Все мы знаем какие-то примерные сведения о гравитации — силе притяжения, которая является причиной стремления всех тел «упасть» на Землю. Однако, несмотря на, казалось бы, такое простое объяснение, люди все еще верят во всякие небылицы. Наша редакция расскажет вам о пяти самых популярных мифах о гравитации, а в конце материала вас ждет интересный бонус :) Находящееся возле Черной дыры тело разорвется Чем ближе к черной дыре подбирается условный объект, тем больше сила гравитации — она растет вместе с так называемыми приливными силами по мере приближения n-ного объекта к горизонту событий. Так случается не всегда, однако об этом немного позже. Приливные силы — это силы, которые возникают в свободно движущихся телах в неоднородном силовом поле. Они зависят от веса, который провоцирует притяжение объекта, дистанции и размера тела, в котором этот прилив формируется. Стоит учитывать, что расстояние высчитывается до центра предмета, а не до его поверхности. Размер черной дыры напрямую зависит от ее массы. С практической точки зрения, если мы возьмем любой осязаемый предмет и «выбросим» его в разные черные дыры, приливные силы будут зависеть от веса этих дыр. И что примечательно, чем «тяжелее» дыра, тем слабее приливные силы будут на горизонте событий. Рассмотрим пример из области астрофизики: предположим, звезда попадает в сверхмассивную черную дыру в самом сердце галактики. Если масса черной дыры, предположим, 10000000 масс Солнца, то притяжение под воздействием приливных сил будет достаточным, чтобы разорвать звезду. При этом облако газа, которое образуется после ее «смерти», создаст вокруг дыры некое подобие светящегося диска. Этот очень яркий небесный объект называют квазаром. Теперь немного поменяем заданные условия: допустим, масса черной дыры в 1000 раз больше. В этом случае прилив слишком слабый, чтобы разорвать звезду, и дыра просто полностью поглотит небесное тело. Следовательно, «диска» мы не увидим. Вот и объяснение тому, что героев «Интерстеллара» не разорвало на горизонте событий сверхмассивной черной дыры. Гравитация в космосе отсутствует Абсолютная выдумка! Конечно, может показаться, что раз космонавты на МКС постоянно пребывают в состоянии свободного падения, то сила притяжения на них не действует, однако это не так. А сейчас барабанная дробь. Готовы? Так вот: гравитация на МКС почти такая же, как и у нас дома. По словам ученого Сергея Попова, высота орбиты МКС приблизительно на 10% больше радиуса Земли. Из этого следует, что гравитация там есть, но она просто меньше, чем на нашей планете. В итоге космонавты находятся в невесомости, постоянно «падая» на Землю, но «промахиваясь». Ученый объясняет это на примере с башней высотой 400 км. В своем мысленном эксперименте Сергей Попов «ставит» на эту конструкцию стул и садится сверху, в то время как рядом пролетает МКС — выходит, два объекта находятся вот совсем близко. Сидя на стуле, ученый имеет вес — в буквальном смысле :) А вот люди на МКС, пролетающей рядом, находятся в условиях невесомости, хотя и космическая станция, и ученый — в одном гравитационном поле. А штука в том, что массивные объекты способны воздействовать на пространство-время вокруг себя. Соответственно, чем ближе мы к такому «тяжелому» телу, тем больше искажение. При этом не важно, как именно происходит движение по этому искривленному пространству — оно остается прежним, и гравитация тоже никуда не девается. Искусственные спутники Земли будут сопровождать ее вечно Это миф, но только наполовину — на самом деле все зависит от орбиты. Например, на «низких» орбитах вокруг нашей планеты спутники не могу вращаться в связи с тем, что на их взаимодействие с Землей влияет помимо силы притяжения многое другое. Предположим, мы выводим на орбиту нашей планеты спутник — при условии, что берем в «Дано» задачки только ее. Конечно, летал бы этот спутник ОЧЕНЬ долго, но вечно — вряд ли. Как минимум потому, что при определенных условиях он может быть смещен со своей траектории. К примеру, торможением в атмосфере — это один из тех факторов, который не имеет отношения к гравитации. Доктор физико-математических наук Дмитрий Вибе отмечает, что в случае, когда спутник вращается на орбите высотой до 2000 км над нашей планетой, торможение в атмосфере будет влиять на его полет. Кроме того, чем выше спутник «летит», тем больше факторов воздействия — например, притяжение Луны и планет вокруг. Ученый предположил, что если спутник оставить бесконтрольно на земной орбите, то орбита будет эволюционировать сама по себе, «жить своей жизнью» в течение большого количества времени. То есть, орбита может смещаться в хаотичном порядке, ведь Земля — не единственная планета с гравитацией. При этом не обязательно, что спутник «упадет» обратно на нашу планету. В конце концов, под воздействием прочих факторов он может и вовсе улететь на орбиту другой планеты. Подытоживая все вышесказанное, можем смело делать вывод, что спутник, конечно, может летать вечно, но меняя орбиту. Уменьшить силу притяжения на нашей планете может парад планет Напомним, парадом планет принято называть такое явление, когда планеты выстраиваются в одну воображаемую линию, проходящую через Солнце, а их сила гравитации складывается математически. Конечно, «в линеечку» они никогда не построятся, но если смягчить условия до того, чтобы все небесные тела выстроились в определенном очерченном месте с углом не более 90 градусов, то получим один такой «парад» примерно раз в 120 лет. Но может ли взаимодействие всех этих небесных тел каким-то образом повлиять на изменение гравитационного поля Земли? Физики, которые нас читают, знают, как изменяется сила тяготения. Кто не помнит — это происходит прямо пропорционально массе тела и обратно пропорционально расстоянию до него в квадрате. Самое большое воздействие гравитации на нашу планету оказывают Венера и Юпитер: первая планета «легкая», но находится достаточно близко, в то время как Юпитер «много весит». Путем нехитрых вычислений можно понять, что наше притяжение к Венере даже в случае максимального сближения в 50 миллионов раз меньше нашего притяжения к Земле. В случае с Юпитером это будет 30 миллионов. Т.е. теоретически человека весом в 70 кг Венера и Юпитер будут притягивать к себе с силой примерно в 1 мг, а когда планеты «устроят парад» — тянуть в разные стороны и таким образом «выходить в ноль». И все же это не единственная загвоздка. Когда мы говорим о земной гравитации, то обычно подразумеваем не силу притяжения к самой планете, а свой собственный вес. Но не следует забывать, что наша масса зависит во многом от того, как мы двигаемся: и нас, и космонавтов МКС Земля притягивает к себе практически одинаково, но если космонавты находятся в условиях свободного падения, то мы буквально упираемся ногами (или чем повезет) в Землю. Относительно любой другой планеты мы как космонавты из МКС — «свободно падаем» на любое небесное тело, и потому, по сути, тот самый миллиграмм не ощущается. И все же, кое-какой эффект существует. Мы живем на поверхности Земли, и относительно центра нашей планеты мы все в разных ее уголках, а значит, у любого из нас разная дистанция до планет, которые нас притягивают. В масштабах Земли эта разница не больше ее размера, но в некоторых случаях это имеет значение: именно по этой причине в водах океана под влиянием Луны и Солнца возникают отливы и приливы. Но по отношению к человеку такой «приливный эффект», конечно, неприменим — это меньше одной миллионной доли грамма для любого из нас, а потому и совершенно неощутимо. Человек не переживет силу гравитации, которая больше, чем на Земле Это правда, но лишь наполовину. Конечно, если притяжение будет слишком сильным, то наши кости сломаются. Самый лучший способ исследовать человеческие пределы относительно гравитации — приземлиться на новой огромной планете. Ученые-физики утверждают, что максимальное гравитационное поле, при котором человек мог бы не просто выжить, но и вполне гармонично существовать, в четыре с половиной раза превышает гравитацию на Земле. Исследователь из университета Загреба в Хорватии Никола Поляк пришел к выводу, что наиболее оптимальным вариантом будет экзопланета с трех-четырехкратной гравитацией Земли, однако при этом человеку необходимо будет предварительно тщательно тренироваться, чтобы обрасти мышцами не меньше, чем у профессиональных спортсменов. Его коллеги также пришли к выводу, что в случае, если необходимо будет «искать новую планету для жизни», нет смысла надеяться колонизировать те, на которых высокие значения силы притяжения. На данный момент известно о 3605 экзопланетах, и ученые знают радиус и массу 594 из них для того, чтобы определить силу гравитации. Исходя из расчетов Поляка, 422 планеты имеют гравитационное поле, равное или немного меньше трехкратного земного. Бонус: что произойдет с людьми, если гравитация исчезнет? Несмотря на уверенность ведущих физиков в том, что этого никогда не случится, такие теории все же рассматриваются, и они невероятно интересны. Вариант с исчезновением гравитации попытался исследовать экс-астронавт NASA доктор Джей Баки на примере того, как это может повлиять на человеческий организм. Наши тела адаптированы к земной гравитации — это объясняет, почему тело человека меняется, когда он проводит некоторое время, например, на МКС. То, что астронавты теряют мышечную силу и костную массу во время полета, уже является общепризнанным фактом, так же как и то, что их чувство равновесия меняется. Результаты этих перемен можно увидеть, посмотрев ролики с космонавтами сразу после приземления — в большинстве случаев им тяжело даже самостоятельно идти, так как организм перестроился с земной гравитации на тот уровень, который в МКС. Есть и другие последствия для организма — например, падение уровня эритроцитов в крови, что приводит к так называемой «космической анемии». Ученый Кевин Фонг объяснил, что при этом раны заживают дольше, а иммунитет слабеет настолько, что даже нарушается сон. Есть и другие, более очевидные изменения для человека, которые описала астроном из портсмутского британского университета Карен Мастерс. Она напомнила, что сама по себе наша планета вращается с невероятно высокой скоростью, и сравнила это явление с вращением груза на струне вокруг головы. «Отключение гравитации аналогично отпусканию струны. Вещи, не связанные с Землей каким-либо иным образом, полетели бы в космос по прямой линии, которая отняла бы их от поверхности Земли», — утверждает исследователь. Естественно, все, кому не повезло оказаться на улице в момент исчезновения гравитации, быстро потеряются в космическом пространстве. Те, кто в это время будет находиться в помещениях, будут в безопасности, поскольку большинство из них прочно засели в земле и никуда не денутся даже с учетом отсутствия гравитации. Во всяком случае, на первых порах. Но все, что не прибито гвоздями, обязательно уплывет. К слову о воде — в лету канули бы атмосфера Земли, реки, океаны и озера. Причем в первую очередь. По словам Карен, нехватка гравитации в итоге расколет Землю на кусочки, и все они так же «уплывут» в космос. Youtube-канал Seeker опубликовал видео, где описывалась участь Солнца с учетом отсутствия гравитации: без силы, удерживающей на месте небесное тело, давление на его ядро спровоцировало бы взрыв. Более того, такая же судьба постигла бы и другие звезды во Вселенной. В конечном итоге отсутствие гравитации во Вселенной привело бы к тому, что нигде не сохранилось бы скопление материи в виде звезд или планет — от этого всего остался бы «суп» из атомов и молекул».
Читайте также
Это изменило моё представление об отношениях
Действительно, я всё ещё одинока. Но я кое-что осознала… Если вы интересуетесь кинорежиссурой или просто очень много читаете, то, вероятно, знакомы с так называемой трёхактной структурой. То есть, любую историю можно построить в три акта: «Тезис» (установка), «Антитезис» (противостояние) и «Синтез» (решение). Индивидуальность произведения будет в способе подачи, его художественном наполнении, но структура останется той же. Поэтому вы должны усвоить одну закономерность, применимую как к кино и театру, так и к реальной жизни, — караул начинается ближе к концу второй части. Попробую объяснить всё на своём примере. Не так давно я была влюблена в человека, который живёт в другом городе. Актёр (его имя я не раскрою; но, по правде говоря, по профессии он действительно актёр) и я обменивались по ночам многообещающими текстовыми сообщениями, какими только можно обмениваться, когда ты влюблён не в человека, а его образ. Всё вело к реальной встрече. Так и произошло: мы решили увидеться на выходных на нейтральной стороне, и, по итогу, у нас было ошеломительное первое свидание. Много забавных шуток и бабочек в животе, как в самых настоящих романтических фильмах. — Как перед рассветом, — комментирует моя подруга. — Или после заката. Короче говоря, романтика. Однако так же быстро, как актёр ворвался в мою жизнь, он и исчез. Словно призрак. После случившегося я чувствовала себя полностью опустошённой. Искала ключи к разгадке, любые поводы для сомнений и всевозможные оплошности, которые могла допустить при общении с ним. Но сейчас я понимаю, что находилась тогда в агониях «противостояния». Второй акт, антитезис. Наш роман был новеллой, но никак не эпической поэмой. Теперь я принимаю и ценю пережитый мною опыт. И необходимо двигаться дальше. В любом сценарии первый акт сопровождается захватывающими грёзами об идеальном будущем, в то время как в третьем акте на вас обрушится кульминация и… The End, говорят титры. Словно резкий выдох. Зато второй акт совсем не интересный. Посредственный, я бы сказала. В разгар шторма главный герой слоняется без дела, не понимая, что делать дальше. Гусеница в коконе. Или как в фильме «Когда Гарри встретил Салли». Они лучшие друзья, но обоих так или иначе мучает вопрос: не следует ли им стать больше, нежели друзьями? Неважно: длится ли «противостояние» один день или целое десятилетие, главное — у него много имён. Точка невозврата, распад, нижний предел. Вы прекрасно знаете об этом, если вы дожили до этой части. Но именно когда вы находитесь в самом разгаре шторма, не нужно терять надежды. История ещё не закончилась. Некоторые романы словно кометы — выбирая самый короткий путь, быстро мчатся навстречу желанному и прекрасному. Другие «кометы» выбирают окольные пути. Однажды я состояла в отношениях, над которыми витали семь лет бесконечного «противостояния». Мы ссорились и мирились. Воевали и отступали. Никогда не было ясности. Потом последовало поспешное предложение руки и сердца, которое закончилось — спойлер! — не замужеством. Потребовалось время, чтобы переварить произошедшее. Я поняла, что мы очень сильно хотели перепрыгнуть к «решению», не пережив «противостояния». Но ни в кино, ни в реальной жизни нельзя перепрыгивать с одного акта на другой — теряется смысл и тратится энергия на осмысление ситуации. Знайте, что второй акт всегда сопровождается третьим актом. «Противостояние» ждёт «решения». Второй акт находится в ожидании нелёгкого разговора, который в отношениях рано или поздно наступит. Но абсолютно у каждой истории есть концовка. Актёры третьей части находятся, по правде говоря, в очень выгодном положении — это кульминация, развязка. Не всегда это означает «жили долго и счастливо». Но обязательно будет ясность. Вздох облегчения. Источник: "A Realization That Changed My Dating Life" A Cup of Jo Автор: Кэролайн Донофрио Перевод: Юлия Стржельбицкая
Подборка блиц-фактов №97
29 марта 1848 года Ниагарский водопад из-за ледовых заторов на Ниагаре остановился на 30 часов. В 1946 году деревня Селменцы была разделена между СССР и Чехословакией, причём граница прошла прямо по одной из улиц. Сегодня части деревни находятся в Словакии и Украине. 300 деятелей культуры — в том числе Ги де Мопассан, Александр Дюма-сын, Шарль Гуно, Леконт де Лиль, архитектор парижской оперы Шарль Гарнье и многие другие — написали знаменитый протест против уродования Парижа Эйфелевой башней. 31 декабря 1986 года немецкий телеканал ARD по ошибке показал прошлогоднее новогоднее обращение канцлера Гельмута Коля. 6 августа 1945 года, когда на Хиросиму была сброшена атомная бомба, в пригороде проходила партия в го за один из самых почётных японских титулов. Взрывная волна выбила стёкла и привела помещение в беспорядок, но игроки восстановили камни на доске и доиграли партию до конца. «Один ученый, купив 20 уток, тотчас приказал разрубить одну из них в мелкие кусочки, которыми накормил остальных птиц. Несколько минут спустя он поступил точно так же с другой уткой и так далее, пока осталась одна, которая пожрала, таким образом, 19 своих подруг». Эту заметку опубликовал в газете бельгийский юморист Корнелиссен, чтобы поиздеваться над легковерием публики. С тех пор, по одной из версий, лживые новости называют «газетными утками». Азбуку Морзе в привычном нам виде изобрёл не Морзе, а немецкий инженер Герке. Оригинальная азбука Морзе была неудобной, хотя и использовалась на некоторых американских железных дорогах вплоть до 1960-х годов. Александр Дюма один раз участвовал в дуэли, где участники тянули жребий, и проигравший должен был застрелиться. Жребий достался Дюма, который удалился в соседнюю комнату. Раздался выстрел, а потом Дюма вернулся к участникам со словами: «Я стрелял, но промахнулся». Американец Чарльз Гудьир случайно открыл рецепт изготовления резины, которая не размягчается в жару и не становится хрупкой на морозе. Он по ошибке нагрел смесь каучука и серы на кухонной плите (по другой версии, оставил образец резины у печи). Этот процесс получил название вулканизация. Во французском и многих других языках американские горки называют «русскими горками», так как прототип этого аттракциона родился именно в России. Ещё в 15 веке наши предки конструировали ледяные горки, укреплённые деревянными опорами. Что касается того, где впервые сани поставили на роликовые колёса, существуют две версии: одни историки утверждают, что это случилось в садах Ораниенбаума по приказу Екатерины II, по мнению других, первое их появление случилось в Париже в 1812 году. Американский актёр Винг Рэймс, получив в 1998 году премию «Золотой Глобус», тут же вызвал другого актёра — Джека Леммона — из зрительного зала и вручил ему статуэтку, как более достойному претенденту. Грифы-индейки имеют очень острый нюх, особенно хорошо они чуют этантиол — газ, который выделяется при гниении трупов животных. Искусственно полученный этантиол добавляют в природный газ, который сам по себе не имеет запаха, чтобы мы могли почуять утечку газа из незакрытой конфорки. В малонаселённых районах США инженеры-обходчики иногда обнаруживают утечки на магистральных трубопроводах именно по кружению над ними грифов-индеек, привлекаемых привычным им запахом. Английский король Генрих VIII вместо изготовления серебряных шиллингов стал чеканить их из меди, покрывая затем серебром. Серебро быстро стиралось, особенно на самых выступающих частях, к которым относился и нос короля. Из-за этого король получил прозвище «старый медный нос».
Об истинных причинах женского постоянства
Группа сорокалетних девчонок решила собраться и пообедать вместе. Поразмыслив, они выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там много молодых официантов в обтягивающих брюках. Через 10 лет, когда им исполнилось 50, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там хорошая еда, большой выбор вин и симпатичные официанты. Еще через 10 лет, когда им исполнилось 60, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там тихо, красивый вид на океан и вежливые официанты. Через 10 лет, когда им исполнилось 70, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там есть лифт и можно подняться в обеденный зал в инвалидной коляске, а официанты всегда готовы помочь. Через 10 лет, когда им всем исполнилось 80, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что раньше там еще не бывали.
9 книг о сильных женщинах
В этой подборке вы найдете не только образы и характеры, созданные талантливыми писателями разных времен, но и реальные истории женщин, не дрогнувших под натиском судьбы и сумевших доказать себе и миру, что даже самая хрупкая, нежная, трепетная представительница прекрасной половины человечества способна бороться и побеждать. Падать и подниматься, защищать себя и своих близких, не теряя при этом способности любить и дарить свою любовь тем, кто ей дорог. «Вечная принцесса» Филиппа Грегори Исторический роман Филиппы Грегори об испанской принцессе Екатерине Арагонской, которая с детства была обручена со старшим сыном короля Англии, и позже вышла за него замуж. После его смерти принцесса стала молодой вдовой, что не стало препятствием для её брака с младшим братом своего первого мужа, а в последствии королем Англии — Генрихом VIII. Отважная и целеустремленная Екатерина делает все, чтобы стать королевой Англии и исполнить свое предназначение. «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл Классический роман Маргарет Митчелл, события которого происходят в 1860-х годах в США, в разгар гражданской войны и после ее окончания. Избалованная, очаровательная и капризная Скарлетт О`Хара проживает свою беззаботную юность в Джорджии в родном поместье. У нее есть любящие родители, сестры, поклонники, готовые на все ради одной только ее улыбки. Но Гражданская война унесет всю эту размеренную жизнь. Только сильный характер и непреклонность помогут Скарлетт выстоять в новом мире. «Зулейха открывает глаза» Яхина Гузель Шамилевна Роман Гузели Яхиной повествует о Зулейхе, женщине из глухой татарской деревни, жизнь которой подчинена патриархальным устоям. Все заканчивается зимой 1930 года, во времена раскулачивания, в результате которого Зулейха, вырванная из привычной среды, оказывается на пути в Сибирь. Эта история маленькой и хрупкой, но сильной и светлой женщины, на чью долю выпало столько испытаний, что не каждый выдержит, выстоит и не сломается. «У войны не женское лицо» Светлана Алексиевич Роман-исповедь о тех женщинах, которые прошли войну. Светлана Алексиевич взяла интервью более чем у 800 женщин и ей удалось разговорить своих собеседниц. Подобные рассказы часто замалчивались в России. Именно поскольку они женщины, эти истории не соответствовали стандартизированному образу героя Великой Отечественной войны. «Тайная жизнь пчел» Сью Монк Кидд Главная героиня книги — 14-летний подросток Лили Оуэн. Девочка наполовину сирота: в детстве она лишилась матери и живет с отцом, который издевается над ней. В конце концов, подросток сбегает из дома и вместе со своей няней отправляется в путешествие по следам своей мамы. Путь ей указывают личные вещи умершей, которые Лили трепетно хранит. Одна из них — открытка с чернокожей мадонной. Во время путешествия Лили предстоит не только узнать нечто новое о своей маме, но и заново открыть себя. «Крутой маршрут» Евгения Гинзбург «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург начался в страшном 1937-м, ей было чуть больше тридцати, и закончился, как у многих, только после смерти Сталина. Восемнадцать лет неволи — тюрьма, лагерь, ссылка, снова тюрьма… Трехлетний сын Вася, будущий писатель Василий Аксенов, «познакомился» с матерью уже подростком, в Магадане, между двумя ее арестами. В 1957 году Евгения Семеновна начала работу над книгой воспоминаний, которая была издана сначала за границей, а в 1988-м и в СССР. "Хроника времен культа личности" стала одним из главных произведений о сталинских лагерях, и первым — документальным — написанным женщиной. «Ребекка» Дафна Дюморье После смерти своей горячо любимой жены английский аристократ Максимилиан де Уинтер знакомится с юной девушкой. Вскоре он делает ей предложение, и вместе с ней они прибывают в его родовое поместье Мэндерли. В огромном мрачном особняке все напоминает новой хозяйке о ее погибшей предшественнице — прекрасной и утонченной Ребекке де Уинтер. Странное поведение Максимилиана, настороженность, всеобщие недомолвки повергают героиню в трепет. После нескольких месяцев она узнает страшную правду о прошлом обитателей Мэндерли. «Цвет пурпурный» Элис Уокер Роман написан в эпистолярном жанре: главная героиня Сили — молодая темнокожая девушка — пишет письма Богу и своей сестре Нетти. Сили пишет письма Богу, как единственному собеседнику, который всегда "на связи". Своему получателю Сили доверяет как бытовые горести, вроде тяжёлой работы по дому и присмотром за детьми мужа, так и более ужасные вещи, которые ей пришлось пережить. Героиня покорно и стойко принимает окружающую её действительность, вся её жизнь подчинена запретам, но она пытается находить утешение в простых радостях. «Остров в глубинах моря» Исабель Альенде «Остров в глубинах моря» — исторический роман классика латиноамериканской литературы Исабель Альенде о рабстве, мире куртизанок и легких деньгах плантаторов. Двадцатилетний француз Тулуз Вальморен прибывает из Франции на плантацию к своему отцу. Отец вскоре погибает, и сыну приходится взять дело на себя. Несмотря на молодость, ему удается за несколько лет превратить плантацию в процветающее предприятие. Все дело в том, что весь успех строится на эксплуатации труда рабов из Африки, проживающих в нечеловеческих условиях. Молодой плантатор посещает дорогих куртизанок и спит с красивыми рабынями-подростками. Рабыня по имени Зарите становится одной из рассказчиц книги.
Где искать вдохновение
Начну с того, что, по моему мнению, вдохновение не появляется откуда ни возьмись и не уходит в небытие. Оно всегда с нами. Просто есть два режима: активное вдохновение и пассивное вдохновение. Моё вдохновение «выходит из спячки» совершенно внезапно. Я могу болтать с другом или читать книгу, как вдруг нереальный поток сил пеленой окутывает моё сознание. Пару минут назад я была в зоне комфорта и делала то же, что и обычно. А тут моё внимание отвлеклось, и я жажду сделать что-то интересное. Звучит как бред сумасшедшего, не так ли? Но именно так во мне просыпается вдохновение — молниеносно и мощно, требуя подобной отдачи от меня. Я никогда не продолжаю делать в такие моменты то, чем занималась до этого. Я даже могу бросить очень занимательную книгу, потому что боюсь потерять крутые идеи. Если я гуляю с друзьями, я могу «зависнуть» минут на пять, забыв, о чём мы говорили до этого. А потом обязательно расскажу им, отчего я так «тупила» и не слушала их. Но так бывает далеко не всегда. Я могу неделями жить словно робот, выполняя одни и те же повседневные дела. Такие безбашенные моменты, когда включается режим активного вдохновения, — настоящий фестиваль эмоций. Но ждать, когда такое произойдёт, глупо. Именно поэтому у меня есть несколько хитростей как разбудить «великое и ужасное» вдохновение, когда это жизненно необходимо. 1. Общайтесь с творческими людьми. Художники, фотографы, музыканты. Да хоть ювелиры и лингвисты! Я не хочу сказать, что они все 24/7 полны свежих и с ума сводящих идей — всё-таки у них тоже бывают творческие прострации. В любой непонятной ситуации, когда вы чувствует запал творчества и креативности, постарайтесь пообщаться с человеком, который этого ещё не потерял. Вы, сами того не осознавая, будете питаться энергетикой таких людей и во время или после разговора захотите сделать что-то своё, приносящее удовольствие и радость. Не обязательно, что после общения с музыкантом вы побежите учить аккорды для гитары. Я, например, когда пообщаюсь с подругой-художницей, чувствую, как вдохновение просто выталкивает меня из зоны комфорта и просит подпитки, и я, возвращаясь домой, беру в руки карту мира, долго изучаю её, выбираю место, где на данный момент хотела бы очутиться и начинаю учить язык этой страны. Казалось бы, где связь. Но у каждого свои «творческие тараканы» в голове. 2. Не переставайте учиться. Здесь можно было бы сослаться на школу или другое учебное заведение, но я имела в виду несколько другое. Если вы только начали обучаться какому-то интересному (это главное!) для вас навыку или ремеслу — будь то кулинария или верховая езда — не бросайте. Сколько раз мы слышали: «Никогда не сдавайся. Ты становишься сильным не от побед, а от поражений», но это чистая правда. Неудачи закаляют наши тело и разум, мы становимся выносливее и терпеливее. Если вы действительно чем-то «загорелись» и хотите добиться результатов, то никогда не бросайте начатого. На первых порах всегда трудно, и иногда будет не до вдохновения. Но вы будете вознаграждены, поверьте. 3. Читайте больше. Это пункт плавно вытекает из предыдущего, так как чтение — это тоже обучение, саморазвитие. Не обязательно для этого брать научные или психологические книги. Хотя и до стостраничных сопливых романов («чтобы время убить») я бы не стала опускаться, но это лично мой выбор. Для меня настоящее удовольствие читать классику, особенно авторов XVIII-XIX веков. Каждая книга, которую я прочла, дала мне почву для размышлений на привычные жизненные ситуации, и я стала смотреть на них под другим углом. Новые знания заполоняют наши мысли, и мы находимся в режиме их постоянного осмысливания, что может породить новые идеи. Ещё хороший метод — читать мемуары или книги о людях, внёсших вклад в развитие человечества. Возможно, это не для всех сработает. Но мне нравится читать о достижениях людей в той сфере, которая меня интересует. Это, как говорилось ранее, не позволяет мне даже подумать о том, что нужно сдаться. 4. Играйте с разумом. Всё очень просто. Если вы творческий человек — а так оно есть, потому что все люди чем-то одарены, — и чувствуете, что на данный момент вдохновение вас подводит, то смените тактику мышления. Ведите себя так, будто сейчас ваше вдохновение работает в режиме non-stop. Притворяйтесь, пока это не станет правдой. Иначе говоря, выращивайте изюминку. 5. Меняйте привычки. Непривычный маршрут из точки А в точку В, красная помада вместо нюдовой, йогурт с гранолой и фруктами вместо скучной овсянки на завтрак и много других мелочей, которые, вот увидите, заставят вас оторваться от рутины и почувствовать себя неординарным. И это и породит какие-то неординарные идеи в голове. 6. Фотографируйте. Нет ничего проще, чтобы разбудить вдохновение, взяв в руки фотоаппарата или смартфон и выйдя на улицу. Фотографируйте обычные вещи, которые окружают нас каждый день, но которые мы, увы и ах, не замечаем. Пожелтевшие листья деревьев; восход и закат солнца; посетители в кафе (почему бы и нет?); лужи на асфальте, в которых отражается облачное небо… Главное: выделите на это занятие 1-2 часа, ни на что не отвлекаясь. 7. Путешествуйте. Пожалуй, это один из наилучших способов встряхнуть своё сознание и быть максимально вдохновлённым. Необязательно лететь в другую страну. Даже однодневная поездка за город «прочистит» вашу голову от ненужных и, порой, угнетающих мыслей, освобождая место новым задумкам. Если же вы не можете себе позволить какую-то поездку, исследуйте свой город. Я уверена, что есть такие места, в которых вы даже ни разу не были: будь то парк или кофейня. Для меня перестали работать советы типа «посмотрите любимый фильм» или «послушайте любимую музыку», так как такие действия только расслабляют обстановку. Ведь ты погружаешься во что-то уже знакомое, и редко таким образом можно поймать свежие идеи. Другое дело — посмотреть или послушать что-то новое (это с натяжкой можно отнести к пятому пункту). Так или иначе, даже у вас всё валится из рук, а дурное настроение не собирается покидать, но так дальше жить нельзя, то пересильте себя и постарайтесь заниматься любимым делом, даже если сейчас ваше вдохновение куда-то там запропастилось. Поверьте, оно проснётся. Автор: Юлия Стржельбицкая
5 уроков жизни от Джета Ли
Джет Ли не знает, что такое слабый характер и хрупкая вера. Его отличают необыкновенная скорость и максимальная сосредоточенность. У него есть чему поучиться. 1. Смирение — твоя главная защита «Врагов вокруг тебя плодит твое стремление выпятить собственное эго. Я не особенный, я просто кучу времени потратил на боевые искусства. Теперь я показываю, что умею. В мире есть много людей, которые могут сделать то же самое». 2. Гармония важнее силы «Мне грустно, когда я думаю, что показал только, как боевые искусства причиняют людям боль. Мне не выпало шанса доказать, что самое главное — это не бой. Это познание гармонии инь и ян, баланса между черным и белым. Только познав гармонию, ты станешь великим». 3. Счастье всегда с тобой «За счастьем не надо ехать куда-то далеко, оно здесь — в тихой одинокой комнате. Все твои проблемы сосредоточены в твоем же сердце, поэтому тебе просто надо изучать себя. Нужно понять, кто ты есть на самом деле. Если ты познаешь свой собственный мир, тебе больше не нужно будет бояться». 4. Чужое мнение о тебе лишь фоновая музыка «Относись к оценкам окружающих как к какой-нибудь песне из приемника. „Ты классный!“ — трам-пам-пам. „Ты придурок!“ — трам-пам-пам. Если оценки окружающих волнуют тебя больше, чем собственное мнение о себе, у тебя проблемы». 5. Смерть дарит тебе жизнь «Я готов умереть. Если человек понимает, что он может умереть хоть сегодня, хоть завтра, то он начинает ценить каждый миг. И он заботится о каждом мгновении своей жизни, так что, если умрет завтра, ему не будет стыдно за свои последние дела».
Я — мать Тереза
Я люблю помогать людям, чувствую грызущее меня изнутри чувство вины, когда не имею возможности спасти заблудшую душу. Я демонстрирую свою «хорошесть». Мое предназначение — спасти всех и вся. У меня синдром «матери Терезы»! Навязчивая идея помочь каждому встречному, утрированный альтруизм разрушителен как для «жертвы», так и для «больного». Давайте разберёмся, чем же и каков он в своём проявлении. Официально не существующий термин «синдром матери Терезы», прижился в быту, однако психологи говорят, что «синдром» — это лишь следствие детских травм, частично неправильного воспитания, отсутствие понимания личного пространства, которое необходимо каждому, и проявление здравого эгоизма. Люди с утрированным чувством альтруизма боятся жадности, эгоизма и проявления плохих качеств в самих себе. «Матери Терезы» остро чувствуют «нехорошие» проявления в себе, непонимания справедливости ситуации. Как правило заядлые альтруисты не видят границ и не принимают понятие индивидуальности. К сожалению, такие люди часто остаются безликими в своей доброте и другими могут восприниматься враждебно. Важно понимать, что быть обладателем синдрома, не значит быть психологически нездоровым человеком. Личность — эгоцентрична, самолюбива, при этом она глуха к истинным потребностям своих «жертв», как и к своим. Например, «Терезы» стараются финансово вложиться в отношения или в друзей, когда это не нужно, если лучше стоит здраво посмотреть на ситуацию. Они начинают принимать решения за взрослых и самостоятельных людей, придумывают потребности, которые им якобы необходимы. Прийти в гости без подарка для них становится неприемлемо. Часто альтруисты отвергают собственные потребности, очень скупятся на себе, позволяют быть жилеткой в любой ситуации. Такое поведение и образ мысли приводит к полному отречению от себя, своих проблем и потребностей. Они теряют веру в себя и «стирают» понимание собственной индивидуальности. Кроме непосредственного вреда самому себе, альтруисты наносят вред и окружающий. Они их балуют, «взращивают» зерно инфантильности. Где же искать корни беспричинного, гиперболизированного альтруизма? Несомненно, причины индивидуальны у каждой личности, и требуют такого же индивидуального подхода со стороны, то есть вмешательство психолога. «Терезы» не понимают, что люди, окружающие их, способны любить не за бесконечные и ненужные подарки. Каждый достоин любви за индивидуальность, характер, стремление к саморазвитию, в конце концов просто за существование в этом мире и в жизни определенных людей. Альтруист «Тереза» считает, что только он владеет истинными знаниями о жизни, о том, как должно быть на самом деле, о правильности. Таким образом он начинает контролировать своих «пациентов», с полной уверенностью, что решить проблему подвластно только ему и никому больше. В противном случае, такие люди подвергаются депрессии, нервозности, приобретают манию контроля и так далее. Такие недуги отнюдь не способствуют развитию и здоровому психическому состоянию. Семейные психологи, работая над подобным случаем, советуют выбирать подарки друг другу, стоящие не более 200 рублей. Ведь можно сделать приятное любимому человеку и не тратясь на дорогой подарок, не имеющий большой ценности по своей сути. Ведь главное не подарок, а внимание. Пусть это будет обычный букет цветов для дамы или обычная посиделка за чашечкой кофе. Подобная практика учит быть искренним, практичным, и в тоже время экономичным. Тогда вы приобретаете не потому что «надо», а потому что у вас есть искренняя потребность. Остановитесь, «Терезы»! Проведите время спокойно за чашечкой кофе или чая, подумайте о себе. Может даже отправьтесь в путешествие, подарите себе подарок, определите свои истинные желания, поставьте цель на ближайшие несколько лет. Станьте для окружающих уникальным человеком, а не «доброй занозой». И тогда люди сами будут обращаться за помощью и наоборот, помогать в трудную минуту. Автор: Катарина Акопова
Иосиф Бродский о Серёже Довлатове: «Мир уродлив и люди грустны»
Сергей Довлатов был единственным писателем-современником, о котором Иосиф Бродский написал эссе — в годовщину смерти писателя. Довлатов ушёл из жизни 24 августа 1990 года... За год, прошедший со дня его смерти, можно, казалось бы, немного привыкнуть к его отсутствию. Тем более, что виделись мы с ним не так уж часто: в Нью-Йорке, во всяком случае. В родном городе еще можно столкнуться с человеком на улице, в очереди перед кинотеатром, в одном из двух-трех приличных кафе. Что и происходило, не говоря уже о квартирах знакомых, общих подругах, помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали. В родном городе, включая его окраины, топография литератора была постижимой, и, полагаю, три четверти адресов и телефонных номеров в записных книжках у наг совпадали. В Новом Свете, при всех наших взаимных усилиях, совпадала в лучшем случае одна десятая. Тем не менее к отсутствию его привыкнуть все еще не удается. Может быть, я не так уж привык к его присутствию — особенно принимая во внимание выплеска занное? Склонность подозревать за собой худшее может заставить ответить на этот вопрос утвердительно. У солипсизма есть, однако, свои пределы;жизнь человека даже близкого может их и избежать; смерть заставляет вас опомниться. Представить, что он все еще существует, только не звонит и не пишет, при всей своей привлекательности и даже доказательности — ибо его книги до сих пор продолжают выходить — немыслимо: я знал его до того, как он стал писателем. Писатели, особенно замечательные, в конце концов не умирают; они забываются, выходят из моды, пе реиздаются. Постольку, поскольку книга существует, писатель для читателя всегда присутствует. В момент чтения читатель становится тем, что он читает, и ему, в принципе безразлично, где находится автор, каковы его обстоятельства. Ему приятно узнать, разумеется, что автор является его современником, но его не особенно огорчит, если это не так. Писателей, даже замечательных, на душу населения приходится довольно много. Больше, во всяком случае, чем людей, которые вам действительно дороги. Люди, однако, умирают. Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель — это всегда фамилия, а если он классик — то еще и имя и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет, но я — я никогда не знал его отчества. Тридцать лет назад, когда мы познакомились, ни об обложках, ни о литературе вообще речи не было. Мы были Сережей и Иосифом; сверх того, мы обращались друг к другу на «вы», и изменить эту возвышенно-ироническую, слегка отстраненную — от самих себя — форму общения и обращения оказалось не под силу ни алкоголю, ни нелепым прыжкам судьбы. Теперь ее уже не изменит ничто. Мы познакомились в квартире на пятом этаже около Финляндского вокзала. Хозяин был студентом филологического факультета ЛГУ — ныне он профессор того же факультета в маленьком городке в Германии. Квартира была небольшая, но алкоголя в ней было много. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960 года, и мы осаждали тогда одну и ту же коротко стриженную, миловидную крепость, расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтоб их тут перечислять, осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала. Мне всегда казалось, что при гигантском его росте отношения с нашей приземистой белобрысой реальностью должны были складываться у него довольно своеобразным образом. Он всегда был заметен издалека, особенно учитывая безупречные перспективы родного города, и невольно оказывался центром внимания в любом его помещении. Думаю, что это его несколько тяготило, особенно в юности, и его манерам и речи была свойственна некая ироническая предупредительность, как бы оправдывавшая и извинявшая его физическую избыточность. Думаю, что отчасти поэтому он и взялся впоследствии за перо: ощущение граничащей с абсурдом парадоксальности всего происходящего — как вовне, так и внутри его сознания — присуще практически всему, из-под пера его вышедшему. С другой стороны, исключительность его облика избавляла его от чрезмерных забот о своей наружности. Всю жизнь, сколько я его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинновласым, ни бородатым. В его массе была определенная законченность, более присущая, как правило, брюнетам, чем блондинам; темноволосый человек всегда более конкретен, даже в зеркале. Филологические девушки называли его «наш араб» — из-за отдаленного сходства Сережи с появившимся тогда впервые на наших экранах Омаром Шарифом. Мне же он всегда смутно напоминал императора Петра — хотя лицо его начисто было лишено петровской кошачести, — ибо перспективы родного города (как мне представлялось) хранят память об этой неугомонной шагающей версте, и кто-то должен время от времени заполнять оставленный ею в воздухе вакуум. Потом он исчез с улицы, потому что загремел в армию. Вернулся он оттуда, как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде. Почему он притащил их мне, было не очень понятно, поскольку я писал стихи. С другой стороны, я был на пару лет старше, а в молодости разница в два года весьма значительна: сказывается инерция средней школы, комплекс старшеклассника; если вы пишете стихи, вы еще и в большей мере старшеклассник по отношению к прозаику. Следуя этой инерции, показывал он рассказы свои еще и Найману, который был еще в большей мере старшеклассник. От обоих нас тогда ему сильно досталось: показывать их нам он, однако, не перестал, поскольку не прекращал их сочинять. Это отношение к пишущим стихи сохранилось у него на всю жизнь. Не берусь гадать, какая от наших, в те годы преимущественно снисходительно-иронических, оценок и рассуждений была ему польза. Безусловно одно — двигало им вполне бессознательное ощущение, что проза должна мериться стихом. За этим стояло, безусловно, нечто большее: представление о существовании душ более совершенных, нежели его собственная. Неважно, годились ли мы на эту роль или нет, — скорей всего, что нет; важно, что представление это существовало; в итоге, думаю, никто не оказался внакладе. Оглядываясь теперь назад, ясно, что он стремился на бумаге к лаконичности, к лапидарности, присущей поэтической речи: к предельной емкости выражения. Выражающийся таким образом по-русски всегда дорого расплачивается за свою стилистику. Мы — нация многословная и многосложная; мы — люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более — кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность. Собеседник, отношения с людьми вообще начинают восприниматься балластом, мертвым грузом — и сам собеседник первый, кто это чувствует. Даже если он и настраивается на вашу частоту, хватает его ненадолго. Зависимость реальности от стандартов, предлагаемых литературой, — явление чрезвычайно редкое. Стремление реальности навязать себя литературе — куда более распространенное. Все обходится благополучно, если писатель — просто повествователь, рассказывающий истории, случаи из жизни и т.п. Из такого повествования всегда можно выкинуть кусок, подрезать фабулу, переставить события, изменить имена героев и место действия. Если же писатель — стилист, неизбежна катастрофа: не только с его произведениями, но и житейская. Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта — большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него — каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля. При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался. Образ человека, возникающий из его рассказов, — образ с русской литературной традицией не совпадающий и, конечно же, весьма автобиографический. Это — человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем порядок или усмотреть в его загаженное™ глубинный смысл, руку провидения. Куда он из помещения этого выходит — в распивочную, на край света, за тридевять земель — дело десятое. Этот писатель не устраивает из происходящего с ним драмы, ибо драма его не устраивает: ни физическая, ни психологическая. Он замечателен в первую очередь именно отказом от трагической традиции (что есть всегда благородное имя инерции) русской литературы, равно как и от ее утешительного пафоса. Тональность его прозы — насмешливо-сдержанная, при всей отчаянности существования, им описываемого. Разговоры о его литературных корнях, влияниях и т. п. бессмысленны, ибо писатель — то дерево, которое отталкивается от почвы. Скажу только, что одним из самых любимых его авторов всегда был Шервуд Андерсон, «Историю рассказчика» которого Сережа берег пуще всего на свете. Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку. Неуспех его в отечестве не случаен, хотя, полагаю, временен. Успех его у американского читателя в равной мере естественен и, думается, непреходящ. Его оказалось сравнительно легко переводить, ибо синтаксис его не ставит палок в колеса переводчику. Решающую роль, однако, сыграла, конечно, узнаваемая любым членом демократического общества тональность — отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности. Этот человек говорит как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны. Произведениям его — если они когда-нибудь выйдут полным собранием, можно будет с полным правом предпослать в качестве эпиграфа строчку замечательного американского поэта Уоллеса Стивенса: «Мир уродлив, и люди грустны». Это подходит к ним по содержанию, это и звучит по-Сережиному. Не следует думать, будто он стремился стать американским писателем, что был «подвержен влияниям», что нашел в Америке себя и свое место. Это было далеко не так, и дело тут совсем в другом. Дело в том, что Сережа принадлежал к поколению, которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо. Я говорю об этом со знанием дела, ибо имею честь — великую и грустную честь — к этому поколению принадлежать. Нигде идея эта не была выражена более полно и внятно, чем в литературе американской, начиная с Мелвилла и Уитмена и кончая Фолкнером и Фростом. Кто хочет, может к этому добавить еще и американский кинематограф. Другие вправе также объяснить эту нашу приверженность удушливым климатом коллективизма, в котором мы возросли. Это прозвучит убедительно, но соответствовать действительности не будет. Идея индивидуализма, человека самого по себе, на отшибе и в чистом виде, была нашей собственной. Возможность физического ее осуществления была ничтожной, если не отсутствовала вообще. О перемещении в пространстве, тем более — в те пределы, откуда Мелвилл, Уитмен, Фолкнер и Фрост к нам явились, не было и речи. Когда же это оказалось осуществимым, для многих из нас осуществлять это было поздно: в физической реализации этой идеи мы больше не нуждались. Ибо идея индивидуализма к тому времени стала для нас действительно идеей — абстрактной, метафизической, если угодно, категорией. В этом смысле мы достигли в сознании и на бумаге куда большей автономии, чем она осуществима во плоти где бы то ни было. В этом смысле мы оказались «американцами» в куда большей степени, чем большинство населения США; в лучшем случае, нам оставалось узнавать себя «в лицо» в принципах и институтах того общества, в котором волею судьбы мы оказались. В свою очередь, общество это до определенной степени узнало себя и в нас, и этим и объясняется успех Сережиных книг у американского читателя. «Успех», впрочем, термин не самый точный; слишком часто ему и его семейству не удавалось свести концы с концами. Он жил литературной поденщиной, всегда скверно оплачиваемой, а в эмиграции и тем более. Под «успехом» я подразумеваю то, что переводы его переводов печатались в лучших журналах и издательствах страны, а не контракты с Голливудом и объем недвижимости. Тем не менее это была подлинная, честная, страшная в конце концов жизнь профессионального литератора, и жалоб я от него никогда не слышал. Не думаю, чтоб он сильно горевал по отсутствию контрактов с Голливудом — не больше, чем по отсутствию оных с Мосфильмом. Когда человек умирает так рано, возникают предположения о допущенной им или окружающими ошибке. Это — естественная попытка защититься от горя, от чудовищной боли, вызванной утратой. Я не думаю, что от горя следует защищаться, что защита может быть успешной. Рассуждения о других вариантах существования в конце концов унизительны для того, у кого вариантов этих не оказалось. Не думаю, что Сережина жизнь могла быть прожита иначе; думаю только, что конец ее мог быть иным, менее ужасным. Столь кошмарного конца — в удушливый летний день в машине «скорой помощи» в Бруклине, с хлынувшей горлом кровью и двумя пуэрториканскими придурками в качестве санитаров — он бы сам никогда не написал: не потому, что не предвидел, но потому, что питал неприязнь к чересчур сильным эффектам. От горя, повторяю, защищаться бессмысленно. Может быть, даже лучше дать ему полностью вас раздавить — это будет, по крайней мере, хоть как-то пропорционально случившемуся. Если вам впоследствии удастся подняться и распрямиться, распрямится и память о том, кого вы утратили. Сама память о нем и поможет вам распрямиться. Тем, кто знал Сережу только как писателя, сделать это, наверно, будет легче, чем тем, кто знал и писателя, и человека, ибо мы потеряли обоих. Но если нам удастся это сделать, то и помнить его мы будем дольше — как того, кто больше дал жизни, чем у нее взял. Иосиф Бродский. О Сереже Довлатове. — Журнал «Звезда», № 2, 1992.
Бертран Рассел: Образование как политический институт
Принципы правосудия и свободы, которые лежат в основе существенной части тех преобразований, в которых нуждается общество, не представляют особой пользы для сферы образования. Лев Толстой пытался руководить деревенской школой, не посягая на свободу учеников; но когда урок вёл кто угодно кроме Толстого, дети неизменно болтали. Когда же урок вёл он сам, он обеспечивал порядок лишь тем, что в порыве гнева бил их по ушам. Очевидно, что буквальное следование принципу свободы невозможно, если цель — научить детей чему-то. В определённой мере власть в образовании неизбежна, и те, кто занимается образованием, должны найти способ осуществлять свою власть в соответствии с духом свободы. Там, где власть неизбежна, необходимо почтение. Всякий, кто стремится обучать действительно хорошо, кто хочет выявить всё лучшее в молодых людях, кто рассчитывает полностью реализовать их потенциал, должен быть преисполнен духом почтения. Именно почтения недостаёт тем, кто выступает в поддержку механистических систем: милитаризма, капитализма и прочих темниц, в которые реформаторы и реакционеры пытаются загнать человеческих дух. В системе образования, с её сводами правил, большими аудиториями, чётким учебным планом и загруженными учителями, с её стремлением к самодовольной посредственности, недостаток почтения к ребёнку — повсеместен. Почтение требует воображения и жизненного тепла; оно требует уважения к тем, у кого меньше всего достижений и власти. Ребёнок слаб и неразумен; учитель силён и более мудр. Учитель, которому недостаёт почтения, неизменно презирает ребенка за эти поверхностные изъяны. Он мнит себя гончаром с куском глины в руках и считает своей обязанностью «формировать» ребёнка. В итоге он придаёт ребенку какую-то неестественную форму, которая затвердевает с возрастом, порождая противоречия и неудовлетворённость, из которых развиваются жестокость и зависть, а также вера в то, что остальные обязаны подвергнуться таким же искажениям. Человек, преисполненный почтения, не будет считать своим долгом «формировать» молодежь. Он видит во всём живом — и особенно в детях — нечто священное, неопределимое, безграничное, неповторимое, бесценное, олицетворение самого принципа жизни. Он чувствует невыразимое смирение в присутствии ребёнка — смирение, необъяснимое с рациональной точки зрения, и в то же время более близкое к мудрости, чем самоуверенность многих родителей и учителей. Он чувствует внешнюю беспомощность и потребность ребёнка в заботе, осознаёт ответственность за оказанное ему доверие. Его воображение подсказывает ему, каким ребёнок может стать; как его устремления могут быть поощрены или подавлены, как его доверие будет обмануто, а его спонтанные порывы сменятся размышлением. Всё это порождает в нём желание помочь ребёнку в его борьбе, придать ему силы и снабдить всем необходимым — не для какой-то отвлечённой цели, навязанной государством или другим безличным субъектом власти, но для целей, к которым неосознанно стремится душа самого ребёнка. Вовсе не в духе почтения осуществляется образование государствами, церквями и подчинёнными им институтами. Центром внимания является далеко не юноша или девушка, а почти всегда — поддержание существующего порядка. Когда же личность принимается в расчёт, это происходит с прицелом на мирской успех: зарабатывание денег или достижение высокого положения. Почти любое образование имеет политический мотив: оно служит для усиления позиций определённой группы (национальной, религиозной или социальной) в соперничестве с другими группами. Именно этот главный мотив обуславливает набор предметов — знаний, которые предлагаются, и знаний, которые утаиваются. Именно этот мотив обуславливает умственные навыки, которые учащиеся должны приобрести. Едва ли что-то делается для поощрения умственного и духовного развития; получившие наилучшее образование нередко имеют атрофированную интеллектуальную и духовную жизнь, подавленные естественные побуждения и обладают только определёнными механическими навыками, заменяющими живое мышление. Некоторые из задач, которые в настоящий момент выполняет образование, должны продолжать выполняться им в любой цивилизованной стране. Все дети должны и дальше обучаться читать и писать, и некоторые из них должны продолжать приобретать знания, необходимые для профессий в области медицины, юриспруденции и инженерии. В таких же предметах, как история и религия, обучение в собственном смысле решительно вредно. Данные предметы затрагивают интересы, благодаря которым существуют школы; а существуют они для того, чтобы преподавались определённые взгляды на эти предметы. История везде преподаётся таким образом, чтобы возвеличить собственную страну: детей приучают верить в то, что их страна всегда была права и почти всегда одерживала победу, что она породила большинство великих людей и что она — во всех отношениях — стоит выше остальных стран. Каждое государство стремится поощрять национальную гордость и прекрасно понимает, что этого невозможно достичь непредвзятым взглядом на историю. Ложные идеи о всемирной истории, которые преподаются в различных странах, порождают раздор и способствуют фанатичному национализму. То же самое относится и к религии. Религиозный институт существует благодаря тому, что все его члены имеют определённые убеждения, истинность которых невозможно подтвердить или опровергнуть. Школы, управляемые религиозными институтами, вынуждены скрывать от молодых людей, любознательных по своей натуре, тот факт, что эти определённые убеждения противопоставлены другим (в равной степени недоказуемым) убеждениям и что многие квалифицированные люди не находят доказательств в пользу той или иной веры. В воинственно-светском государстве школы становятся такими же догматичными, как и те, которые находятся в руках церкви. В нейтральном государстве любое обсуждение религии должно быть исключено, а Библия должна читаться без комментариев, дабы не отдавать предпочтения той или иной секте. Результат и в одном, и в другом случае одинаков: свободное изучение ограничено, а в важнейшем в мире вопросе ребёнок сталкивается либо с догмой, либо с гробовым молчанием. И так обстоит дело не только с начальным образованием. На более высоких уровнях ситуация приобретает более скрытую форму, но она по-прежнему существует. Почти во всех, кто прошёл через престижные школы, она порождает поклонение «хорошему тону», который так же губителен для жизни и мышления, как средневековая церковь. «Хороший тон» хорошо сочетается с мнимой широтой взглядов, готовностью выслушать все стороны и снисходительностью к оппонентам. Но он несовместим с глубокой восприимчивостью или искренней готовностью придать значение другой стороне. Как политическое оружие для сохранения привилегий богатых в демократии снобизма «хороший тон» непревзойдён. Как средство для создания благоприятной общественной среды для имеющих деньги и не имеющих глубоких убеждений или необычных желаний он имеет определённую ценность. В любом другом отношении он омерзителен. Ограничение свободы интеллекта неизбежно, когда целью образования является убеждение, а не мышление. Образование должно поощрять поиск истины, а не убеждение, что определённая система верований истинна Но именно системы верований сплачивают людей в воинствующие объединения: церкви, государства, политические партии. Определённые умственные наклонности повсеместно прививаются институтами образования: покорность и дисциплина, безжалостность в борьбе за мирской успех, презрение к оппонентам, а также абсолютная доверчивость и пассивное принятие мудрости учителя. Все эти наклонности противоречат жизни. Вместо покорности и дисциплины следует стремиться к сохранению независимости и инициативы. Вместо безжалостности образование должно вырабатывать справедливость в мышлении. Вместо презрения оно должно прививать почтение, желание понять. Вместо поощрения доверчивости целью должно быть развитие критического мышления, любви к интеллектуальным изысканиям. Согласие со статусом кво, подчинённость отдельного ученика политическим целям, безразличие к вопросам разума — вот непосредственные причины этих пороков; но за этими причинами стоит ещё одна, более основополагающая — использование образования в качестве средства обретения власти над учеником, а не средства поощрения его развития. Именно в этом проявляется недостаток почтения; и фундаментальное преобразование может произойти только путём развития почтения. Покорность и дисциплина считаются необходимыми для поддержания порядка в классе и эффективного обучения. В некоторой мере это правда; но в намного меньшей, чем полагают те, кто считают покорность и дисциплину желательными самими по себе. Покорность, то есть добровольное подчинение своей воли другому, — это зеркальное отражение власти, которая заключается в управлении волей других. Желаемой целью является свободный выбор, во вмешательстве в который нет необходимости. Что делает покорность необходимой в школах, так это неизбежные для несовершенного экономического устройства большие классы и загруженные учителя. Результат многочасового преподавания — измождённость, расстроенные нервы и необходимость машинального выполнения повседневных задач. А задачи не могут быть выполнены машинально иначе, кроме как требованием покорности. Если бы мы относились к образованию более серьёзно и считали важным сохранить живость детского ума, мы бы осуществляли образование по-другому: мы бы обеспечивали достижение цели, даже если бы затраты были во сто крат большими, чем сейчас. Многим мужчинам и женщинам преподавание доставляет удовольствие и в небольшом объёме может выполняться с пылом, который поддерживает интерес учеников без обращения к дисциплине. Учитель должен иметь столько работы, сколько он может выполнить, получая удовольствие от процесса и принимая в расчёт умственные потребности ученика. Результатом стали бы дружеские отношения — а не вражда — между учителем и учеником, понимание большинством учеников, что образование существует для их развития, а не просто как что-то навязанное извне, сокращающее время на игру и требующее многих часов сидения на месте. Дисциплина, в таком виде, в каком она существует в школах, — преимущественно зло Дисциплина желательного рода исходит изнутри и состоит в способности неотступно преследовать далёкую цель, жертвуя многим на пути и подчиняя естественные порывы воле. Без этого никакая серьёзная амбиция не может быть реализована. Но этот род дисциплины порождается только сильным желанием результата, которого невозможно достичь мгновенно, и может быть сформирован единственно посредством образования. Этот род дисциплины исходит изнутри, от собственной воли, а не от внешнего источника власти.+ Безжалостность в экономической борьбе неизбежно будет прививаться в школах до тех пор, пока экономическая структура общества остаётся неизменной. Это лишь одно из отношений, в которых организация общества, основанная на конкуренции, приносит вред. Спонтанная и бескорыстная жажда знаний — вовсе не редкость среди молодых людей и легко пробуждается в тех, в ком она существует в скрытом состоянии. Но она безжалостно пресекается учителями, думающими лишь об экзаменах, дипломах и учёных степенях. У более одарённых молодых людей попросту нет времени на размышления с самого начала школы и до окончания университета. С первого до последнего дня это сплошная рутина из экзаменационных вопросов и книжных фактов. В итоге самые умные проникаются отвращением к учёбе, мечтая только о том, чтобы забыть всё и начать работать. Однако и там экономическая машина держит их в заточении, и все их естественные устремления пресекаются.+ Экзаменационная система, а также тот факт, что образование используется исключительно как подготовка к зарабатыванию на жизнь, заставляют молодых людей рассматривать знания с чисто утилитарной точки зрения: как путь к деньгам, а не как врата к мудрости. Это не имело бы особого значения, если бы отражалось только на людях без серьёзных интеллектуальных интересов. Но, к сожалению, это в первую очередь затрагивает тех, чьи интеллектуальные интересы наиболее сильны, ведь именно на них пресс экзаменов давит больше всего. Именно им в наибольшей степени образование кажется средством к достижению превосходства над остальными; оно насквозь пропитано безжалостностью и прославлением социального неравенства. Но наша система образования скрывает это от всех, кроме неудачников. Ведь преуспевшие совсем скоро начнут извлекать выгоду из неравенства при полном поощрении людей, руководивших их обучением.+ Пассивное принятие знаний учителя легко даётся большинству молодых людей. Оно не подразумевает усилий независимого мышления и кажется разумным, ведь учитель знает больше учеников. К тому же, это способ завоевать благосклонность учителя. Однако привычка пассивного принятия имеет катастрофические последствия для дальнейшей жизни. Она заставляет людей искать себе лидера и принимать в качестве лидера любого, кто обосновался в этом положении. Она порождает власть церквей, правительств, партий и прочих организаций, посредством которых простых людей обманным путём заставляют поддерживать старые системы, губительные для страны и для них самих. Если бы целью было научить учеников думать, то вместо того, чтобы заставлять их принимать готовые выводы, образование осуществлялось бы по-другому: было бы меньше спешки в объяснении, больше обсуждения, больше возможностей для учеников выражать свои мысли. И, в первую очередь, было бы стремление возбудить любовь к интеллектуальному поиску. Радость интеллектуального поиска намного лучше знакома молодым людям, чем взрослым. Она редко встречается в дальнейшей жизни, потому что делается всё возможное для того, чтобы подавить её в процессе обучения. Люди боятся мысли больше всего на свете: больше, чем краха, и даже больше, чем смерти. Мысль революционна и разрушительна; мысль беспощадна к привилегиям, установленным институтам и удобным привычкам; мысль анархична и непокорна, безразлична к авторитетам и испытанной вековой мудрости Но для того чтобы мысль стала инструментом каждого, а не привилегией меньшинства, нам придётся покончить со страхом. Именно страх сдерживает людей: страх того, что их драгоценные убеждения окажутся ложными; что руководящие их жизнью институты окажутся губительными; что они сами окажутся менее достойными уважения, чем они привыкли считать. Что если рабочий начнёт свободно размышлять о собственности? Что тогда будет с нами, богачами? Что если молодые мужчины и женщины начнут свободно размышлять о сексе? Что тогда будет с моралью? Что если солдаты начнут свободно размышлять о войне? Что тогда будет с военной дисциплиной? Пусть лучше люди остаются глупыми, ленивыми и жестокими. Так враги мысли думают в глубине души, и так они действуют через свои церкви, школы и университеты Никакой институт, основанный на страхе, не может способствовать развитию. Желание сохранить прошлое вместо стремления творить будущее руководит умами ответственных за обучение молодёжи. Образование должно быть направлено не на изучение мёртвых фактов, а на деятельность по созданию нового мира. Оно должно быть основано не на прискорбной ностальгии по устаревшим красотам Греции и Ренессанса, а на видении общества будущего, предстоящем триумфе мысли и непрерывно расширяющемся горизонте человеческого взгляда на мир. Обученные в этом духе будут полны жизни, надежды и радости и будут способны выполнить свою роль в создании для человечества будущего менее мрачного, чем его прошлое. © Bertrand Arthur William Russell Оригинальный текст был опубликован в «The Atlantic» в 1916 году.
© 2015 — 2019 stakanchik.media
Использование материалов сайта разрешено только с предварительного письменного согласия правообладателей. Права на картинки и тексты принадлежат авторам. Сайт может содержать контент, не предназначенный для лиц младше 16 лет.
