кейн поделился интересными размышлениями об эффективности рабочего графика, современном обществе потребления и других актуальных вопросах. Приводим перевод его статьи «Ваш образ жизни уже создали» (Your Lifestyle Has Already Been Designed). «Ну, вот я и снова в рабочем мире. Нашёл себе хорошо оплачиваемое место в машиностроительной отрасли и жизнь, наконец, возвращается в нормальное русло после девяти месяцев путешествий. Поскольку раньше я вёл совсем другой образ жизни, внезапный переход к графику с 9 до 17 навёл меня на мысли о таких вещах, которые прежде я упускал из виду. С того момента как мне предложили работу, я стал заметно небрежнее обращаться со своими деньгами. Не бездумно, но слегка расточительно. Например, снова покупаю дорогие сорта кофе. Речь не идёт о крупных и экстравагантных покупках. Я говорю о мелких, случайных, бесконтрольных тратах на вещи, которые на самом деле не так важны в моей жизни. Оглядываясь назад, думаю, я всегда делал это, когда хорошо зарабатывал. Но девять месяцев я путешествовал, занимался альпинизмом и вёл совсем другой образ жизни, без доходов. Полагаю, дополнительные расходы продиктованы моим ощущением собственного роста. Я снова высокооплачиваемый профессионал, что вроде даёт мне право на определённый уровень расточительности. Возникает любопытное ощущение собственной влиятельности, когда вы выкладываете пару двадцатидолларовых купюр, минуя критическое мышление. Приятно использовать силу доллара, когда вы знаете, что довольно скоро траты восстановятся. В том, что я делаю, нет ничего необычного. Кажется, все остальные делают то же самое. Я всего лишь вернулся к обычному потребительскому менталитету, проведя некоторое время вдали от него. Одно из самых удивительных открытий, которое я совершил за время своего путешествия, состоит в том, что путешествуя за рубежом, я тратил гораздо меньше за месяц (включая страны более дорогие, чем Канада), чем когда находился дома и постоянно работал. У меня появилось гораздо больше свободного времени, я посещал красивейшие места в мире, постоянно встречал новых людей, ни о чём не волновался, незабываемо проводил время, и всё это обходилось мне в меньшую сумму, чем моя скромная жизнь при графике с 9 до 17 в одном из наименее дорогих городов Канады. Похоже, на свои деньги я получал гораздо больше, когда путешествовал. Но почему? Формирование культуры потребления ненужных товаров или услуг Здесь, на Западе, крупный бизнес намеренно культивировал образ жизни, ориентированный на ненужные расходы. Компании всех отраслей промышленности сыграли важную роль в воспитании в обществе небрежного обращения с деньгами. Они поощряют привычку трать деньги случайно или без важной необходимости. В документальном фильме «Корпорация» маркетинговый психолог обсудила один из методов, который она использовала для увеличения продаж. Её сотрудники исследовали, насколько эффективно детское нытьё увеличивает вероятность того, что родители купят желанную игрушку. Они обнаружили, что от 20% до 40% игрушек остались бы в магазине, если бы ребёнок не изводил родителей капризами. Так же не состоялся бы один из четырёх визитов в тематический парк. Результаты исследования использовали, чтобы продавать продукцию непосредственно детям, подстрекая их к выпрашиванию у своих родителей покупки. Одна лишь эта маркетинговая кампания в одиночку привела к тому, что покупатели расстались с миллионами долларов из-за искусственно вызванного спроса. «Вы можете манипулировать покупателями, заставить их захотеть – и, следовательно, купить – ваши товары». Люси Хьюз, один из создателей «The Nag Factor». Это всего один маленький пример того, что продолжается уже очень долгое время. Крупные компании сколачивают миллионы не на том, что искренне нахваливают достоинства своей продукции, а на том, что создают культуру сотен миллионов людей, которые покупают намного больше, чем им нужно, и пытаются деньгами развеять неудовлетворённость жизнью. Мы покупаем вещи, чтобы подбодрить себя, чтобы быть не хуже других, чтобы воплотить свои детские представления о будущей взрослой жизни, чтобы показать миру свой статус и ещё по многим другим психологическим причинам, которые очень мало связаны с действительной полезностью продукта. Сколько вещей лежит у вас в подвале или в гараже, которыми вы не пользовались в прошлом году? Реальная причина сорокачасовой рабочей недели Чтобы поддержать культуру подобного рода, крупные компании учредили 40-часовую рабочую неделю как норму жизни. При таких условиях трудящиеся вынуждены устраивать жизнь по вечерам и в выходные дни. Это располагает нас больше тратиться на развлечения и удобства, так как свободного времени мало. Я вернулся на работу всего несколько дней назад, а уже заметил, как много полезных дел исчезло из моей жизни: пешие прогулки, физические упражнения, чтение, медитации и дополнительное писательство. У всех перечисленных занятий есть кое-что общее: они бесплатны либо требуют небольших затрат, но для них требуется время. Вдруг у меня появилось намного больше денег и гораздо меньше времени. Это означает, что я стал превращаться в типичного работающего североамериканца, чего не наблюдалось несколько месяцев назад. Пока я был за границей, меня не посещали так часто мысли о расходах, я гулял по национальному парку или часами читал книгу на пляже. Теперь о подобных вещах не может быть и речи, ведь на такое занятие можно потерять драгоценный выходной! Последнее, чего мне хочется, приходя домой, это делать упражнения. Оно же последнее чем я хочу заняться после обеда или перед сном, или сразу после пробуждения. И так каждый будний день. Очевидно, что у этой проблемы есть простое решение: меньше работать, чтобы появилось больше свободного времени. Я уже убедился, что могу вести полноценный образ жизни с меньшим доходом, чем у меня есть сейчас. К сожалению, в моей отрасли и большинстве других это практически невозможно. Вы либо работаете 40 с лишним часов, либо вообще не работаете. Мои клиенты и подрядчики придерживаются стандартного рабочего распорядка, поэтому я не могу просить их не задавать мне ничего после 13:00. Восьмичасовой рабочий день разработали в 19 веке, в период промышленной революции в Англии. До того заводских рабочих эксплуатировали по 14-16 часов в день. Благодаря передовым технологиям и методам работники всех отраслей промышленности обрели способность производить гораздо больший объём работ в короткий промежуток времени. Логично было бы ожидать, что это приведёт к укорачиванию трудодня. Но 8-часовой рабочий день приносит слишком большую выгоду крупному бизнесу. Польза не в том, что за это время люди выполняют громадную массу дел – среднестатистический офисный служащий за эти 8 часов проделывает три часа реальной работы. Но острый дефицит свободного времени подталкивает людей к тому, что они с большей готовностью платят за удобства, удовольствия и любые доступные радости. Это удерживает их у телевизора с рекламой. Это лишает амбиций в нерабочее время. Мы пришли к культуре, которую разработали, чтобы сохранять в нас состояние усталости, голода, готовность потакать своим желанием и много платить за удобства и развлечения. А самое главное – сохраняется смутное недовольство своей жизнью, поэтому мы постоянно желаем того, чего не имеем. Мы покупаем так много, потому что всегда кажется, что ещё чего-то не хватает. Западные страны, особенно США, построены с расчётом на удовлетворение желаний, на привыкание и необязательные расходы. Мы тратим деньги, чтобы поднять себе настроение, чтобы вознаградить себя, чтобы отпраздновать, чтобы решить проблемы, чтобы поднять свой статус, чтобы развеять скуку. Можете себе представить, что бы произошло, если бы вся Америка перестала покупать так много ненужных вещей, не приносящих существенной и долгосрочной пользы в нашу жизнь? Экономика бы рухнула и уже никогда бы не восстановилась. Все широко распространённые проблемы Америки, в том числе ожирение, депрессия, загрязнение окружающей среды и коррупция – это цена, которую заплатили за создание и поддержание экономики в триллион долларов. Чтобы экономика была «здоровой», Америка должна оставаться нездоровой. Здоровые, счастливые люди не чувствуют, что им нужно очень многое из того, чего у них ещё нет. Это означает, что они не покупают так много хлама, им не нужно так много развлечений, и они не засматриваются на рекламные ролики. Культура восьмичасового рабочего дня – это самый мощный инструмент крупного бизнеса для поддержания людей в таком состоянии, когда ответом на все проблемы становится покупка чего-либо. Возможно, вы слышали о законе Паркинсона: «Работа заполняет время, отпущенное на неё». За двадцать минут вы можете сделать на удивление много. Но только когда у вас на выполнение действий есть всего двадцать минут. Если же у вас есть весь день, то, вероятнее всего, это займёт больше времени. Большинство из нас так относится к своим деньгам. Чем больше мы зарабатываем, тем больше тратим. Это происходит не потому, что мы вдруг должны покупать больше. Мы тратим больше просто потому, что можем себе это позволить. В действительности людям довольно сложно избежать роста уровня жизни (или, по крайней мере, сдержать уровень расходов), когда происходит прибавка в доходах. Я не думаю, что нужно скрыться от уродливой системы, поселиться в лесу и прикинуться глухонемым как предлагал символ нонконформизма, Холден Коулфилд. Но нам полезно понимать, какими нас хотят видеть крупные корпорации. Они работали в течение многих десятилетий, чтобы создать миллионы идеальных потребителей, и они преуспели. Если вы – не настоящая аномалия, то ваш образ жизни давно распланирован. Идеальный клиент постоянно недоволен, но полон надежд, не заинтересован в серьёзном личном развитии, очень привязан к телевизору, работает полный рабочий день, неплохо зарабатывает, потакает себе в свободное время и просто плывёт по течению. Никого не напоминает? Две недели назад я бы сказал, что это точно не про меня. Но если бы все мои недели стали похожими на прошедшие семь дней, то такой ответ был бы самообманом». Автор: Дэвид Кейн

«Психолог в концлагере»: несколько мыслей Виктора Франкла из важнейшей книги XX столетия

Публикуем фрагменты важнейшей книги XX столетия «Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере», написанной психологом Виктором Франклом, которому выпала доля потерять всю свою семью и пройти через несколько концлагерей во время Второй мировой войны. Каждый раз накануне 9 мая или 22 июня неспокойные умы пытаются вновь понять и переосмыслить то, что произошло в середине прошлого столетия с человечеством: как в нашем «цивилизованном мире» мог появиться фашизм и газовые камеры, в каких уголках души «нормальных людей» прячется зверь, способный холодно и жестоко убивать себе подобных, где люди могли черпать силы, чтобы выживать в нечеловеческих условиях войны и концлагерей? В конце концов, любые даты, связанные со Второй мировой войной, — это всегда повод задуматься и над главным вопросом: а выучили ли мы уроки той войны? Кажется, нет. Тем не менее, сегодня хочется обойтись без патетичных слов и назидательных описаний ужасов, творившихся в 40-х гг. прошлого века на нашей планете. Вместо этого мы решили опубликовать несколько цитат из величайшей книги XX столетия «Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере», написанной гениальным психологом Виктором Франклом, которому выпала доля потерять всю свою семью и пройти через несколько концлагерей во время Второй мировой войны. Почему именно эта книга? Потому что она гораздо шире любого вопроса о войне и мире, она — о человеке и вечном его стремлении к смыслу — даже там, где этого смысла, казалось бы, быть не может. Она о том, как человеку всегда оставаться человеком и не зависеть от условий, как бы жестоки и несправедливы они ни были: «Почти посередине через его жизнь проходит разлом, обозначенный датами 1942—1945. Это годы пребывания Франкла в нацистских концлагерях, нечеловеческого существования с мизерной вероятностью остаться в живых. Почти любой, кому посчастливилось выжить, счел бы наивысшим счастьем вычеркнуть эти годы из жизни и забыть их как страшный сон. Но Франкл еще накануне войны в основном завершил разработку своей теории стремления к смыслу как главной движущей силы поведения и развития личности. И в концлагере эта теория получила беспрецедентную проверку жизнью и подтверждение — наибольшие шансы выжить, по наблюдениям Франкла, имели не те, кто отличался наиболее крепким здоровьем, а те, кто отличался наиболее крепким духом, кто имел смысл, ради которого жить. Мало кого можно вспомнить в истории человечества, кто заплатил столь высокую цену за свои убеждения и чьи воззрения подверглись такой жестокой проверке. Виктор Франкл стоит в одном ряду с Сократом и Джордано Бруно, принявшим смерть за истину.» — Дмитрий Леонтьев, д.п.н. В книге Франкл описывает свой собственный опыт выживания в концентрационном лагере, анализирует состояние себя и остальных заключённых с точки зрения психиатра и излагает свой психотерапевтический метод нахождения смысла во всех проявлениях жизни, даже самых страшных. Это предельно мрачный и одновременно самый светлый гимн человеку, который когда-либо существовал на земле. Сказать, что это панацея от всех проблем человечества, конечно, нельзя, но любой, кто когда-либо задавался вопросом смысла своего существования и несправедливости мира, найдёт в книге «Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере», ответы, с которыми сложно будет поспорить. Чего только стоит эта фраза: «Человек не должен спрашивать, в чём смысл его жизни, но, скорее должен осознать, что он сам и есть тот, к кому обращён этот вопрос.» Горячо рекомендуем прочитать всю работу Франкла (эта всемирно известная книга занимает не больше двухсот страниц), но если у вас на это нет времени, то вот несколько фрагментов из неё. «Психолог в концлагере» — таков подзаголовок этой книги. Это рассказ больше о переживаниях, чем о реальных событиях. Цель книги — раскрыть, показать пережитое миллионами людей. Это концентрационный лагерь, увиденный «изнутри», с позиции человека, лично испытавшего все, о чем здесь будет рассказано. Причем речь пойдет не о тех глобальных ужасах концлагерей, о которых уже и без того много говорилось (ужасах столь неимоверных, что в них даже не все и не везде поверили), а о тех бесконечных «малых» мучениях, которые заключенный испытывал каждый день. О том, как эта мучительная лагерная повседневность отражалась на душевном состоянии обычного, среднего заключенного. Из лагерной жизни Если попытаться хотя бы в первом приближении упорядочить огромный материал собственных и чужих наблюдений, сделанных в концлагерях, привести его в какую-то систему, то в психологических реакциях заключенных можно выделить три фазы: прибытия в лагерь, пребывания в нем и освобождения. Первую фазу можно охарактеризовать как «шок прибытия», хотя, конечно, психологически шоковое воздействие концлагеря может предшествовать фактическому попаданию в него. Психиатрам известна картина так называемого бреда помилования, когда приговоренный к смерти буквально перед казнью начинает, в полном безумии, верить, что в самый последний момент его помилуют. Вот и мы озарились надеждой и поверили — это не будет, не может быть так ужасно. Ну посмотрите же на этих краснорожих типов, на эти лоснящиеся щеки! Мы еще не знали тогда, что это — лагерная элита, люди, специально отобранные для того, чтобы встречать составы, годами ежедневно прибывавшие в Аушвиц. И, ободряя новоприбывших своим видом, забирать их багаж со всеми ценностями, которые, возможно, припрятаны в нем, — какой-нибудь редкой вещицей, ювелирным изделием. К тому времени, то есть к середине Второй мировой войны, Аушвиц стал, безусловно, своеобразным центром Европы. Здесь скопилось огромное количество ценностей — золота, серебра, платины, бриллиантов, и не только в магазинах, но и в руках эсэсовцев, а кое-что даже у членов той особой группы, которая нас встречала. Среди нас еще находятся (на потеху помощникам из числа «старых» лагерников) наивные люди, спрашивающие, можно ли оставить себе обручальное кольцо, медальон, какую-то памятную вещичку, талисман: никто еще не может поверить, что отнимается буквально все. Я пробую довериться одному из старых лагерников, наклоняюсь к нему и, показывая бумажный сверток во внутреннем кармане пальто, говорю: «Смотри, у меня здесь рукопись научной книги. Я знаю, что ты скажешь, знаю, что остаться живым, только живым — самое большое, чего можно сейчас просить у судьбы. Но я ничего не могу с собой поделать, такой уж я сумасшедший, я хочу большего. Я хочу сохранить эту рукопись, спрятать ее куда-нибудь, это труд моей жизни». Он, кажется, начинает меня понимать, он усмехается, сначала скорее сочувственно, потом все более иронично, презрительно, издевательски и наконец с гримасой полного пренебрежения злобно ревет мне в ответ единственное слово, самое популярное слово из лексикона заключенных: «Дерьмо!». Вот теперь я окончательно усвоил, как обстоят дела. И со мной происходит то, что можно назвать пиком первой фазы психологических реакций: я подвожу черту под всей своей прежней жизнью. О психологических реакциях Так рушились иллюзии, одна за другой. И тогда явилось нечто неожиданное: черный юмор. Мы ведь поняли, что нам уже нечего терять, кроме этого до смешного голого тела. Еще под душем мы стали обмениваться шутливыми (или претендующими на это) замечаниями, чтобы подбодрить друг друга и прежде всего себя. Кое-какое основание для этого было — ведь все-таки из кранов идет действительно вода! Кроме черного юмора появилось еще другое чувство, что-то вроде любопытства. Лично мне такая реакция на чрезвычайные обстоятельства была уже знакома совсем из другой области. В горах, при обвале, отчаянно цепляясь и карабкаясь, я в какие-то секунды, даже доли секунды испытывал что-то вроде отстраненного любопытства: останусь ли жив? Получу травму черепа? Перелом каких-то костей? И в Аушвице у людей на короткое время возникало состояние некой объективизации, отстраненности, мгновения почти холодного любопытства, почти стороннего наблюдения, когда душа как бы отключается и этим пытается защититься, спастись. Нам становилось любопытно, что же будет происходить дальше. Как, например, мы, совершенно голые и мокрые, выйдем отсюда наружу, на холод поздней осени? Безвыходность ситуации, ежедневная, ежечасная, ежеминутная угроза гибели — все это приводило почти каждого из нас, пусть даже мельком, ненадолго, к мысли о самоубийстве. Но я, исходя из моих мировоззренческих позиций, о которых еще будет сказано, в первый же вечер, прежде чем заснуть, дал себе слово «не бросаться на проволоку». Этим специфическим лагерным выражением обозначался здешний способ самоубийства — прикоснувшись к колючей проволоке, получить смертельный удар тока высокого напряжения. Через несколько дней психологические реакции начинают меняться. Пережив первоначальный шок, заключенный понемногу погружается во вторую фазу — фазу относительной апатии, когда в его душе что-то отмирает. Апатия, внутреннее отупение, безразличие — эти проявления второй фазы психологических реакций заключенного делали его менее чувствительным к ежедневным, ежечасным побоям. Именно этот род нечувствительности можно считать необходимейшей защитной броней, с помощью которой душа пыталась оградить себя от тяжелого урона. Возвращаясь к апатии как главному симптому второй фазы, следует сказать, что это — особый механизм психологической защиты. Реальность сужается. Все мысли и чувства концентрируются на одной-единственной задаче: выжить! И вечером, когда измученные люди возвращались с работ, от всех можно было слышать одну фразу-вздох: ну, еще один день позади! Вполне понятно поэтому, что в состоянии такого психологического пресса и под давлением необходимости всецело концентрироваться на непосредственном выживании вся душевная жизнь сужалась до довольно примитивной ступени. Психоаналитически ориентированные коллеги из числа товарищей по несчастью часто говорили о «регрессии» человека в лагере, о его возвращении к более примитивным формам душевной жизни. Эта примитивность желаний и стремлений ясно отражалась в типичных мечтах заключенных. Об унижении Причиняемая побоями телесная боль была для нас, заключенных, не самым главным (точно так же, как для подвергаемых наказанию детей). Душевная боль, возмущение против несправедливости — вот что, несмотря на апатию, мучило больше. В этом смысле даже удар, который приходится мимо, может быть болезненным. Однажды, например, мы в сильную метель работали на железнодорожных путях. Уже хотя бы ради того, чтобы не замерзнуть окончательно, я очень прилежно трамбовал колею щебенкой, но в какой-то момент остановился, чтобы высморкаться. К несчастью, именно в этот момент конвоир обернулся ко мне и, конечно, решил, что я отлыниваю от работы. Самым болезненным для меня в этом эпизоде был не страх дисциплинарного взыскания, битья. Вопреки уже полнейшему, казалось бы, душевному отупению, меня крайне уязвило то, что конвоир не счел то жалкое существо, каким я был в его глазах, достойным даже бранного слова: как бы играя, он поднял с земли камень и бросил в меня. Я должен был понять: так привлекают внимание какого-нибудь животного, так домашней скотине напоминают о ее обязанностях — равнодушно, не снисходя до наказания. О внутренней опоре Психологические наблюдения показали, что, помимо всего прочего, лагерная обстановка влияла на изменения характера лишь у того заключенного, кто опускался духовно и в чисто человеческом плане. А опускался тот, у кого уже не оставалось больше никакой внутренней опоры. Но зададим теперь вопрос: в чем могла и должна была заключаться такая опора? По единодушному мнению психологов и самих заключенных, человека в концлагере наиболее угнетало то, что он вообще не знал, до каких пор он будет вынужден там оставаться. Не существовало никакого срока! Латинское слово «finis» имеет, как известно, два значения: конец и цель. Человек, который не в состоянии предвидеть конец этого его временного существования, тем самым не может и направить жизнь к какой-то цели. Он уже не может, как это вообще свойственно человеку в нормальных условиях, ориентироваться на будущее, что нарушает общую структуру его внутренней жизни в целом, лишает опоры. Сходные состояния описаны в других областях, например у безработных. Они тоже в известном смысле не могут твердо рассчитывать на будущее, ставить себе в этом будущем определенную цель. У безработных горняков психологические наблюдения выявили подобные деформации восприятия того особого времени, которое психологи называют «внутренним временем» или «переживанием времени». Внутренняя жизнь заключенного, не имеющего опоры на «цель в будущем» и потому опустившегося, приобретала характер какого-то ретроспективного существования. Мы уже говорили в другой связи о тенденции возвращения к прошлому, о том, что такая погруженность в прошлое обесценивает настоящее со всеми его ужасами. Но обесценивание настоящего, окружающей действительности таит в себе и определенную опасность — человек перестает видеть хоть какие-то, пусть малейшие, возможности воздействия на эту действительность. А ведь отдельные героические примеры свидетельствуют, что даже в лагере такие возможности иногда бывали. Обесценивание реальности, сопутствующее «временному существованию» заключенных, лишало человека опоры, заставляя окончательно опуститься, пасть духом — потому что «все равно все впустую». Такие люди забывают, что самая тяжелая ситуация как раз и дает человеку возможность внутренне возвыситься над самим собой. Вместо того чтобы рассматривать внешние тяготы лагерной жизни как испытание своей духовной стойкости, они относились к своему настоящему бытию как к чему-то такому, от чего лучше всего отвернуться, и, замкнувшись, полностью погружались в свое прошлое. И жизнь их шла к упадку. Конечно, немногие способны среди ужасов концлагеря достичь внутренних высот. Но такие люди были. Им удавалось при внешнем крушении и даже в самой смерти достичь такой вершины, которая была для них недостижима раньше, в их повседневном существовании. Можно сказать, что большинство людей в лагере полагали, что все их возможности самоосуществления уже позади, а между тем они только открывались. Ибо от самого человека зависело, во что он превратит свою лагерную жизнь — в прозябание, как у тысяч, или в нравственную победу — как у немногих. О надежде и любви Километр за километром мы с ним идем рядом, то утопая в снегу, то скользя по обледенелым буграм, поддерживая друг друга, слыша брань и понукания. Мы не говорим больше ни слова, но мы знаем: каждый из нас думает сейчас о своей жене. Время от времени я бросаю взгляд на небо: звезды уже бледнеют, и там, вдали, сквозь густые облака начинает пробиваться розовый свет утренней зари. А пред моим духовным взором стоит любимый человек. Моя фантазия сумела воплотить его так живо, так ярко, как это никогда не бывало в моей прежней, нормальной жизни. Я беседую с женой, я задаю вопросы, она отвечает. Я вижу ее улыбку, ее ободряющий взгляд, и — пусть этот взгляд бестелесен — он сияет мне ярче, чем восходящее в эти минуты солнце. И вдруг меня пронзает мысль: ведь сейчас я впервые в жизни понял истинность того, что столь многие мыслители и мудрецы считали своим конечным выводом, что воспевали столь многие поэты: я понял, я принял истину — только любовь есть то конечное и высшее, что оправдывает наше здешнее существование, что может нас возвышать и укреплять! Да, я постигаю смысл того итога, что достигнут человеческой мыслью, поэзией, верой: освобождение — через любовь, в любви! Я теперь знаю, что человек, у которого нет уже ничего на этом свете, может духовно — пусть на мгновение — обладать самым дорогим для себя — образом того, кого любит. В самой тяжелой из всех мыслимо тяжелых ситуаций, когда уже невозможно выразить себя ни в каком действии, когда единственным остается страдание, — в такой ситуации человек может осуществить себя через воссоздание и созерцание образа того, кого он любит. Впервые в жизни я смог понять, что подразумевают, когда говорят, что ангелы счастливы любовным созерцанием бесконечного Господа. Промерзшая земля плохо поддается, из-под кирки летят твердые комья, вспыхивают искры. Мы еще не согрелись, все еще молчат. А мой дух снова витает вокруг любимой. Я еще говорю с ней, она еще отвечает мне. И вдруг меня пронзает мысль: а ведь я даже не знаю, жива ли она! Но я знаю теперь другое: чем меньше любовь сосредоточивается на телесном естестве человека, тем глубже она проникает в его духовную суть, тем менее существенным становится его «так-бытие» (как это называют философы), его «здесь-бытие», «здесь-со-мной-присутствие», его телесное существование вообще. Для того, чтобы вызвать сейчас духовный образ моей любимой, мне не надо знать, жива она или нет. Знай я в тот момент, что она умерла, я уверен, что все равно, вопреки этому знанию, вызывал бы ее духовный образ, и мой духовный диалог с ним был бы таким же интенсивным и так же заполнял всего меня. Ибо я чувствовал в тот момент истинность слов Песни Песней: «Положи меня, как печать, на сердце твое... ибо крепка, как смерть, любовь» (8:6). «Слушай, Отто! Если я не вернусь домой, к жене, и если ты ее увидишь, ты скажешь ей тогда — слушай внимательно! Первое: мы каждый день о ней говорили — помнишь? Второе: я никого не любил больше, чем ее. Третье: то недолгое время, что мы были с ней вместе, осталось для меня таким счастьем, которое перевешивает все плохое, даже то, что предстоит сейчас пережить». О внутренней жизни Чувствительные люди, с юных лет привыкшие к преобладанию духовных интересов, переносили лагерную ситуацию, конечно, крайне болезненно, но в духовном смысле она действовала на них менее деструктивно, даже при их мягком характере. Потому что им-то и было более доступно возвращение из этой ужасной реальности в мир духовной свободы и внутреннего богатства. Именно этим и только этим можно объяснить тот факт, что люди хрупкого сложения подчас лучше противостояли лагерной действительности, чем внешне сильные и крепкие. Уход в себя означал для тех, кто был к этому способен, бегство из безрадостной пустыни, из духовной бедности здешнего существования назад, в собственное прошлое. Фантазия была постоянно занята восстановлением прошлых впечатлений. Причем чаще всего это были не какие-то значительные события и глубокие переживания, а детали обыденной повседневности, приметы простой, спокойной жизни. В печальных воспоминаниях они приходят к заключенным, неся им свет. Отворачиваясь от окружающего его настоящего, возвращаясь в прошлое, человек мысленно восстанавливал какие-то его отблески, отпечатки. Ведь весь мир, вся прошлая жизнь отняты у него, отодвинулись далеко, и тоскующая душа устремляется вслед за ушедшим — туда, туда... Вот едешь в трамвае; вот приходишь домой, открываешь дверь; вот звонит телефон, подымаешь трубку; зажигаешь свет... Такие простые, на первый взгляд до смешного незначительные детали умиляют, трогают до слез. Те, кто сохранил способность к внутренней жизни, не утрачивал и способности хоть изредка, хоть тогда, когда предоставлялась малейшая возможность, интенсивнейшим образом воспринимать красоту природы или искусства. И интенсивность этого переживания, пусть на какие-то мгновения, помогала отключаться от ужасов действительности, забывать о них. При переезде из Аушвица в баварский лагерь мы смотрели сквозь зарешеченные окна на вершины Зальцбургских гор, освещенные заходящим солнцем. Если бы кто-нибудь увидел в этот момент наши восхищенные лица, он никогда бы не поверил, что это — люди, жизнь которых практически кончена. И вопреки этому — или именно поэтому? — мы были пленены красотой природы, красотой, от которой годами были отторгнуты. О счастье Счастье — это когда худшее обошло стороной. Мы были благодарны судьбе уже за малейшее облегчение, за то, что какая-то новая неприятность могла случиться, но не случилась. Мы радовались, например, если вечером, перед сном ничто не помешало нам заняться уничтожением вшей. Конечно, само по себе это не такое уж удовольствие, тем более что раздеваться донага приходилось в нетопленом бараке, где с потолка (внутри помещения!) свисали сосульки. Но мы считали, что нам повезло, если в этот момент не начиналась воздушная тревога и не вводилось полное затемнение, из-за чего это прерванное занятие отнимало у нас полночи. Но вернемся к относительности. Много времени спустя, уже после освобождения кто-то показал мне фотографию в иллюстрированной газете: группа заключенных концлагеря, лежащих на своих многоэтажных нарах и тупо глядящих на того, кто их фотографировал. «Разве это не ужасно — эти лица, все это?» — спросили меня. А я не ужаснулся. Потому что в этот момент предо мной предстала такая картина. Пять часов утра. На дворе еще темная ночь. Я лежу на голых досках в землянке, где еще почти 70 товарищей находятся на облегченном режиме. Мы отмечены как больные и можем не выходить на работы, не стоять в строю на плацу. Мы лежим, тесно прижавшись друг к другу — не только из-за тесноты, но и для того, чтобы сохранить крохи тепла. Мы настолько устали, что без необходимости не хочется шевельнуть ни рукой, ни ногой. Весь день, вот так лежа, мы будем ждать своих урезанных порций хлеба и водянистого супа. И как мы все-таки довольны, как счастливы! Вот снаружи, с того конца плаца, откуда должна возвращаться ночная смена, слышны свистки и резкие окрики. Дверь распахивается, в землянку врывается снежный вихрь и в нем возникает засыпанная снегом фигура. Наш измученный, еле держащийся на ногах товарищ пытается сесть на краешек нар. Но старший по блоку выталкивает его обратно, потому что в эту землянку строго запрещено входить тем, кто не на «облегченном режиме». Как жаль мне этого товарища! И как я все-таки рад не быть в его шкуре, а оставаться в «облегченном» бараке. И какое это спасение — получить в амбулатории лагерного лазарета «облегчение» на два, а потом, вдобавок, еще на два дня! В сыпнотифозный лагерь? Об обесценивании личности Мы уже говорили о том обесценивании, которому — за редкими исключениями — подвергалось все, что не служило непосредственно сохранению жизни. И этот пересмотр вел к тому, что в конце концов человек переставал ценить самого себя, что в вихрь, ввергающий в пропасть все прежние ценности, втягивалась и личность. Под неким суггестивным воздействием той действительности, которая уже давно ничего не желает знать о ценности человеческой жизни, о значимости личности, которая превращает человека в безответный объект уничтожения (предварительно используя, впрочем, остатки его физических способностей), — под этим воздействием обесценивается, в конце концов, собственное Я. Человек, не способный последним взлетом чувства собственного достоинства противопоставить себя действительности, вообще теряет в концлагере ощущение себя как субъекта, не говоря уже об ощущении себя как духовного существа с чувством внутренней свободы и личной ценности. Он начинает воспринимать себя скорее как частичку какой-то большой массы, его бытие опускается на уровень стадного существования. Ведь людей, независимо от их собственных мыслей и желаний, гонят то туда, то сюда, поодиночке или всех вместе, как стадо овец. Справа и слева, спереди и сзади тебя погоняет небольшая, но имеющая власть, вооруженная шайка садистов, которые пинками, ударами сапога, ружейными прикладами заставляют тебя двигаться то вперед, то назад. Мы дошли до состояния стада овец, которые только и знают, что избегать нападения собак и, когда их на минутку оставят в покое, немного поесть. И подобно овцам, при виде опасности боязливо сбивающимся в кучу, каждый из нас стремился не оставаться с краю, попасть в середину своего ряда, в середину своей колонны, в голове и хвосте которой шли конвоиры. Кроме того, местечко в центре колонны обещало некоторую защиту от ветра. Так что то состояние человека в лагере, которое можно назвать стремлением раствориться в общей массе, возникало не исключительно под воздействием среды, оно было и импульсом самосохранения. Стремление каждого к растворению в массе диктовалось одним из самых главных законов самосохранения в лагере: главное — не выделиться, не привлечь по какому-нибудь малейшему поводу внимание СС! Человек терял ощущение себя как субъекта не только потому, что полностью становился объектом произвола лагерной охраны, но и потому, что ощущал зависимость от чистых случайностей, становился игрушкой судьбы. Я всегда думал и утверждал, что человек начинает понимать, зачем то или иное случилось в его жизни и что было для него к лучшему, лишь спустя некоторое время, через пять или десять лет. В лагере же это иногда становилось ясно через пять или десять минут. О внутренней свободе Есть достаточно много примеров, часто поистине героических, которые показывают, что можно преодолевать апатию, обуздывать раздражение. Что даже в этой ситуации, абсолютно подавляющей как внешне, так и внутренне, возможно сохранить остатки духовной свободы, противопоставить этому давлению свое духовное Я. Кто из переживших концлагерь не мог бы рассказать о людях, которые, идя со всеми в колонне, проходя по баракам, кому-то дарили доброе слово, а с кем-то делились последними крошками хлеба? И пусть таких было немного, их пример подтверждает, что в концлагере можно отнять у человека все, кроме последнего — человеческой свободы, свободы отнестись к обстоятельствам или так, или иначе. И это -«так или иначе» у них было. И каждый день, каждый час в лагере давал тысячу возможностей осуществить этот выбор, отречься или не отречься от того самого сокровенного, что окружающая действительность грозила отнять, — от внутренней свободы. А отречься от свободы и достоинства — значило превратиться в объект воздействия внешних условий, позволить им вылепить из тебя «типичного» лагерника. Нет, опыт подтверждает, что душевные реакции заключенного не были всего лишь закономерным отпечатком телесных, душевных и социальных условий, дефицита калорий, недосыпа и различных психологических «комплексов». В конечном счете выясняется: то, что происходит внутри человека, то, что лагерь из него якобы «делает», — результат внутреннего решения самого человека. В принципе от каждого человека зависит — что, даже под давлением таких страшных обстоятельств, произойдет в лагере с ним, с его духовной, внутренней сутью: превратится ли он в «типичного» лагерника или остается и здесь человеком, сохранит свое человеческое достоинство. Достоевский как-то сказал: я боюсь только одного — оказаться недостойным моих мучений. Эти слова вспоминаешь, думая о тех мучениках, чье поведение в лагере, чье страдание и сама смерть стали свидетельством возможности до конца сохранить последнее — внутреннюю свободу. Они могли бы вполне сказать, что оказались «достойны своих мучений». Они явили свидетельство того, что в страдании заключен подвиг, внутренняя сила. Духовная свобода человека, которую у него нельзя отнять до последнего вздоха, дает ему возможность до последнего же вздоха наполнять свою жизнь смыслом. Ведь смысл имеет не только деятельная жизнь, дающая человеку возможность реализации ценностей творчества, и не только жизнь, полная переживаний, жизнь, дающая возможность реализовать себя в переживании прекрасного, в наслаждении искусством или природой. Сохраняет свой смысл и жизнь — как это было в концлагере, — которая не оставляет шанса для реализации ценностей в творчестве или переживании. Остается последняя возможность наполнить жизнь смыслом: занять позицию по отношению к этой форме крайнего принудительного ограничения его бытия. Созидательная жизнь, как и жизнь чувственная, для него давно закрыта. Но этим еще не все исчерпано. Если жизнь вообще имеет смысл, то имеет смысл и страдание. Страдание является частью жизни, точно так же, как судьба и смерть. Страдание и смерть придают бытию цельность. Для большинства заключенных главным был вопрос: переживу я лагерь или нет? Если нет, то все страдания не имеют смысла. Меня же неотступно преследовало другое: имеет ли смысл само это страдание, эта смерть, постоянно витающая над нами? Ибо если нет, то нет и смысла вообще выживать в лагере. Если весь смысл жизни в том, сохранит ее человек или нет, если он всецело зависит от милости случая — такая жизнь, в сущности, и не стоит того, чтобы жить. Человек всегда и везде противостоит судьбе, и это противостояние дает ему возможность превратить свое страдание во внутреннее достижение. Подумаем, к примеру, о больных людях, особенно — о неизлечимо больных. Я прочел как-то письмо одного пациента, относительно молодого человека, в котором он делился со своим другом печальной новостью — он только что узнал, что никакая операция ему больше не поможет и что жить ему осталось недолго. А дальше он пишет, что в этот момент вспомнил один давно виденный фильм, герой которого спокойно, отважно, достойно шел навстречу своей смерти. Тогда, под свежим впечатлением, он подумал: умение так встретить смерть— это просто «подарок небес». И теперь судьба дала ему такой шанс... Женщина знала, что ей предстоит умереть в ближайшие дни. Но, несмотря на это, она была душевно бодра. «Я благодарна судьбе за то, что она обошлась со мной так сурово, потому что в прежней своей жизни я была слишком избалована, а духовные мои притязания не были серьезны», — сказала она мне, и я запомнил это дословно. Перед самым своим концом она была очень сосредоточенной. — «Это дерево — мой единственный друг в моем одиночестве», — прошептала она, показывая на окно барака. Там был каштан, он как раз недавно зацвел, и, наклонившись к нарам больной, можно было разглядеть через маленькое оконце одну зеленую ветку с двумя соцветиями-свечками. — «Я часто разговариваю с этим деревом». — Эти ее слова меня смутили, я не знал, как их понять. Может быть, это уже бред, галлюцинации? Я спросил, отвечает ли ей дерево и что оно говорит, и услышал в ответ: «Оно мне сказало — я здесь, я здесь, я — здесь, я — жизнь, вечная жизнь». О смысле жизни и смысле страданий Вся сложность в том, что вопрос о смысле жизни должен быть поставлен иначе. Надо выучить самим и объяснить сомневающимся, что дело не в том, чего мы ждем от жизни, а в том, чего она ждет от нас. Говоря философски, тут необходим своего рода коперниканский переворот: мы должны не спрашивать о смысле жизни, а понять, что этот вопрос обращен к нам — ежедневно и ежечасно жизнь ставит вопросы, и мы должны на них отвечать — не разговорами или размышлениями, а действием, правильным поведением. Ведь жить — в конечном счете значит нести ответственность за правильное выполнение тех задач, которые жизнь ставит перед каждым, за выполнение требований дня и часа. Эти требования, а вместе с ними и смысл бытия, у разных людей и в разные мгновения жизни разные. Значит, вопрос о смысле жизни не может иметь общего ответа. Жизнь, как мы ее здесь понимаем, не есть нечто смутное, расплывчатое — она конкретна, как и требования ее к нам в каждый момент тоже весьма конкретны. Эта конкретность свойственна человеческой судьбе: у каждого она уникальна и неповторима. Ни одного человека нельзя приравнять к другому, как и ни одну судьбу нельзя сравнить с другой, и ни одна ситуация в точности не повторяется — каждая призывает человека к иному образу действий. Конкретная ситуация требует от него то действовать и пытаться активно формировать свою судьбу, то воспользоваться шансом реализовать в переживании (например, наслаждении) ценностные возможности, то просто принять свою судьбу. И каждая ситуация остается единственной, уникальной и в этой своей уникальности и конкретности допускает один ответ на вопрос — правильный. И коль скоро судьба возложила на человека страдания, он должен увидеть в этих страданиях, в способности перенести их свою неповторимую задачу. Он должен осознать уникальность своего страдания — ведь во всей Вселенной нет ничего подобного; никто не может лишить его этих страданий, никто не может испытать их вместо него. Однако в том, как тот, кому дана эта судьба, вынесет свое страдание, заключается уникальная возможность неповторимого подвига. Для нас, в концлагере, все это отнюдь не было отвлеченными рассуждениями. Наоборот — такие мысли были единственным, что еще помогало держаться. Держаться и не впадать в отчаяние даже тогда, когда уже не оставалось почти никаких шансов выжить. Для нас вопрос о смысле жизни давно уже был далек от того распространенного наивного взгляда, который сводит его к реализации творчески поставленной цели. Нет, речь шла о жизни в ее цельности, включавшей в себя также и смерть, а под смыслом мы понимали не только «смысл жизни», но и смысл страдания и умирания. За этот смысл мы боролись! После того как нам открылся смысл страданий, мы перестали преуменьшать, приукрашать их, то есть «вытеснять» их и скрывать их от себя, например, путем дешевого, навязчивого оптимизма. Смысл страдания открылся нам, оно стало задачей, покровы с него были сняты, и мы увидели, что страдание может стать нравственным трудом, подвигом в том смысле, какой прозвучал в восклицании Рильке: «Сколько надо еще перестрадать!». Рильке сказал здесь «перестрадать», подобно тому как говорят: сколько дел надо еще переделать. О человеке Из этого следует вот что: если мы говорим о человеке, что он — из лагерной охраны или, наоборот, из заключенных, этим сказано еще не все. Доброго человека можно встретить везде, даже в той группе, которая, безусловно, по справедливости заслуживает общего осуждения. Здесь нет четких границ! Не следует внушать себе, что все просто: одни — ангелы, другие — дьяволы. Напротив, быть охранником или надсмотрщиком над заключенными и оставаться при этом человеком вопреки всему давлению лагерной жизни было личным и нравственным подвигом. С другой стороны, низость заключенных, которые причиняли зло своим же товарищам, была особенно невыносима. Ясно, что бесхарактерность таких людей мы воспринимали особенно болезненно, а проявление человечности со стороны лагерной охраны буквально потрясало. Вспоминаю, как однажды надзиравший за нашими работами (не заключенный) потихоньку протянул мне кусок хлеба, сэкономленный из собственного завтрака. Это тронуло меня чуть не до слез. И не столько обрадовал хлеб сам по себе, сколько человечность этого дара, доброе слово, сочувственный взгляд. Из всего этого мы можем заключить, что на свете есть две «расы» людей, только две! — люди порядочные и люди непорядочные. Обе эти «расы» распространены повсюду, и ни одна человеческая группа не состоит исключительно из порядочных или исключительно из непорядочных; в этом смысле ни одна группа не обладает «расовой чистотой!» То один, то другой достойный человек попадался даже среди лагерных охранников. Лагерная жизнь дала возможность заглянуть в самые глубины человеческой души. И надо ли удивляться тому, что в глубинах этих обнаружилось все, что свойственно человеку. Человеческое — это сплав добра и зла. Рубеж, разделяющий добро и зло, проходит через все человеческое и достигает самых глубин человеческой души. Он различим даже в бездне концлагеря. Мы изучили человека так, как его, вероятно, не изучило ни одно предшествующее поколение. Так что же такое человек? Это существо, которое всегда решает, кто он. Это существо, которое изобрело газовые камеры. Но это и существо, которое шло в эти камеры, гордо выпрямившись, с молитвой на устах.

Лучшая история о том, как изменить мир вокруг себя

В подъезде нашего дома жила бабушка. Бабушка Люба. Ей было 97 лет. Милая, приятная старушка, всегда в хорошем настроении, улыбчивая и приветливая. Для меня она — Просветленный Лидер. Спокойно! Я в своем уме и не падала ниц, когда видела ее сидящей на скамеечке около подъезда. Объясню, почему я так думаю. Сначала бабушка Люба украсила подоконники на нашем этаже и в нашем подъезде горшками с цветами. Красиво. На следующий день самые яркие цветы — те, что с бутонами, — украли, и около метро можно было увидеть прытких торговцев с горшками бабушкиных цветов. Соседи решили поставить замок и домофон на входную дверь. А она повесила на стены рамки с изречениями великих, пробуждающие совесть и действующие как заповеди. И снова поставила цветы на подоконник. Уютно. В подъезд стали проникать шумные подростки. Бабушка Люба вышла и... предложила им воды или чай. Они долго смеялись. Пообрывали цветы и перевернули рамки. На следующий день она снова поставила цветы, вернула рамкам прежний вид и положила на подоконник книги. Классику. Пришли подростки. Галдели, шумели. Она вышла и предложила им чай со своими плюшками, аппетитными и вкусно пахнущими. Ребята не смогли отказаться. И даже уволокли с собой книги с обещанием прочитать. Цветы они не тронули, рамки тоже. На следующий день она вынесла пластиковую бутылку с водой, чтобы каждый, кто решит позаботиться о цветах, смог полить. И новые книги. Вечером пришли подростки, обливали друг друга водой, хохотали и галдели. Бабушка снова вышла к ним и предложила чай, плюшек, забрала бутылку, наполнила ее водой и попросила их полить цветы. Ребята стали приходить в подъезд каждый день, соседи возмущались, даже как-то вызвали милицию, но бабушка сказала, что это, мол, к ней, ее ученики пришли за книжками, раздала при милиционерах книги растерянным подросткам и проводила милицию: «С Богом!» В подъезде появился шкаф с книгами. И рядом объявление: «Просьба! Если у вас дома есть интересные и важные книги, уже прочитанные вами, поделитесь! Будьте добры! А те, кто взял почитать, пожалуйста, верните для тех, кому так же это может быть нужно и важно!» Шкаф заполнился книгами. Цветы появились на подоконниках на всех этажах. Красивые рамки с цитатами тоже. Каждый вечер входную дверь в подъезд стали оставлять открытой. Вечером можно было увидеть на лестницах подростков, читающих книги. Бабушка положила на подоконник несколько фонариков, чтобы им было удобнее читать. Дети сидели в подъезде с включенными фонариками, и в нем было светлее, чем обычно. Бабушка умерла. На первом этаже нашего дома открыли Клуб для детей и подростков. С библиотекой и цветами на подоконниках. Символом клуба стал фонарик. Автор: Ольга Плисецкая

Поучительная история о взглядах на жизнь

Позвали в гости. Подруга с мужем. Будет много народа, сказали… Я говорю: не зовите, хуже будет. Я не люблю народа. Я – социопат. Нет, приезжай, настояли. Ну, приехала. То-се. Выпили, поели. И тут – разговоры. Все болтают, я молчу. Начали у меня всякую фигню спрашивать. Не спрашивайте меня ни о чем, говорю. Я – молчаливый социопат. Нет, пристали. Один. Полчаса рассуждал о манерах, о том, как трудно жить, когда вокруг не умеют себя вести и одеваться. Что Вы об этом думаете, говорит мне. Подряд три раза. Ну, я и сказала, что я думаю, что на его месте я бы не надела крепдешиновую кофточку своей мамы, даже в гости, даже под пиджак своего папы… И не стала бы из общей мисочки доедать салат. Переложила бы в свою тарелку. И… Ну, он не дослушал, ушел быстро и даже уехал. А я что? Я – откровенный социопат. А тут еще одна. Полвечера всё говорила о здоровом питании, и сетовала, что ничего здорового нет на столе. Что я об этом думаю, спросила меня. Несколько раз. Ну, я и сказала, что она, несомненно, символ здорового питания, вся сама здоровая, здоровенная, даже. И да, ничего подходящего для нее нет. Уже нет. Особенно, на ее части стола. Все кончилось. И она как-то сразу тоже домой собралась, только пирожок доела с мясом. А я что? Я – правдивый социопат. И тут с другого края стола спросили. Там женская компания, одна рассказывала про свой успех у мужчин. Бешеный. На отдыхе. В Турции. И Испании. У массажистов и официантов. Громко так рассказывала. И у меня спросила, к несчастью, как мои успехи у мужчин. Ну, я и рассказала, что нет у меня успехов. Ни одного альфонса за это лето не осчастливила. Ни в Турции, ни в Испании. Наверное, денег жалко. Я – жадный социопат. И они как-то вдруг все засобирались домой и уехали. Стало тихо… Остались мы. Я, подруга, муж. И бабушка. – Господи, счастье какое, – сказала подруга. – Как они рано все уехали. Впервые. – Я по этому поводу вишневую наливку сейчас принесу, сам делал, только для нас берег, – сказал муж. Мы пили наливку и смотрели на закат. Было чудесно. Тихо и пахло листвой. – Спасибо, что позвали в гости, – сказала я. – Как хорошо у вас. – Приезжай всегда, – ответили они. Я приеду. Я – благодарный социопат. Автор: Наталья Иванова

Подборка мрачного и завораживающего фэнтези

В мире фэнтези существует нечто особенное, что заставляет нас забыть о повседневных заботах и проникнуться мистической атмосферой. Это жанр, в котором реальность переплетается с миром мрачных существ, таинственных сюжетов и загадочных мест. Сегодня мы предлагаем вам погрузиться в эту истинно волшебную атмосферу и представляем вашему вниманию подборку самых захватывающих и завораживающих книг фэнтези.. 1. Эми Хармон «Птица и меч» Новый роман Эми Хармон «Птица и меч» откроет перед вами волшебный мир, в котором есть место всему: королевствам, заклинаниям, замкам, битвам и любви, прекрасной и вечной. Есть старая легенда: когда-то давно Создатель подарил людям четыре слова, четыре волшебных дара — так появились Пряхи, Перевертыши, Целители и Рассказчики. Но когда в одном мире живут Одаренные и те, кому магия неподвластна, — неравенство и зависть неизбежны. Однажды могущественный король запретил Одаренным колдовать, дабы оградить их от искушения возвыситься над простыми людьми. И хоть в королевстве Джеру веками искореняли магию, все равно рождались те, кто способен творить заклинания. У Ларк есть особый дар: ее слова наделены невероятной силой. Но дар сулит лишь смерть — именно из-за него жестокий король Золтев убил ее мать. Перед смертью Мешара, чтобы защитить дочь, приказала ей навек замолчать. Но как сложно жить в мире, когда он полон слов, а ты не в силах произнесли вслух ни одного! 2. Лео Кэрью «Под северным небом. Книга 1. Волк» Тысячи лет продолжается противостояние сатрианцев и анакимов. В преддверии зимы сатрианская армия вновь углубляется в Черную Страну, чтобы предать ее огню и мечу. Там, где военные достижения ценятся превыше всего, черные легионы анакимов терпят позорное поражение. Чтобы восстановить хрупкий мир и изгнать сатрианцев с некогда цветущих земель, Роупер, сын Черного Лорда из Дома Йормунрекуров, должен добиться любви и признания легионов. Величайшие воины способны сражаться где угодно. Но лучшие правители побеждают без сражений. 3. Си-Джей Редвайн «Исполняющий Желания» «Исполняющий Желания» — основанная на сказке братьев Гримм удивительная история, в которой добро и зло схлестнутся в неравной борьбе. В королевстве Сандрэйлль праздник — родился наследник престола. Незаконнорожденные дети короля, Тадд и Арианна, вместе с матерью вынуждены бежать из дворца. Пытаясь не допустить смерти родных, юноша в отчаянии заключает договор с чародеем. Алистер Тиг, Исполняющий Желания, возводит беглого принца на престол, но в ответ требует безоговорочного подчинения. Черный маг фактически захватывает королевство — претворяет в жизнь мечты сотен людей, а взамен забирает их души. Власть чародея растет, и Арианна понимает: если не остановить злодея, миру, который она так любила, придет конец. Сумеет ли она воплотить задуманное? 4. Мария Хэдли «Магония» Шестнадцатилетняя Аза с рождения страдает загадочной болезнью легких. Она не может нормально дышать, говорить, жить. Недуг медленно убивает Азу, и доктора не знают, как исцелить ее... Однажды она замечает плывущий в небе старинный корабль. Все уверены, что Азе это привиделось: просто галлюцинация, вызванная лекарствами. Но вскоре девушка исчезает из этого мира. И оказывается в другом... Там, наверху, в Магонии. 5. Роберт Ирвин «Чудесам нет конца» Прихотливый узор, сотканный из средневековых хроник, рыцарских романов и кельтских легенд, складывается в повествование о тех временах, когда чудеса еще не покинули мир, а колдовство легко уживалось с точными науками. Молодой лорд Энтони Вудвилл уверен: впереди его ждут славные битвы, невероятные подвиги и любовь красавиц, а еще — он будет жить вечно. И хотя история расставит все по местам, в главном Вудвилл окажется прав. 6. Нил Гейман «Американские боги» Мрачная — но пропитанная черным юмором — сага про рагнарек, гибель мира из скандинавской мифологии: старые боги, от ифритов до Одина, готовятся к битве с богами интернета, хайвеев и GPRS. Как если бы Снорри Стурлусон начитался комиксов. Две главные жанровые премии разом: «Хьюго» и «Небьюла». 7. Ренсом Риггз «Дом странных детей» Шестнадцатилетний Джейкоб с детства привык к рассказам своего деда о его юности на далеком Уэльском острове, в приюте для странных детей: о чудовищах с тройными языками, о невидимом мальчике, о летающей девочке… Единственным побочным эффектом этих выдумок были ночные кошмары, мучившие подростка. Но однажды кошмар ворвался в его жизнь, убив деда наяву… 8. Брэм Стокер «Гость Дракулы» Имя Брэма Стокера не нуждается в представлении — уже более ста лет роман «Дракула» не покидает списки бестселлеров разных стран в категории «мистика». И только истинные ценители знают, что Стокер — еще и автор малой прозы, написанной в лучших традициях классической английской литературы рубежа веков. Мистические истории, вошедшие в сборник «Гость Дракулы», или байки членов странствующей актерской труппы из «Занесенных снегом», а может, коллекция причудливых, наполненных аллегориями сказок-притч «Под закатом» — каждый читатель наверняка найдет в этой книге что-то для себя, открывая ранее неизвестные ему грани таланта создателя самого притягательного мифа XX века. 9. Эрин Моргенштерн «Ночной цирк» Цирк приезжает без предупреждения. Без афиш или какой-либо другой рекламы. Он просто появился из ниоткуда. Под шатром в чёрно-белую полоску скрывается совершенно уникальный опыт, полный захватывающих дух и поражающих воображение вещей. Этот цирк называется «Цирк Сновидений» и открывается только в ночное время. Но за кулисами начинается жесткая конкуренция — соревнование между двумя молодыми магами, Селией и Марко, которые были обучены с детства специально для этой цели, своими инструкторами. Юные маги и не догадываются, что это игра, из которой только один может выйти победителем, так что цирк становится сценой для замечательного боя воображения и сильной воли. Несмотря на их разногласия, Селия и Марко окунаются с головой в любовь, в глубокую, волшебную любовь, которая делает огни ярче и комнаты теплее, всякий раз, когда они прикасаться друг к другу даже кончиками пальцев. Истинная любовь или нет, но игра должна продолжаться, от этого зависят судьбы всех — от обычных артистов этого необычного цирка до смелых воздушных акробатов. Написанный насыщенной, соблазнительной прозой, этот магический роман — просто праздник для души и сердца. 10. Чак Паланик «Колыбельная» «Колыбельная» еще одно произведение писателя которое многие относят к его лучшим романам. Написанное на фоне утраты отца, книга «Колыбельная» является своеобразным способом переосмысления утраты Палаником. Она была удостоена множества наград, а сразу по нескольким версиям литературных наград США была признана лучшим произведением 2002 года.

Больцмановский мозг: уникально ли человеческое сознание?

Больцмановский мозг — это гипотетический объект, самопроизвольно собравшийся во Вселенной и способный осознавать свое существование. Вероятность такого события по некоторым оценкам даже превышает вероятность появления обычного человеческого мозга в ходе эволюции. Что с этим делать? И как в науке появилась гипотеза Больцмановского мозга? Все повторяется В августе 1881 года на прогулке в окрестностях горной швейцарской деревушки Фридриха Ницше посетила мысль о вечном возвращении. «Высшая формула утверждения, которая вообще может быть достигнута», — как писал сам философ. По мысли Ницше, бесконечное течение времени с неизбежностью приводит к абсолютно точному повторению всех событий. Здесь и падающее с дерева яблоко, и застывший перед монитором читатель «Теорий и практик», и сам Ницше, в мистическом предчувствии мысли присевший отдохнуть у отвесной скалы. Все в точности повторится во Вселенной еще бесчисленное количество раз. По воспоминаниям современников Ницше был очень увлечен новой идей. В поисках ее фундаментальных оснований он даже стал изучать естественные науки, но цельной теории у него так и не появилось — концепция вечного возвращения появляется в трудах немецкого философа только эпизодически. И тем удивительнее, что история про искусственный мозг, способный продублировать наше сознание, начинается совсем неподалеку — в Венском и Мюнхенском университетах, где в конце XIX века преподавал австрийский физик Людвиг Больцман. Больцмана считают одним из создателей статистической физики — на его могиле даже выбита выведенная им знаменитая формула, позволяющая рассчитать физическую величину энтропию как меру упорядоченности системы: S=k*lnW, где S — энтропия, k — постоянная Больцмана (физическая постоянная, определяющая связь между температурой и энергией) , а W — количество микросостояний, реализующих макросостояние. Микросостояние — это состояние отдельной составляющей системы, а макросостояние — состояние системы в целом. В качестве примера попробуем посчитать энтропию абстрактного рабочего стола, на котором лежит две папки. В идеале в одной (любой) папке должно быть два чистых листа, а в другой — два исписанных. При таких условиях возможны только два микросостояния: либо в папке №1 два чистых листа, а в папке №2 два исписанных, либо наоборот. А значит, по формуле энтропия такого состояния будет S = k*ln 2 Теперь представим, что листы перепутались, и в одну папку попало сразу три из них, а в другую только один. Тут появляется четыре возможных микросостояния: в первой папке два чистых листа и один исписанный, в первой папке два исписанных листа и один чистый, плюс два таких же состояния для папки второй). Подставляем число 4 в формулу: в целом энтропия такого состояния будет S = k*ln 4. А поскольку ln4 = 2ln2, получается, что с увеличением беспорядка энтропия такой простой системы удвоилась. Во времена Больцмана уже был известен второй закон термодинамики, который утверждает, что процессы в закрытых системах самопроизвольно протекают в сторону увеличения беспорядка и энтропии (так и бумаги на столе запутываются, поскольку беспорядку соответствует гораздо больше различных конфигураций, чем порядку). И тут у Больцмана возникла проблема: окружающий мир казался слишком упорядоченной системой (надо отметить, что ученый тогда еще ничего не знал о двойной спирали ДНК или строении атома), чтобы функционировать по этому закону. Мир как флуктуация Тогда Больцман предположил, что наш мир с небольшой энтропией — это не что иное, как флуктуация. Случайное мимолетное отклонение Вселенной от ее основного состояния хаоса. Отсюда следовало и более общее утверждение: хаос способен порождать упорядоченные системы. Прошло больше века, пока ученые нашли реальный механизм, способный подкрепить эту гипотезу — квантовые флуктуации вакуума. Дело в том, что физический вакуум это не просто некое абстрактное и навеки пустое пространство. Как бы хорошо мы не «откачали» всю материю из какого-то объема, в нем все равно постоянно будут появляться виртуальные, существующие бесконечно малое время частицы. На первый взгляд это явление кажется какой-то физической абстракцией, но вполне материальные подтверждения его реальности уже существуют уже давно — вроде эффекта Казимира (две параллельные зеркальные пластины едва уловимо притягиваются друг к другу — в пространстве между ними рождается меньше виртуальных фотонов, чем снаружи, что создает небольшое избыточное давление). Более того, как считают некоторые физики, именно крошечные квантовые флуктуации определяют многие важные аспекты нашей жизни — подобно тому, как взмах крыла бабочки, скажем, в Буэнос-Айресе, через месяц вызовет ледяной дождь в Москве. Но что будет, если пара виртуальных частиц — например, электрон и позитрон, из ниоткуда появившиеся в нашем мире — мгновенно разойдется в пространстве? А если они встретятся с миллиардами других таких же частиц и случайно организуются в точную копию Солнечной системы? Или в конкретного человека со всеми его воспоминаниями, идеями и переживаниями? Так физики конца XX века вернулись сразу и к Больцману, и к Ницше. Впрочем, гораздо более вероятным событием против случайного зарождения целого человека будет появление только одного его мозга. Того самого мозга Больцмана, собравшегося во Вселенной и теперь осознающего свое существование. Более того, вероятность этого события по некоторым подсчетам даже больше, чем вероятность привычного появления точно такого же мозга в результате биологической эволюции. А это уже практически солипсизм. Ведь кто при таком обороте дел способен уверенно сказать, что наш материальный мир реален, а не является только сновидческим порождением какого-нибудь случайного мозга, плавающего в глубинах космоса? Эволюция vs случайность Такие рассуждения могут показаться чистой фантазией. Но даже самые серьезные ученые теперь берут в расчет этот парадокс мозга Больцмана. «Логика квантовой теории поля и инфляционной космологии заставляет меня признать, что в бесконечно отдаленном будущем в вакууме будут рождаться все новые и новые копии меня самого, точнее, моего нынешнего сознания, — говорит профессор физики Стэнфордского университета Андрей Линде. — Но если это так, почему я должен верить, что я нынешний — это и есть оригинал, а не одна из копий? Более того, коль скоро число копий бесконечно, такая вероятность больше, чем вероятность быть первоисточником». Конечно, этот парадокс можно обойти: подогнать вероятности возникновения мозга Больцмана и обычного человеческого мозга в результате длинной цепочки «Большой Взрыв — эволюция Вселенной — появление биомакромолекул — зарождение жизни — биологическая эволюция» под наше интуитивное желание быть уникальными самосознающими объектами. Такой задачей вполне серьезно занимаются многие ученые — и в том числе сам Андрей Линде, написавший одну из самых цитируемых научных работ этой области. Упрощенно же можно говорить о двух основных подходах, способных отстоять уникальность нашего сознания. Первый из них апеллирует к преждевременному распаду вакуума. Наша Вселенная со всеми ее физическим законами перестает существовать, поскольку по природе своей была нестабильна, а Больцмановские мозги просто не успевают возникнуть. Человечество счастливо. Второй же привлекает саму природу биологической эволюции, которая не является слепым перебором вариантов в поисках идеальной случайной комбинации (слепым перебором комбинаций нуклеотидов за все время жизни даже сложно установить структуру одного конкретного гена, кодирующего один белок). Ведь в эволюции очень важен промежуточный отбор вариантов, который явно повышает вероятность «природного» возникновения человеческого мозга. Но как его учитывать в расчете вероятностей? Оставим этот вопрос ученым. Источник: «Теории и практики»

Ноам Хомский о происхождении языка

В 1866 году Парижское лингвистическое общество включило в свой устав пункт, запрещающий его членам рассматривать теории о происхождении языка. К этому времени образовалась масса теорий, ни одну из которых нельзя было подтвердить или опровергнуть конкретными данными. Может быть, язык появился из примитивных выкриков, а может быть — из звукоподражания. Может быть, он возник для координации действий по время охоты, а может быть — для эффективного изготовления орудий. Запрет французских лингвистов был жестом благоразумия. Если данных недостаточно, можно поверить в любую теорию. Зачем тогда тратить время? Такое положение дел по-настоящему изменилось только к концу XX века. «За последние 25 лет о языках стало известно больше, чем за предшествующие тысячелетия», — утверждают Ноам Хомский и Роберт Бервик в новой книге «Человек говорящий». Для лингвистов Ноам Хомский — всё равно что Пол Маккартни и Джон Леннон для любителей музыки. Последняя его книга, написанная в соавторстве со специалистом по искусственному интеллекту, обобщает результаты недавних исследований языка в эволюционной биологии, палеогенетике, когнитивной психологии и антропологии. Свою первую знаковую работу, которая называлась «Синтаксические структуры», Хомский опубликовал ещё в 1957 году. В ней была впервые сформулирована теория универсальной грамматики — теория, которая вот уже около 60 лет не даёт покоя представителям самых разных научных дисциплин. Что же революционного сделал Хомский и почему об этом всё ещё важно знать сегодня? Проблема Платона и парадокс шифровальщика До появления Хомского в науках о человеке господствовал бихевиоризм. Для бихевиориста владение языком — это результат научения. Человек, согласно этой теории, производит языковые высказывания примерно также, как собаки Павлова выделяют желудочный сок. Но человек, заметил Хомский, уже в самом раннем детстве способен порождать высказывания, которых никогда не слышал. Допустим, ребёнку говорят: «мама мыла раму». Поразмыслив, ребёнок может ответить: «рама мыла маму» или «мама мыла маму» и так далее. То, что мы знаем и умеем, почти с самого начала не соответствует нашему опыту и во много раз его превосходит. Набор высказываний, которые можно породить на естественном языке, потенциально бесконечен. Это безграничное поле возможностей просто не может быть результатом научения. Сходный путь размышления когда-то привёл Платона к мысли о существовании врождённых идей. Хомский переносит проблему в область лингвистики и заключает: человеческая языковая способность укоренена в биологии. Язык — это орган человеческого тела, суперкомпьютер, который вшит в нашу черепную коробку. Аналогия с компьютером появилась тут неслучайно: именно Хомский впервые охарактеризовал язык как вычислительную систему. В 1950-е уже были сформулированы основы теории информации Тьюринга и Шеннона. Если раньше лингвисты смотрели на человеческие языки и видели бесконечное и хаотическое разнообразие, то благодаря Хомскому за разнообразием стала угадываться общая схема. Эту схему Хомский и назвал универсальной грамматикой. Это то, что объёдиняет все существующие языки — набор правил и структурных блоков, благодаря которым возможен перевод с одного языка на другой и быстрое усвоение любого языка в детском возрасте. Язык — это не слова, а структурная иерархия. Основа языка — совокупность синтаксических правил, по которым строится любое высказывание. На первый взгляд даже близкородственные языки сильно отличаются друг от друга. На русском и английском мы говорим «красная роза» и «red rose», а на французском — «rose rouge»: отличаются не только слова, но и порядок слов в предложении. Мы привыкли, что в языке есть деление между субъектом и объектом действия. Но в языке американских индейцев навахо объект присутствует в обозначении самого действия. Например, глагол sela в дословном переводе с языка навахо означает: «я, длинный и тонкий, лежу на земле, растянувшись, как веревка». Что делает возможным перевод с одного языка на другой, несмотря на все различия между ними? Последователь Хомского Майкл Бейкер называет эту проблему «парадоксом шифровальщика». Во время Второй мировой войны американцы смогли расшифровать военно-морской шифр японцев, что отчасти и обеспечило им победу. Японцы американский код расшифровать не смогли. Дело в том, что вместо кода американцы использовали тот самый язык навахо: индейцы, призванные на военную службу, переводили сообщения с английского на навахо при отправке, и с навахо на английский — при получении. Несмотря на первоначальные опасения, расшифровка происходила точно и быстро: ни одной серьёзной ошибки перевода индейцы не допустили. С одной стороны, навахо и английский сильно отличаются друг от друга — если бы не отличались, японцы быстро разгадали бы загадку. С другой стороны, они достаточно похожи — иначе точный перевод с одного языка на другой был бы невозможен. Этот парадокс как раз и решает теория Хомского. Хомский предположил, что у всех людей есть врождённая языковая способность — примерно такая же, как способность ходить на двух ногах, но ещё более уникальная. Именно эта способность делает людей такими своеобразными существами. Системы коммуникации животных существуют уже около миллиарда лет, но ничего похожего на язык мы у них не найдём. Именно из-за утверждений об уникальности человеческого языка теория Хомского десятилетиями была удобной мишенью для этологов и когнитивистов. Чем больше становилось известно о коммуникации у животных, тем менее уникальным выглядел язык человека. Оказалось, что животным известно, что такое символизация и «произвольность знака»: одно и то же движение в пчелином танце в зависимости от контекста может означать разное расстояние до объекта поисков. Считалось, что только человек может производить концептуальные структуры (к примеру, «деятель — действие — цель»). Потом оказалось, что всё это есть уже у приматов. Что тогда отличает человеческий язык от других систем коммуникации? Согласно поздней версии теории Хомского, человеческий язык стал тем, чем он стал, благодаря рекурсии и логической операции соединения. All we need is Merge В 2002 году в журнале Science вышла знаковая статья Хомского, написанная в соавторстве с этологами Марком Хаузером и Текумзе Фитчем. Хомский предположил, что в основе универсальной грамматики — а значит и языка как такового — лежит рекурсия. Рекурсия — это простейшая логическая операция, при которой одна единица высказывания вкладывается в другую. Предложение «вот кот, который пу­гает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек» — пример этого языкового свойства. Именно рекурсия, по мнению Хомского, делает возможным бесконечное разнообразие человеческих языков и предложений внутри каждого из них. В основе всех языковых высказываний — и детского стишка, и «Поминок по Финнегану» — лежит простейшая операция соединения. Соединение (Merge) — это операция, которая превращает отдельные синтаксические единицы в новую синтаксическую единицу. Например, выражение «сын брата учителя» — результат соединения выражений «сын» и «брат учителя». К любой такой единице можно прибавлять новые выражения до бесконечности. По мнению Хомского, рекурсия — единственная неизменная основа языковой способности, и возникнуть она могла только одномоментно. Не было никаких постепенных шагов, к которым привыкли сторонники эволюционного подхода. Постепенно менялись внешние системы выражения и понимания — например, голосовые связки и слуховой аппарат, который у человека почти не отличается от слухового аппарата высших приматов. Постепенно менялись ментальные способности человека и структура его мозга. Но язык как таковой возник в результате резкого эволюционного скачка. В новой книге «Человек говорящий» Хомский резюмирует: где-то 80 000 лет назад произошло что-то невиданно странное. Человек научился думать, как мы, и говорить, как мы. С тех пор в наших языковых и когнитивных способностях принципиально ничего не изменилось. Как утверждает Хомский, языковая способность могла возникнуть в результате небольшого изменения нейронных сетей мозга. Произошла всего лишь незначительная перемаршрутизация, небольшая поправка в рамках общего структурного плана — но её последствия оказались колоссальными. Для того, чтобы это изменение закрепилось отбором, нужно было всего лишь несколько тысяч поколений — какое-то мгновение по меркам эволюционистов. За это время языковая способность распространилась по всей популяции и стала важнейшим отличием человека от всех других видов. Возможно, язык существовал и у неандертальцев. Но они оставили слишком мало свидетельств символического поведения, и Хомский эту вероятность отвергает. Согласно новой версии теории Хомского, язык появился как инструмент мышления, а коммуникативные задачи стал выполнять потом. Для коммуникации, кажется, достаточно было бы того репертуара сигналов и символов, который есть у приматов. Настоящее значение языка, утверждает Хомский, заключается в том, что он делает возможным абстрактное и творческое мышление. Язык сначала позволяет создавать «возможные миры» в нашей голове, а уже потом — делиться своими мыслями с окружающими. Коммуникация, пишет Хомский, «это своего рода интрига, в ходе которой говорящий производит какие-то внешние события, а слушающий пытается как можно более удачно соотнести их со своими собственными внутренними ресурсами». У этой мысли Хомского есть много противников. Если он прав, то почему дети, выросшие вне общества, так и не осваивают язык? Никто ведь не мешает им мыслить и строить «возможные миры» у себя в голове. Вероятно, язык всё-таки нельзя отделять от того, как и зачем мы его используем. Это слабая сторона теории универсальной грамматики, на которую сегодня обращают внимание очень часто. Хомский смотрит на язык взглядом натуралиста. Для него это система, которая подчиняется природным законам — так же, как им подчиняется форма снежинки или устройство человеческого глаза. Не существует огромного количества типов глаз. У всех животных глаза примерно одинаковы — отчасти из-за ограничений, заданных физикой света, а отчасти потому, что лишь одна категория белков (опсины) может выполнять необходимые для зрения функции. То же и с языком. Есть общий языковой механизм — и множество вариаций, которые строятся на его основе. Как говорил французский биохимик и микробиолог Жак Моно, «что верно для кишечной палочки, то верно и для слона». Несмотря на все недостатки теории Хомского и обоснованную критику в её адрес, она несомненно обладает одним качеством — красотой. Возможно, именно поэтому она вот уже около 60 лет находится в авангарде научного знания — видоизменяясь, как язык, но сохраняя неизменными свои наиболее глубокие свойства. Источник: Newtonew