В том обстоятельстве, что два современника — два поэта, два дворянина, приходящиеся друг другу дальними родственниками, Александр Сергеевич Пушкин и Михаил Юрьевич Лермонтов, — никогда не встречались, есть, на первый взгляд, какое-то безжалостное и глумливое историческое скряжество; внушительные шансы знакомства словно обесценились по досадной пертурбации, по «мухлежу» теории вероятности. При внимательном рассмотрении же выясняется, что визави Пушкина и Лермонтова не состоялось в значительной степени по ряду неблагоприятных случайностей и из-за психологического склада молодого Лермонтова. Между ними была существенная разница в возрасте — пятнадцать лет. Разрыв почти в целое поколение. Кроме того, пересечение двух поэтов в наиболее подходящий для этого период не произошло ещё по географическому фактору: в конце 20-х семья Лермонтова перебралась в Москву, а сам Михаил Юрьевич создавал свои первые лирические экспромты и одновременно учился в Московском пансионе (а затем, в начале 30-х годов, и в Московском университете), в то время как Пушкин обосновался в Петербурге, хоть и посещал Москву наездами. Одно особенное лицо влекло гения русской поэзии к «златоглавой». В 1828 году Александр Сергеевич присутствовал на балу в доме танцмейстера Йогеля, где познакомился со своей будущей женой Натальей Гончаровой. «Огончарованный» поэт впоследствии часто приезжал в Москву лишь ради того, чтобы иметь удовольствие видеть Наталью Николаевну. К 1830-му году у Пушкина назревает личностный кризис, связанный, судя по его письмам к друзьям, с неотвратимым уходом молодости и полноты душевных и нравственных сил. При этом как автор Пушкин по-прежнему плодовит и приближается к высшей точке творческого восхождения. Лермонтов в 1830-х годах юнец, читающий на светских раутах стихи Пушкина и переписывающий в ученическую тетрадь «Бахчисарайский фонтан». В тот же период Лермонтов влюблён в светскую красавицу Екатерину Александровну Сушкову. Напрасно он тщился завоевать её расположение и посвящал ей одну элегию за другой. Нежное юношеское чувство «неуклюжего, косолапого мальчика» не нашло ответа у Сушковой. Отказ больно ударил по самолюбию Лермонтова. По природе гордый и непримиримый, он сделался ещё и злопамятным — не смирился с нанесённой ему обидой и много лет спустя отплатил Екатерине Александровне той же монетой. Но пока Лермонтов юн и впечатлителен. Он много сочиняет, и несовершенство формы затмевается пылкостью содержания. Ранний период поэзии Лермонтова — «плоть от плоти» творчества Пушкина. Перекликались не только темы, но и структуры произведений, количество строк, избранные речевые обороты. Лермонтов: Своими сладкими речами Ты бедную заворожил Пушкин: Мария, бедная Мария, Своими чудными очами Тебя старик заворожил, Своими тихими речами… Были в этом подражании (напоминавшем то, как младший брат по-своему повторяет что-то от старшего) зачатки таланта, которому суждено было расцвести позднее. Пожалуй, даже переписывай Лермонтов строку за строкой из лирики Пушкина, он бы всё равно не вытерпел и вложил бы в «родниковые» слова первого поэта России немного собственной — колющейся, но искренней — интонации. Ещё не Демон, но уже — чертёнок. С каждым годом дарование в лице Лермонтова поднимало голову всё выше — всё стройнее ложились рифмы на бумагу. В 1832 году произошло нечто непредвиденное — то, что могло бы способствовать знакомству Лермонтова с Пушкиным: Михаил Юрьевич оставил учёбу в университете и поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге, куда год назад Александр Сергеевич вернулся с женой Натальей. Год же назад Пушкин дописал последнюю главу «Евгения Онегина». Он и супруга переезжали с квартиры на квартиру, но из Петербурга не уезжали — уж больно популярна в свете молодая Пушкина. Чета регулярно посещала балы и различные места скопления элиты российского бомонда. Литературно-светские салоны же в XIX веке слыли местами, где искали счастливых пересечений, которые бы помогли взойти чьей-либо робкой звезде на поэтический небосклон; Лермонтов впоследствии посещал такие места, однако никогда намеренно не искал покровителей — сама мысль «пресмыкания» и «поездок на поклон» казалась ему оскорбительной. Впрочем, ту же позицию разделял и Пушкин, из-за чего и чувствовал, что «задыхается» посреди блистательного общества Петербурга. Была у Лермонтова и Пушкина ещё одна роднящая их особенность — «бунтовщицкая жилка». Из воспоминаний Васильева известен такой диалог, дополняющий портрет Лермонтова: — Ну, смотри, смотри, — грозил ему шутя старый гусар, — не зарвись, куда не следует. — Не беспокойтесь, господин полковник, — отшучивался Михаил Юрьевич, делая серьезную мину, — сын Феба не унизится до самозабвения. Михаил Юрьевич выпустился из Школы гвардейским подпрапорщиков в 1934 году. После этого события и берут начало все воспоминания о его заочном знакомстве с Пушкиным. Время как нельзя располагало к этому: Лермонтов не мальчик, а вполне сформировавшийся поэт, обросший большим количеством добрый знакомых в столице; Пушкин вступил в пору зрелости, смирился со сменой образа жизни в связи с появлением семьи, принялся неосознанно, от лица литературного поколения первой трети XIX века, искать «молодую кровь» — и уже стал негласным покровителем для Николая Васильевича Гоголя. А что же Лермонтов? Знал ли Пушкин о даровитом корнете? Не может подвергаться сомнению, что оба вращались в одних кругах и зали одних и тех же людей. Через общих друзей их прежде эфемерная наставническо-ученическая связь могла бы укрепиться. Возможно, в гостиной Пушкиных звучали беседы о Лермонтове. Как говорится, история умалчивает. Однако есть одно весьма любопытное свидетельство из воспоминаний П.К. Мартьянова, современника Лермонтова: «Граф Васильев жил в то время в Царском селе на одной квартире с поручиком Гончаровым, родным братом Натальи Николаевны, супруги А.С. Пушкина. <...> Он (Пушкин), по словам графа Васильева, не был лично знаком с Лермонтовым, но знал о нём и восхищался его стихами. «Далеко мальчик пойдёт», — говорил он». Это одобрительное, почти отеческое «Далеко мальчик пойдёт» вполне могло бы оказаться красочным апокрифическим дополнением, мифом, — однако у участников событий не было никаких весомых причин лгать об осведомлённости Пушкина насчёт поэтических способностей Лермонтова. Никаких, кроме, пожалуй, стихотворения «Смерть поэта» (да-да, целое стихотворение вместо причины!), которое, по мнению тогдашних читателей, и проявило мотив мистической преемственности в отношениях двух поэтов. Есть и ещё в чём-то очаровательное воспоминание — Александры Осиповны Смирновой-Россет, приятельницы Пушкина. Она рассказывает о словопрениях между Лермонтовым и братом Россет, Джозефом, относительно колдовского влияния поэтов на женщин, на протяжении которых Лермонтов саркастично сокрушался о собственных физических изъянах: «...я некрасив, неловок и вдобавок плохо танцую. Я понимаю, что на балах я поэтому много проигрываю. Когда я приглашаю дам, они строят мне кислые гримасы». Реакция брата Смирновой-Россет была неординарной: «Джозеф расхохотался и, обернувшись ко мне, сказал: «Не правда ли, Лермонтов самый глупый человек в Петербурге? Он поэт, будет знаменит и не понимает, что красавицы, по которым он теперь вздыхает, будут в восторге иметь возможность сказать когда-нибудь, что во времена их молодости, в счастливые дни их красоты и блеска, Лермонтов воспевал их». Самое интересное во всей этой истории, что после её пересказа Александра Осиповна добавляет в мемуарах: «Мы передали этот разговор Пушкину, он много смеялся и наконец сказал: «Бедный мальчик, и я чувствовал, как он, когда писал в лицее сонеты Дафне, а в Одессе и Кишинёве — баллады Луне. Я воровал даже туфельки и перчатки, собрал большую коллекцию, которую сжёг, вернувшись в деревню, в присутствии моей старушки Арины, единственной свидетельницы этого аутодафе. Она пришла в ужас, узнав, что я совершил столько краж». Источник внушает доверие. Но даже если других свидетельств такой «передачи из уст в уста» нет, можно вспомнить знаменитую фразу Орсона Уэллса: «Между правдой и легендой я выбираю легенду». В 1835 году в журнале «Библиотека для чтения» появилась поэма «Хаджи Абрек» авторства Лермонтова. Это была первая поэма, подписанная полной фамилией Михаила Юрьевича, а не псевдонимом или сокращением. Публикация произошла против воли автора: «Хаджи Абрека» тайно передал в редакцию дальний родственник Лермонтова — Николай Дмитриевич Юрьев. Юрьев решился на обман после неудачных попыток напечатать произведение честно, согласованно с поэтом. Узнав об этом, Лермонтов был в бешенстве, но вскоре стали появляться хвалебные отзывы, и вспыльчивый творец простил выходку Юрьева. Тот номер «Библиотеки для чтения» был в библиотеке Пушкина. Безусловно, Александр Сергеевич «Хаджи Абрека» читал и не мог не вспомнить смешного уязвлённого мальчишку со схожей фамилией, который вслух рассуждал о своей непривлекательности для дам. Фраза «Далеко мальчик пойдёт» предположительно прозвучала именно после прочтения Пушкиным поэмы Лермонтова. Многообещающий дебют состоялся. Благословение было дано. Несмотря на свой строптивый нрав и выращенную в Школе юнкеров показную нахальность, Лермонтов обладал скромностью по части собственного творчества. Он относился к себе критично и не смел искать встречи с Пушкиным до тех пор, пока не напишет что-то достойное. Казалось, встреча вот-вот должна случиться… Никто не мог предположить, что времени оставалось совсем мало. Вечером 27 января 1837 года по Петербургу распространился слух о смертельном ранении Пушкина. В тот день Лермонтов был болен, его мучил жар. Казалось, его телесные страдания были предтечей страданий душевных. По воспоминаниям друзей, весть о кончине Пушкина подорвала выздоровление Лермонтова — болезнь охватила его заново, но было в ней уже и терзание разума, неспособного смириться со смертью великого человека, с которым он так и не увиделся. Из-за скверного самочувствия Лермонтов не смог проводить и оплакать Пушкина вместе с горожанами, — однако он отыскал другой способ заявить о личном отношении к произошедшему. В начале февраля стихотворение «Смерть поэта» облетело столицу. Оно имело оглушительный успех, и хотя некоторые подмечали незрелость слога и излишнюю патетику, это произведение наиболее эмоционально и полно выразило всеобщую скорбь. Имя Пушкина нигде не фигурировало, но все понимали, о ком речь. Вслед за стихотворением стало на слуху и имя автора — Лермонтов. Поползли толки о «преемнике». Советский писатель и литературовед Ираклий Андроников так охарактеризовал это явление: «Никогда ни в одной из литератур мира не бывало примера, чтобы один великий поэт подхватил знамя поэзии, выпадавшее из руки другого, чтобы он нес его по завещанному пути и сам пал бы на поединке с теми же силами. Смерть Пушкина и рождение Лермонтова-трибуна неразделимы». Лермонтова как поэт никогда не был «отражённым светом» от гения Александра Сергеевича. Несостоявшаяся встреча с Пушкиным вошла в ряд главных трагедий жизни Лермонтова. Однако именно из неё, из её горестного естества, высеклись искры нового гения. Гения Лермонтова.