Милый мультфильм о нелегкой работе Купидона

Здесь нужна точность и предельная концентрация внимания. Особенно для Купидона, который получает приказы свыше соединить две судьбы и всё, что ему нужно сделать — это метко выстрелить и попасть в двух счастливчиков во избежание сломанных судеб, неразделенной любви, любовных треугольников или… одноугольников. Кажется, Купидон часто отвлекается на бабочек.

Нехорошая картина

«Венера перед зеркалом» занимает в творчестве Веласкеса совершенно особое место: это единственная его картина с явно эротическим подтекстом. Никогда – ни до, ни после – Веласкес подобного рода работ не писал. Обнажённая натура изредка появлялась в его картинах на мифологическую тему, до которой, впрочем, он был не большим охотником. Церковь и Священная Инквизиция относились к жанру ню неодобрительно (кстати, тесть Веласкеса Франсиско Пачеко занимал в этом влиятельном учреждении должность цензора живописи). Если и были у Веласкеса картины, воспевавшие красоту линий женского тела, то ни одна не дожила до наших дней. Кроме «Венеры перед зеркалом». На ложе, покрытом черными и белыми шелковыми простынями, спиной к зрителю лежит пленительнейшая женщина с тёмными волосами, стянутыми на затылке в простой греческий узел. Она подпирает голову правой рукой и смотрится в зеркало в черной деревянной раме, которое держит крылатый амур. Известно, что ранее и сама картина была вставлена в чёрную раму – это создавало интригующий эффект удвоения. Особенный интерес, разумеется, вызывает личность модели, с которой художник мог писать «Венеру перед зеркалом». Но Веласкес предусмотрительно делает отражение лица героини едва намеченным, загадочно размытым. По-видимому, он хотел, чтобы никто не раскрыл её инкогнито. Лишь в 1983-м году достоянием широкой публики стал документ, согласно которому во время пребывания Веласкеса в Италии (примерно 1649-1651) у него была внебрачная связь, от которой родится сын Антонио. Мальчик появился на свет, когда Веласкес уже покинет Италию навсегда и вернётся в Испанию, а его матерью, предположительно, была итальянская художница Фламиния Трива (Flaminia Triva). Многие считают, что именно её красоту Веласкес воспел в картине «Венера с зеркалом». Слава у картины сложилась нехорошая. За ней тянулся длинный и тёмный шлейф слухов. Она много раз переходила из рук в руки. Рассказывали, что одним из первых владельцев картины Веласкеса стал некий мадридский купец. Как только он приобрёл «Венеру», коммерческая удача оставила его: товары, переправляемые морем, частично затонули, частично были расхищены пиратами. Чтобы компенсировать убытки, владелец перепродал картину другому торговцу, но и ему она не принесла счастья. Вскоре все его торговые помещения выгорели дотла от удара молнии. Очередным обладателем «Венеры» стал ростовщик. Говорили, что не минуло и трёх дней после приобретения картины, как с ним случилось непоправимое: его сначала ограбили, а потом прирезали разбойники. Конечно, история это давняя – всё-таки середина XVII века! – и уже не подлежит научной верификации, зато о дальнейших приключениях «Венеры с зеркалом» мы знаем более точно. В конце XVIII века она попала к герцогине Каэтане Альбе – той, которая сама стала моделью для картин Гойи «Обнажённая Маха» и «Маха одетая». Вместе с ними обеими картина Веласкеса висела в будуаре герцогини до самой её смерти. Потом «Венеру» купил Мануэль Годой – испанский премьер-министр и фаворит королевы Марии-Луизы (её Гойя тоже писал, а один из этюдов Гойи – с обнажённой натурщицей и зеркалом – подозрительно напоминает о работе Веласкеса). В 1906-м картину приобрела Лондонская национальная галерея. Казалось бы – вот она, тихая гавань, которую «Венера» обрела после длительных странствий. Но и здесь покой ей только снился. 10 марта 1914-го года суфражистка Мэри Ричардсон, боровшаяся за избирательные права женщин путём швыряния камней в стёкла британского парламента, придумала новую акцию. Она сумела пронести в галерею мясной нож и яростно вспорола нежную плоть Венеры. Мэри отсидит несколько лет в тюрьме и напишет о своём акте вандализма книгу, а «Венеру» Веласкеса удастся благополучно реставрировать. В Лондонской национальной галерее она находится и сейчас. Автор: Анна Вчерашняя

Здоровый эгоизм: почему заботиться о собственных интересах вполне этично

Эгоистов принято порицать, а готовность жертвовать своими интересами ради чужих считается оптимальной моделью поведения в благополучном обществе. Но так ли все однозначно? Питер Шварц, почетный член и бывший председатель совета директоров Института Айн Рэнд в книге «В защиту эгоизма: почему не надо жертвовать собой ради других», которая недавно вышла в издательстве «Альпина Паблишер», развенчивает ряд мифов об эгоизме и утверждает, что у каждого из нас есть неотъемлемое право пользоваться результатами собственных трудов себе во благо. Мы формулируем свои представления о мире с помощью понятий. Но в нашем обиходе нет понятия «доброго» эгоизма. Определение, которое должно относиться к честным вершителям своих судеб, переносится на беспринципных захребетников. Аутентичное определение эгоизма («действовать в собственных интересах, подчиняясь голосу разума») ловко изъято из нашего лексикона. И это не просто ошибка альтруистов, — это самый настоящий подлог, чудовищное искажение фактов, в результате которого из языка исчезли понятия, которыми можно было бы оперировать при сравнении альтруизма с эгоизмом. Альтруизм всегда хорош, а эгоизм — плох. Отсутствует само поле для дискуссий о том, хорошо или нет быть эгоистом. Понятие разумного, творческого и независимого человека оболгано и вычеркнуто из нашего обихода. Свою ложь альтруисты расцвечивают рассуждениями о том, что эгоист — существо равнодушное и бесчувственное, что его интересуют только деньги, что дружба и любовь несовместимы с преследованием личных интересов и что все эгоисты — зацикленные на себе мизантропы. На самом деле личная заинтересованность может быть и материальной, и духовной. Посудите сами: тот факт, что у вас есть друг или любимый человек, дает вам массу преимуществ. Мы общаемся лишь с теми людьми, которые нужны нам. Мы любим лишь тех, кто нам дорог. И если вдруг, наслушавшись альтруистов, вы воспылаете любовью к первому встречному (если такое вообще возможно), — о, это будет воистину самоотверженный поступок! Возлюбить чужого, и тем более врага, — для этого требуется полное самоотречение. Но настоящая любовь всегда эгоистична. Ее не раздают направо и налево как милостыню. Только представьте себе: вы объясняетесь кому-то в любви не потому, что видите в любимом массу достоинств, а просто из жалости. Это же полный абсурд. Любовь не имеет ничего общего с благотворительностью. Мы любим потому, что данный человек для нас бесценен. И такая любовь доставляет бесконечную радость. Любить, желать прожить всю жизнь с человеком, который для нас олицетворяет все самое прекрасное на свете, — очень личный и эгоистический выбор. И только грубый и бессовестный альтруист способен все перевернуть с ног на голову, называя любовь и дружбу жертвенными отношениями. Альтруисты извратили не только понятие «эгоизм». У них свое, особое представление о жертвенности. Что значит «пожертвовать»? Вряд ли это значит просто что-то кому-то отдать. Если мы даем продавцу в магазине деньги, чтобы купить продукты, это всего лишь сделка. При этом мы отдаем меньшую ценность (деньги) за большую (продукты). Жертвенный поступок означает нечто прямо противоположное: мы отдаем большую ценность в обмен на то, что вообще не представляет для нас ценности. Пожертвовать — значит понести убыток: именно поэтому альтруисты и считают жертвенность добродетелью. Если старшеклассника отвлекают от учебы, вынуждая мыть полы в школьной столовой, его заставляют приносить жертву. Если мать велит сыну отдать любимую игрушку сорванцу, который непременно ее сломает, — она требует от сына жертвы. Простой рабочий, сующий пьяному бродяжке часть своего заработка (его вдруг взяло за живое, что кому-то живется еще хуже, чем ему самому), тоже приносит жертву. Можно привести в пример множество поступков, совершаемых в ущерб собственным интересам во благо других. Дальше — больше. Отказ от сегодняшних удовольствий ради будущих благ альтруисты тоже называют самопожертвованием. Но если кто-то упорно трудится, чтобы стать выдающимся нейрохирургом или скрипачом, причем здесь жертва? Совершенно ни при чем. Напротив, распланировать свою жизнь так, чтобы в будущем получить максимальную отдачу (и в материальном, и в духовном смысле), — значит поступать как самый настоящий разумный эгоист. Пожертвовать ладью, чтобы взять ферзя, — не слабый, а, напротив, очень сильный ход. Вот если вы захотите сыграть в поддавки из жалости к слабому противнику, тогда такой шаг вполне можно будет назвать жертвой. Солдат, идущий на войну, когда враг перешел границу, не приносит никакой жертвы. Он просто защищает от агрессора свою свободу и своих близких. Но если его отправляют на край света с так называемой «гуманитарной миссией» (например, чтобы остановить межплеменную резню), его поступок можно назвать жертвой, потому что конфликт в далекой стране совершенно не затрагивает его личных интересов. «С точки зрения альтруистов, отказ от сиюминутных удовольствий ради будущих благ — жертва, а вот отказ от будущих благ в пользу сиюминутных удовольствий — эгоизм» Альтруисты не видят разницы между совершенно разными поступками. Инвестиции в собственное будущее (сегодня ты откладываешь доллар, чтобы в будущем получить два) они называют самопожертвованием. Но ведь такая модель поведения в корне отличается от действительно жертвенного поступка, когда ты отдаешь свои два доллара навсегда, становясь «сторожем брату своему». С точки зрения альтруистов, отказ от сиюминутных удовольствий ради будущих благ — жертва, а вот отказ от будущих благ в пользу сиюминутных удовольствий — эгоизм. В газете читаем статью об одной футбольной команде, озаглавленную «Во всем виноваты эгоисты». Репортер спрашивает игроков о причинах огромного количества поражений в сезоне. В ответах постоянно звучит слово «эгоизм». «Пока одни ребята сидят дома и набираются сил, изучают план игры, прокручивают на видео рабочие моменты, другие всю ночь шляются по барам и наживают себе неприятности». Этих балбесов «товарищи по команде считают эгоистами». Значит, напиться до посинения, чтобы на следующий день запороть игру, — это эгоизм, а сидеть дома, не притрагиваясь к спиртному, чтобы добиться победы, — самоотречение. Компании, которые по собственной близорукости рубят сук, на котором сидят, обвиняют в эгоизме. Бизнесменов, пытающихся сэкономить на качестве товара и в результате теряющих клиентов и разоряющихся, считают корыстными. Атилла с его бездумной, без оглядки на последствия, погоней за наживой или его рафинированный брат Бледа с его безумными выходками сегодня считаются олицетворением эгоизма, — и это несмотря на то, что ложь и насилие возвращаются, как бумеранг, не служат личным интересам и не приносят благ в будущем. Зато, если ты уже сегодня начинаешь думать о дне завтрашнем и о будущих благах, если ты нацелен двигаться вперед и мыслишь рационально, — альтруисты скажут, что ты «жертвуешь собой». На сегодняшний день не существует четких дефиниций важнейших понятий, связанных с нравственностью, а расплывчатые определения лишь усугубляют положение. Под эгоизмом понимают не заботу о личных интересах (понятие из области этики), а поведение варваров и проходимцев. Жертвенностью считают не обмен некой ценности на то, что ценности не представляет, а отказ от сиюминутного удовольствия. Альтруизм не определяют как подчинение себя другим, а отождествляют с любовью и уважением. Увы, приходится признать, что в головах людей царит путаница, которая делает их беззащитными перед тиранией альтруизма. На ключевой вопрос, почему заботиться о собственной жизни считается аморальным, а о чужой — высоконравственным, альтруизм не дает никакого, пусть даже самого путаного ответа. Человек-хищник — эгоист, говорят они, и вопрос о том, почему истинный эгоизм считается злом, повисает в воздухе. Но если мы проявим настойчивость и попытаемся развеять туман, окутывающий наши представления о нравственности, мы вдруг увидим, что призывы к самопожертвованию не имеют под собой никаких логических оснований. Нет никакого оправдания ни физическому, ни моральному рабству. Нельзя привести ни одного убедительного довода в пользу того, что человек должен подчинить свою жизнь служению другим людям. Наша жизнь принадлежит только нам, и никто не имеет права посягать на нее. Но если альтруисты не способны привести никаких разумных доводов в пользу своего подхода, на что же они опираются? Альтруизм ищет поддержку в области иррационального. Требовать жертвы во благо других — все равно что рассказывать сказки про загробную жизнь и про то, что воду можно превратить в вино. Тут мы имеем дело не с фактами и логикой, а с их противоположностью — слепой верой. Понятие «альтруизм» было сформулировано французским философом XIX в. Огюстом Контом. Уж он-то прекрасно понимал смысл этого понятия, определяя его как «религию человечества». Обосновывая свой подход к этике, он писал о «фундаментальной и неопровержимой доктрине», которая заключается том, что «сердце должно служить уму». Его подход становится ясен из следующего высказывания: «Всякий постулат, претендующий на универсальность, может выводиться исключительно из области чувств». Иными словами, нам предлагают стать альтруистами, руководствуясь не разумом, а чувствами. Наши представления о нравственности мы должны получать не эмпирически, а по наитию, не посредством знаний, а через веру, не потому, что в этом есть какой-то смысл, а несмотря на то, что его нет. Альтруистическая доктрина принижает роль разума, и люди начинают верить, что превратятся в атилл, если начнут жить для себя. Нам постоянно предлагают ложный выбор — либо ты живешь за счет других, либо позволяешь кому-то сесть тебе на шею. Если постоянно твердить, что преследовать личные интересы — вредно и некрасиво, а жертвовать собой ради других — полезно и благородно, люди оказываются сбитыми с толку. Они начинают верить, что область морали вообще неподвластна разуму, и сдаются, решив, что нравственный выбор требует отказа от свободы воли. Посеяв всю эту путаницу в головах, альтруисты довольно потирают руки. Не пытайтесь понять нравственность умом, твердят они. Моральные истины происходят не от ума, а от сердца. Разум тут бессилен. Не надо никаких объяснений, — просто верьте. Верить? Во что? В то, что мы должны подчинить себя чужим потребностям. Этого от нас требует общество. В кодексе альтруиста нет даже намека на логическое обоснование того, что мы обязаны приносить себя в жертву. Более того, альтруисты отрицают саму необходимость хоть какого-то вразумительного ответа на этот вопрос. Если признанные авторитеты объявляет жертвенность добродетелью, спорить бесполезно. Огюст Конт радостно приветствовал христианство с его «подчинением разума вере», ибо вера, по его мнению, «есть служение человека Человечеству». Иными словами, нужно просто заставить себя верить в необходимость самопожертвования. Нужно безропотно принять ее, не задавая вопросов. Если из кодекса альтруизма убрать словесную шелуху, окажется, что ничего другого там нет.

Быть лидером — не значит быть всегда впереди

Как выглядит типичная характеристика лидера? Он вдохновляет, руководит, зажигает других энергией. Но нам не обязательно всем стремиться стать именно такими. Лидерство – это эстафета, которая переходит от одного члена команды к другому. Когда мы называем кого-то лидером, мы подразумеваем, что он стоит на ступеньку выше других людей. Он обладает харизмой. Умеет давать четкие указания и контролировать выполнение работы. Может добиться от других повиновения, должен разбираться во всем, уметь вникать во все тонкости любого процесса и всегда отвечать за результат. Кажется, что речь идет о каком-то сверхчеловеке. Леон Маккеон (Leon McKeown), автор бестселлера «Синергист» (The Synergist), призывает пересмотреть наши привычные представления о лидерстве. По его мнению, наше стремление во всем полагаться на «главного» мешает нам брать ответственность на себя. Вы считаете, что мы все можем быть лидерами? Мы ориентированы на установку, что лидер обладает некими качествами, не свойственными большинству людей. Нам кажется, что лидерство заложено в характере: либо у тебя это есть, либо нет. Но мой опыт говорит о том, что любое действие, которое приближает команду к достижению намеченной цели, – это акт лидерства. Почему люди не решаются брать на себя ответственность? Есть такой вопрос, который гасит любую инициативу, – «А кто я такой?» Нам присуще убеждение, что те, кто находится на высоких постах, попали туда неслучайно. Значит, их решения по определению имеют большую ценность, чем наши. Но это не так. Вспомните ситуации, когда результат был достигнут благодаря слаженной работе всех вовлеченных людей, а не прямому руководству начальника. Если вы видите свое место в команде, если вы разделяете поставленные цели, вы ответственны и за общий результат. Многие думают: я не руководитель, так как же я могу быть лидером? К сожалению, отсутствие стремления к лидерству у нас формируется со школьной скамьи. Нам кажется, что нужно либо родиться с определенными качествами, либо каким-то образом их развить. Между тем, вы наверняка замечали, что во время работы над проектом или очередной задачей роль лидера, как эстафетная палочка, постоянно переходит от одного человека к другому. Важно распознать, в какой момент она окажется у вас. Для этого нужно знать себя, свою роль и место в общем процессе. Типы лидеров, которые должны быть в команде: «Фантазер» Он полон идей. Лучше всего работает со стратегическими целями. Любит и ценит риск и перемены. Легко начинает дело, но не всегда способен его закончить. «Процессник» Он ценит системность в деле. Доверяет количественным данным, а не субъективным оценкам. Осторожен, не любит рисковать. Его главные козыри в работе – точность, регулярность, порядок. «Деятель» Он нацелен на результат. Прагматичен, работает быстро и много. Любит преодолевать препятствия, импровизировать по ходу. Любит четкие, понятные цели. «Синергист» Ориентирован на взаимодействие с людьми. Ценит то, что важно для общего дела. Умеет мыслить стратегически, видеть ситуацию в перспективе. Уделяет внимание связям, общей атмосфере в команде. По материалам: McKeown «The Synergist» (Palgrave Macmillan, 2012) Источник: Psychologies

«Жить со скоростью ребенка»

Дорога до садика у нас занимает 30 минут. Дорога от садика до дома — час-полтора. Маршрут тот же самый, но вот скорость… Вперед мы летим со скоростью мамы. Занятой, спешащей, планирующей, оптимизирующей. Бегом. Нет времени на отвлечения, развлечения, разговоры. Даже на разговоры. Потому что для того, чтобы не просто услышать голос ребенка в утренней суете шумного города, а разобрать, что именно сказал ребенок, нужно присесть, наклониться до его уровня, прислушаться. А это снижение скорости, потеря рабочего времени. Я крепко держу его за руку, потому что один он пойдет гораздо медленнее. И мы летим. Сашка привык к маминой скорости, привык молчком, без капризов добегать до садика. Но он знает, что у нас всё по-честному, и обратно мы пойдем уже со скоростью Сашки. Со скоростью Сашки – это значит разглядывая бабочек над одуванчиками, муравьев, атакующих гусеницу на тротуаре. Замечая поганки, неожиданно выросшие на городском газоне. Пиная опавшие и уже подгнившие яблочки. Скатывая в худого грязного снеговика первый снег. Разглядывая редкие марки машин на парковках и многое другое, что способен заметить ребенок, которого никуда не тащит за руку мама. Однажды, придя за Сашкой в садик, я застала его в песочнице. Он восторженно продемонстрировал мне большой камень, держа его двумя руками. – Мама, представляешь, мы копали, копали и нашли клад! Смотри, какое сокровище мы вырыли! Я оценивающе взвешиваю находку в руках. Кажется, больше килограмма… – Какой здоровенный! Долго выкапывали? – Да! Ваще так долго! Сашка с бесценным трофеем в руках бодро зашагал в сторону воспитательницы отпрашиваться. – Вы что этот булыжник домой потащите? – недоуменно поинтересовалась она. – Да, конечно. Как же иначе? Не каждый день клады находятся. А потом Сашка находит палку. Мимо такой палки нормальный мальчик не пройдет. Длинная, толстая, удобно ложится в руку. Вот ведь дилемма. Камень слишком большой, чтобы нести его одной рукой. А если нести камень двумя руками, то нечем держать палку. Сашка пристраивает камень у обочины и измеряет палкой глубину лужи. Потом стучит палкой по металлической изгороди. Потом несколько минут прыгает, опираясь на палку. Кладет палку, берет камень. Лицо задумчивое. Как будто прислушивается к внутренним ощущениям. Наигрался ли он с палкой? Готов ли расстаться с ней? Не готов. Вертит камень, пристраивает его куда-то подмышку, придерживая предплечьем. Когда Сашка наклоняется за палкой, камень падает. Через несколько попыток Сашке все-таки удается взять в руки и камень, и палку. Правда, палка лежит на неуклюже растопыренных локтях, готовая в любой момент соскользнуть в сторону. Я удерживаю себя от соблазна помочь ребенку и понести камень. Это его решение, его выбор, его ноша. Пусть учится не взваливать на себя больше, чем может унести. Я лишь поддерживаю палку, когда мы переходим через дорогу, чтобы упавшая палка не создала сложную дорожную ситуацию. Упавшую палку Сашка всенепременно захочет поднять, а с камнем в руках это не так просто осуществить… А после перекрестка начинается правильный поребрик. У правильного поребрика ширина в ширину стопы. Правильный поребрик отделяет тротуар не от проезжей части, а от газона, а значит, по нему безопасно ходить. Правильный поребрик соблазнительно возвышается над уровнем тротуара. Следующие 200 метров нашего маршрута до дома Сашка всегда проходит по поребрику. И не только Сашка. Я тоже с детства люблю ходить по правильным поребрикам. Когда ты идешь по поребрику за своим ребенком, гораздо легче двигаться с его скоростью. А потом Сашка замечает голубей. Они купаются в фонтане у ресторана. Сашка опускает на землю камень с палкой. И иронично замечает: «Строители думали, что строят фонтан, а получилась ванна для голубей!» И тут же восторженно: «Смотри, эти голуби такие смешные!» Пытаюсь понять, что смешного Сашка увидел в тех голубях. «Смешные голуби» — это подросшие птенцы. Чуть меньше взрослых птиц, более суетливые, с тощими шеями. Объясняю Сашке, что это уже не птенцы, но еще не взрослые птицы. «А! Я понял! Они как Арсений!» — гениально подметил Сашка. Ну да, птицы-подростки. И я с удовольствием отмечаю наличие аналогии в Сашкином мышлении. Мы приносим домой трофеи: булыжник и палку. Дорога до дома в этот раз заняла один час сорок минут. Но это ценное время, которое я прожила со скоростью ребенка. Жить со скоростью ребенка – значит успевать замечать цвет неба, запахи улиц и собственные эмоции. Успевать удивляться и радоваться простым вещам. Успевать осознавать, что Жизнь прекрасна. Автор: Анна Быкова

«Хочу и буду»: Высоцкий отвечает на вопросы анкеты

Высоцкий говорил о себе, своих мыслях и чувствах емко, кратко, весомо, следуя чеховскому правилу: краткость — сестра таланта. Таким получилось и интервью с ним, которое было помещено в стенгазете самодеятельного клуба любителей авторской песни «Менестрель». Интервью было датировано 28 июня 1970 года и впервые было обнародовано в газете «Советская Россия» спустя семнадцать лет — 14 июня 1987 года. Имя, отчество, фамилия: Владимир Семенович Высоцкий. Профессия: Актер. Самый любимый писатель: М. Булгаков. Самый любимый поэт: Ахмадулина. Самый любимый актер: М. Яншин. Самая любимая актриса: 3. Славина. Любимый театр, спектакль: Театр на Таганке, «Живой». Любимый фильм, кинорежиссер: «Огни большого города», Чаплин. Любимый скульптор, скульптура: Роден, «Мыслитель». Любимый художник, картина: Куинджи, «Лунный свет». Любимый композитор, музыкальное произведение, песня: Шопен, «12-й. этюд», песня «Вставай, страна огромная». Страна, к которой относишься с симпатией: Россия, Польша, Франция. Идеал мужчины: Марлон Брандо. Идеал женщины: Секрет все-таки. Человек, которого ты ненавидишь: Их мало, но список значительный. Самый дорогой для тебя человек: Сейчас — не знаю. Самая замечательная историческая личность: Ленин, Гарибальди. Историческая личность, внушающая тебе отвращение: Гитлер и иже с ним. Самый выдающийся человек современности: Не знаю таких. Кто твой друг: В. Золотухин. За что ты его любишь? Если знать, за что, то это уже не любовь, а хорошее отношение. Что такое, по-твоему, дружба? Когда можно сказать человеку все, даже самое отвратительное о себе. Черты, характерные для твоего друга: Терпимость, мудрость, ненавязчивость. Любимые черты в характере человека: Одержимость, отдача (не только на добрые дела). Отвратительные качества человека: Глупость, серость, гнусь. Твои отличительные черты: Разберутся друзья. Чего тебе недостает? Времени. Каким человеком считаешь себя? Разным. За что ты любишь жизнь? Какую? Любимый цвет, цветок, запах, звук: Белый, гвоздика, запах выгоревших волос, звук колокола. Чего хочешь добиться в жизни? Чтобы помнили, чтобы везде пускали. Что бы ты подарил любимому человеку, если бы был всемогущ? Еще одну жизнь. Какое событие стало бы для тебя самым радостным? Премьера «Гамлета». А какое трагедией? Потеря голоса. Чему последний раз радовался? Хорошему настроению. Что последний раз огорчило? Всё. Любимый афоризм, изречение: «Разберемся». В. Высоцкий. Только для тебя характерное выражение: Разберемся. Что бы сделал в первую очередь, если бы стал обладателем миллиона рублей? Устроил бы банкет. Твое увлечение: Стихи, зажигалки. Любимое место в любимом городе: Самотека, Москва. Любимая футбольная команда: Нет. Твоя мечта: О лучшей жизни. Ты счастлив? Иногда — да. Почему? Просто так. Хочешь ли ты быть великим и почему? Хочу и буду. Почему? Но уж это, знаете!..

Как знания о разных культурах сотрясают основы психологии

Нам кажется, что законы психологии универсальны. Тем не менее, исследования показывают, что разные культуры порождают разные стили мышления, разное отношение к себе и своей роли в обществе и даже разные синдромы. Психология как академическая дисциплина преимущественно формировалась в Северной Америке и Европе. Многие уверены, что этому знанию удалось пройти удивительный путь в постижении людских мотивов и особенностей поведения, которые долгое время мыслились в качестве универсальных. Однако в последнее время некоторые исследователи стали подвергать сомнению этот подход. Да, во многих отношениях мы очень похожи: питание, безопасность, секс — неизменные для нас потребности. Однако культура страны тоже влияет на наши процессы познания, восприятие и индивидуальность. Об этом — статья Николаса Гираерта «Как знания о разных культурах сотрясают основы психологии». Правдоподобны ли результаты психологических тестов? Нередко психологи проводят эксперименты в небольшой группе людей: если население считается однородным, то часто речь идёт о случайной выборке испытуемых. Однако правилен ли такой подход? По статистике, наиболее частотной экспериментальной группой становятся студенты — хотя бы потому, что они, находясь в стенах университета, более доступны для исследования. В итоге, около 90% участников являются представителями WEIRD — западных (western), с высоким уровнем образования (educated), промышленно развитых (industrialised), богатых (rich) демократических (democratic) стран. Так действительно ли можно говорить о «случайной выборке» и «однородности населения»? Маловероятно. Обезьяна, банан и панда, или о стилях мышления Панда, обезьяна, банан: что из перечисленного составляет пару? Респонденты из западных стран обычно вычёркивают банан, потому как панда и обезьяна являются животными: так действует аналитический тип мышления. А опрашиваемые из восточных стран объединяют обезьяну и банан: так работает холистический тип мышления, который воспринимает объект и контекст как единое целое. Классический эксперимент, призванный показать различие культур, предлагает испытуемым из Японии и США просмотреть несколько анимационных роликов. Каждое видео длится не более 20 секунд: в течение этого времени участники любуются на подводный мир — кораллы, рыбок, растения. Когда участников исследования спросили, что им запомнилось больше всего, обе группы в основном называли крупные объекты — больших рыб или скалы. Однако участники из Японии также припомнили детали — например, цвет воды. Это происходит потому, что холистическое мышление фокусируется не только на переднем плане, но и на фоне, уделяя внимание подробностям. Такие эксперименты подтверждают, что восприятие, память, мыслительные процессы действительно зависят от наших культурных особенностей. Любопытно, что эту разницу в самоопределении можно проследить и на уровне мозга. В ходе эксперимента двум группам — американцам и китайцам — было предложено пройти функциональную МРТ. Во время сканирования мозга испытуемым показывали разнообразные определения (раздражительный, любопытный и т. д.), спрашивая, насколько они характеризуют участвующего. Затем были показаны те же определения, но участников уже просили ответить, насколько они описывают их мать. Во время МРТ у американцев было замечено, что реакции в медиальной префронтальной коре, области мозга, отвечающей за представление о себе, различны, когда речь идёт о самом участнике и о его матери. У китайцев же, напротив, разницы в реакциях почти не было: представление о себе практически совпадало с представлением о близком родственнике. Мы все тяжело больны Что является «нормой»? Вопрос риторический, однако долгое время психология пыталась ответить на него, основываясь на той самой WEIRD-выборке. Но ведь то, что в одной культуре признаётся социофобией, в другой может расцениваться как типичное проявление целомудренности и скромности. Существует ряд специфических для каждой культуры синдромов, которые на сегодняшний день уже признаны ВОЗ. Так, люди, страдающие от синдрома коро, при котором возникает панический страх того, что половые органы втянутся и исчезнут, в основном проживают в Азии. В 1967 году в Сингапуре было зафиксировано 454 случаев подобной фобии, а 20 годами позже с этим столкнулись уже в Китае, причём заболевание буквально приняло форму эпидемии: от синдрома пострадало уже 3 000 человек. При этом никаких физических симптомов, сопровождающих мнимое исчезновение органов, врачами обнаружено не было. Жители Средиземноморья подвержены синдрому сглаза, веря в то, что зависть или другие негативные эмоции могут нанести им вред. А Япония считается родиной хикикомори, затворников, стремящихся к максимальной изоляции от общества; по заверению BBC, их уже около миллиона в одной лишь Стране восходящего солнца. Нет сомнений в том, что культура нашей страны оказывает на нас колоссальное воздействие, и эта статья лишь бегло осветила некоторые из примеров такого влияния. Уже сегодня кросскультурная психология преподаётся в университетах по всему миру. Вопрос лишь в том, каким статусом наделит её общая психология: будем ли мы рассматривать её в качестве «приятного дополнения», или же признаем, что она вполне может быть ядром всего психологического знания. Для оформления статьи использованы иллюстрации из книги «Костюмы и жанровые картины XVI века из Западной и Восточной Европы, Востока, Америки и Африки». Источник: Newtonew

Печальная судьба изобретателя велосипеда

Велосипед сегодня — самое распространенное транспортное средство в мире. Легкий и удобный, не требующий топлива, велосипед развивает вполне приличную скорость, обгоняя пешеходов. Велосипедисту не страшны пробки, он может проехать по самой узкой дорожке. И миллиард велосипедистов во всем мире избавил общественный транспорт от перегрузок, шоссе от избытка автомашин. А кто же изобрел велосипед? Велосипед изобрел знаменитый немецкий избретатель барон Карл фон Дрез (1785-1851). Сам ученый называл свое изобретение «беговой машиной», а позднее оно стало известно как «дрезина» или «велосипед». Чтобы на нем передвигаться, нужно было отталкиваться ногами от земли. Педали на нем появились гораздо позже — лишь в 1864 году. Первая поездка на новом средстве передвижения была предпринята Дрезом в 1817 году. Расстояние от Мангейма до Рейнау (около 7 км) он преодолел менее чем за 1 час, передвигаясь со скоростью около 9 миль в час — в то время как конная почта преодолевала этот путь за 4 часа. Судьба барона Карла фон Дреза сложилась печально, хоть началось все вполне благополучно. Он родился в городе Карлсруэ 29 апреля 1785 года в семье баденского верховного судьи Карла Вильгельма Дреза и баронессы Эрнестины Кристины фон Кальтентал. Крестным мальчика стал маркграф Карл Фридрих Баденский. После окончания гимназии Карлсруэ Дрез с 1803 по 1805 годы изучал архитектуру, сельское хозяйство и физику в университете Гейдельберга. В 1808 году Карл фон Дрез поступил на государственную службу лесным инспектором в районе Оффенбург и работал преподавателем в частном лесном институте своего дяди. Через два года благодаря протекции великого герцога он становится главным лесничим Бадена. Однако спустя год Дрез понял, что изобретательская деятельность интересует его гораздо больше, чем охрана лесов, и взял отпуск на неопределенный срок. Первым изобретением барона стала специальная машинка, с помощью которой на нотную бумагу автоматически наносятся одновременно все пять линий. Это изобретение быстро обрело популярность, ведь расчерчивать самостоятельно линии на бумаге — занятие весьма нудное. Его следующим изобретением стали две четырехколесные машины, которые можно было приводить в движение с помощью мускульной силы. Эту новинку фон Дрез представил в Венском конгрессе в 1814 году. Но изобретение вызвало множество замечаний в свой адрес, начиная от медленной скорости, заканчивая сильной тряской при движении. В 1817 году Карл фон Дрез продемонстрировал свое новое и главное изобретение — велосипед, который он сам называл «беговой машиной». Это изобретение поначалу не вызвало восторга, скорее наоборот — у барона появилось много недоброжелателей. Так выглядела «беговая машина», изобретенная бароном. Два колеса, рама, седло между колесами и руль. Конечно, это было несовершенное транспортное средство и, собственно, велосипедом в современном смысле слова он стал тогда, когда появились педали, цепная передача на заднее колесо, надувные шины и тормоза. Позже деревянная рама была заменена металлической. Как-то маркграф увидел своего лесничего верхом на деревянной конструкции, тот отталкивался поочередно ногами и катился по дороге с самым блаженным видом. Приказ об отставке был подписан немедленно. Карл лишился и крова, и денег, и поддержки сильных мира сего. Но благодаря отцу нищета не коснулась изобретателя. Президент Верховного суда очень любил своего сына и относился к его чудачествам с пониманием — чего нельзя сказать о других. Однажды 10-летний наследник маркграфа увидел велосипед и пришел в восторг. Ребенку очень понравилась игрушка, и мальчик упросил отца наградить изобретателя. Карлу Дрезу выдали маленькую премию и ежемесячную зарплату. В 1818 году Дрез получил за свое изобретение почетное звание профессора механики и привилегию великого герцога Баденского (аналог современного патента). Позднее он получил также патент в Пруссии и во Франции. Однако велосипед стал быстро распространяться по миру и без лицензии — уже в 1819 году подобные средства передвижения появились в Англии и в Америке. Спасаясь от неприятностей и недоброжелателей, Дрез отправился в Бразилию, где работал землемером на фазенде Георга Генриха фон Лангсдорфа, однако в 1827 году был вынужден вернуться в Мангейм из-за того, что тяжело заболел отец. Прошло 30 лет и в 1885 году велосипед был запущен в серийное производство, разумеется со всеми дополнениями и усовершенствованиями. Но все эти детали были добавлены к «беговой машине», они ее сделали лучше, совершеннее. И даже название велосипед придумал (фр.vélocipède) французский изобретатель Жозеф Нисефор Ньепс. Но велосипед изобрел Карл Дрез. Это ему пришла в голову идея создать принципиально новое средство передвижения на двух колесах с рамой и рулем. А это основа велосипеда, его неизменная и главная составляющая. В течение десятилетий многие талантливые конструкторы и механики дополняли велосипед необходимыми механизмами. Следует упомянуть основные этапы: — В 1853 г. француз Пьер Мишо запатентовал педальный привод, прикрепленный к переднему колесу. В том числе велосипед обзавелся подпружиненным седлом и тормозом. — Каупер разработал новую конструкцию колеса со спицами. Через год после этого события в Париже фирма «Мейер и Ко» начала производство велосипедов с цепью — так называемым цепным приводом на заднее колесо. — В 1888 году шотландец Джон Бойд Данлоп изобрёл надувные шины из каучука. Они были технически совершеннее, чем запатентованные в 1845 году, и получили широкое распространение. — В 1898 были изобретены педальные тормоза и механизм свободного хода, позволявший не вращать педали, когда велосипед катится сам. В те же годы изобрели и ручные тормоза, но широкое применение они нашли не сразу. В 2005 году по итогам опроса общественного мнения в Великобритании велосипед был признан величайшим изобретением XIX века. За велосипед проголосовало больше опрошенных, чем за все остальные изобретения, вместе взятые. Изобретение велосипеда стоит в одном ряду с изобретением автомобиля. Последним изобретением сына, которое увидел фон Дрез-старший, была пишущая машинка на 16 клавиш. Говорят, эта вещица очень понравилась больному. Но остановить его болезнь не смогла. Он скончался в 1830 году, оставив после себя не столько друзей, сколько многочисленных врагов, которые, естественно, попытались отыграться на сыне. Нервотрепка с различными судами, денежные разборки и прочие неприятности подорвали здоровье фон Дреза-младшего и в 1837 году у него случился инсульт. После выздоровления Карл Дрез поселился в лесу доме у ручья, постепенно приходил в себя и вновь занялся изобретательством. Он решил поставить свой первый велосипед на железнодорожные рельсы, что и удалось. Дрезина навеки обессмертила его имя. Грустно, что у автора изобретения такая печальная судьба... Большую часть жизни Карл Дрез провел в Мангейме (вблизи Карлсруэ). В 1845 году он вернулся в родной город. Неприятности преследовали Карла фон Дреза. В 1849 году барон отрекся от своего дворянского звания и принял имя «Гражданин Карл Дрез» в знак уважения к Французской революции. Это вызвало такую волну ненависти со стороны аристократов, что его лишили той мизерной пенсии, которую он получал прежде. Власти объявили его невменяемым и Карл Дрез умер в абсолютной нищете в городе Краслруэ 10 декабря 1851.

Бертран Рассел: Образование как политический институт

Принципы правосудия и свободы, которые лежат в основе существенной части тех преобразований, в которых нуждается общество, не представляют особой пользы для сферы образования. Лев Толстой пытался руководить деревенской школой, не посягая на свободу учеников; но когда урок вёл кто угодно кроме Толстого, дети неизменно болтали. Когда же урок вёл он сам, он обеспечивал порядок лишь тем, что в порыве гнева бил их по ушам. Очевидно, что буквальное следование принципу свободы невозможно, если цель — научить детей чему-то. В определённой мере власть в образовании неизбежна, и те, кто занимается образованием, должны найти способ осуществлять свою власть в соответствии с духом свободы. Там, где власть неизбежна, необходимо почтение. Всякий, кто стремится обучать действительно хорошо, кто хочет выявить всё лучшее в молодых людях, кто рассчитывает полностью реализовать их потенциал, должен быть преисполнен духом почтения. Именно почтения недостаёт тем, кто выступает в поддержку механистических систем: милитаризма, капитализма и прочих темниц, в которые реформаторы и реакционеры пытаются загнать человеческих дух. В системе образования, с её сводами правил, большими аудиториями, чётким учебным планом и загруженными учителями, с её стремлением к самодовольной посредственности, недостаток почтения к ребёнку — повсеместен. Почтение требует воображения и жизненного тепла; оно требует уважения к тем, у кого меньше всего достижений и власти. Ребёнок слаб и неразумен; учитель силён и более мудр. Учитель, которому недостаёт почтения, неизменно презирает ребенка за эти поверхностные изъяны. Он мнит себя гончаром с куском глины в руках и считает своей обязанностью «формировать» ребёнка. В итоге он придаёт ребенку какую-то неестественную форму, которая затвердевает с возрастом, порождая противоречия и неудовлетворённость, из которых развиваются жестокость и зависть, а также вера в то, что остальные обязаны подвергнуться таким же искажениям. Человек, преисполненный почтения, не будет считать своим долгом «формировать» молодежь. Он видит во всём живом — и особенно в детях — нечто священное, неопределимое, безграничное, неповторимое, бесценное, олицетворение самого принципа жизни. Он чувствует невыразимое смирение в присутствии ребёнка — смирение, необъяснимое с рациональной точки зрения, и в то же время более близкое к мудрости, чем самоуверенность многих родителей и учителей. Он чувствует внешнюю беспомощность и потребность ребёнка в заботе, осознаёт ответственность за оказанное ему доверие. Его воображение подсказывает ему, каким ребёнок может стать; как его устремления могут быть поощрены или подавлены, как его доверие будет обмануто, а его спонтанные порывы сменятся размышлением. Всё это порождает в нём желание помочь ребёнку в его борьбе, придать ему силы и снабдить всем необходимым — не для какой-то отвлечённой цели, навязанной государством или другим безличным субъектом власти, но для целей, к которым неосознанно стремится душа самого ребёнка. Вовсе не в духе почтения осуществляется образование государствами, церквями и подчинёнными им институтами. Центром внимания является далеко не юноша или девушка, а почти всегда — поддержание существующего порядка. Когда же личность принимается в расчёт, это происходит с прицелом на мирской успех: зарабатывание денег или достижение высокого положения. Почти любое образование имеет политический мотив: оно служит для усиления позиций определённой группы (национальной, религиозной или социальной) в соперничестве с другими группами. Именно этот главный мотив обуславливает набор предметов — знаний, которые предлагаются, и знаний, которые утаиваются. Именно этот мотив обуславливает умственные навыки, которые учащиеся должны приобрести. Едва ли что-то делается для поощрения умственного и духовного развития; получившие наилучшее образование нередко имеют атрофированную интеллектуальную и духовную жизнь, подавленные естественные побуждения и обладают только определёнными механическими навыками, заменяющими живое мышление. Некоторые из задач, которые в настоящий момент выполняет образование, должны продолжать выполняться им в любой цивилизованной стране. Все дети должны и дальше обучаться читать и писать, и некоторые из них должны продолжать приобретать знания, необходимые для профессий в области медицины, юриспруденции и инженерии. В таких же предметах, как история и религия, обучение в собственном смысле решительно вредно. Данные предметы затрагивают интересы, благодаря которым существуют школы; а существуют они для того, чтобы преподавались определённые взгляды на эти предметы. История везде преподаётся таким образом, чтобы возвеличить собственную страну: детей приучают верить в то, что их страна всегда была права и почти всегда одерживала победу, что она породила большинство великих людей и что она — во всех отношениях — стоит выше остальных стран. Каждое государство стремится поощрять национальную гордость и прекрасно понимает, что этого невозможно достичь непредвзятым взглядом на историю. Ложные идеи о всемирной истории, которые преподаются в различных странах, порождают раздор и способствуют фанатичному национализму. То же самое относится и к религии. Религиозный институт существует благодаря тому, что все его члены имеют определённые убеждения, истинность которых невозможно подтвердить или опровергнуть. Школы, управляемые религиозными институтами, вынуждены скрывать от молодых людей, любознательных по своей натуре, тот факт, что эти определённые убеждения противопоставлены другим (в равной степени недоказуемым) убеждениям и что многие квалифицированные люди не находят доказательств в пользу той или иной веры. В воинственно-светском государстве школы становятся такими же догматичными, как и те, которые находятся в руках церкви. В нейтральном государстве любое обсуждение религии должно быть исключено, а Библия должна читаться без комментариев, дабы не отдавать предпочтения той или иной секте. Результат и в одном, и в другом случае одинаков: свободное изучение ограничено, а в важнейшем в мире вопросе ребёнок сталкивается либо с догмой, либо с гробовым молчанием. И так обстоит дело не только с начальным образованием. На более высоких уровнях ситуация приобретает более скрытую форму, но она по-прежнему существует. Почти во всех, кто прошёл через престижные школы, она порождает поклонение «хорошему тону», который так же губителен для жизни и мышления, как средневековая церковь. «Хороший тон» хорошо сочетается с мнимой широтой взглядов, готовностью выслушать все стороны и снисходительностью к оппонентам. Но он несовместим с глубокой восприимчивостью или искренней готовностью придать значение другой стороне. Как политическое оружие для сохранения привилегий богатых в демократии снобизма «хороший тон» непревзойдён. Как средство для создания благоприятной общественной среды для имеющих деньги и не имеющих глубоких убеждений или необычных желаний он имеет определённую ценность. В любом другом отношении он омерзителен. Ограничение свободы интеллекта неизбежно, когда целью образования является убеждение, а не мышление. Образование должно поощрять поиск истины, а не убеждение, что определённая система верований истинна Но именно системы верований сплачивают людей в воинствующие объединения: церкви, государства, политические партии. Определённые умственные наклонности повсеместно прививаются институтами образования: покорность и дисциплина, безжалостность в борьбе за мирской успех, презрение к оппонентам, а также абсолютная доверчивость и пассивное принятие мудрости учителя. Все эти наклонности противоречат жизни. Вместо покорности и дисциплины следует стремиться к сохранению независимости и инициативы. Вместо безжалостности образование должно вырабатывать справедливость в мышлении. Вместо презрения оно должно прививать почтение, желание понять. Вместо поощрения доверчивости целью должно быть развитие критического мышления, любви к интеллектуальным изысканиям. Согласие со статусом кво, подчинённость отдельного ученика политическим целям, безразличие к вопросам разума — вот непосредственные причины этих пороков; но за этими причинами стоит ещё одна, более основополагающая — использование образования в качестве средства обретения власти над учеником, а не средства поощрения его развития. Именно в этом проявляется недостаток почтения; и фундаментальное преобразование может произойти только путём развития почтения. Покорность и дисциплина считаются необходимыми для поддержания порядка в классе и эффективного обучения. В некоторой мере это правда; но в намного меньшей, чем полагают те, кто считают покорность и дисциплину желательными самими по себе. Покорность, то есть добровольное подчинение своей воли другому, — это зеркальное отражение власти, которая заключается в управлении волей других. Желаемой целью является свободный выбор, во вмешательстве в который нет необходимости. Что делает покорность необходимой в школах, так это неизбежные для несовершенного экономического устройства большие классы и загруженные учителя. Результат многочасового преподавания — измождённость, расстроенные нервы и необходимость машинального выполнения повседневных задач. А задачи не могут быть выполнены машинально иначе, кроме как требованием покорности. Если бы мы относились к образованию более серьёзно и считали важным сохранить живость детского ума, мы бы осуществляли образование по-другому: мы бы обеспечивали достижение цели, даже если бы затраты были во сто крат большими, чем сейчас. Многим мужчинам и женщинам преподавание доставляет удовольствие и в небольшом объёме может выполняться с пылом, который поддерживает интерес учеников без обращения к дисциплине. Учитель должен иметь столько работы, сколько он может выполнить, получая удовольствие от процесса и принимая в расчёт умственные потребности ученика. Результатом стали бы дружеские отношения — а не вражда — между учителем и учеником, понимание большинством учеников, что образование существует для их развития, а не просто как что-то навязанное извне, сокращающее время на игру и требующее многих часов сидения на месте. Дисциплина, в таком виде, в каком она существует в школах, — преимущественно зло Дисциплина желательного рода исходит изнутри и состоит в способности неотступно преследовать далёкую цель, жертвуя многим на пути и подчиняя естественные порывы воле. Без этого никакая серьёзная амбиция не может быть реализована. Но этот род дисциплины порождается только сильным желанием результата, которого невозможно достичь мгновенно, и может быть сформирован единственно посредством образования. Этот род дисциплины исходит изнутри, от собственной воли, а не от внешнего источника власти.+ Безжалостность в экономической борьбе неизбежно будет прививаться в школах до тех пор, пока экономическая структура общества остаётся неизменной. Это лишь одно из отношений, в которых организация общества, основанная на конкуренции, приносит вред. Спонтанная и бескорыстная жажда знаний — вовсе не редкость среди молодых людей и легко пробуждается в тех, в ком она существует в скрытом состоянии. Но она безжалостно пресекается учителями, думающими лишь об экзаменах, дипломах и учёных степенях. У более одарённых молодых людей попросту нет времени на размышления с самого начала школы и до окончания университета. С первого до последнего дня это сплошная рутина из экзаменационных вопросов и книжных фактов. В итоге самые умные проникаются отвращением к учёбе, мечтая только о том, чтобы забыть всё и начать работать. Однако и там экономическая машина держит их в заточении, и все их естественные устремления пресекаются.+ Экзаменационная система, а также тот факт, что образование используется исключительно как подготовка к зарабатыванию на жизнь, заставляют молодых людей рассматривать знания с чисто утилитарной точки зрения: как путь к деньгам, а не как врата к мудрости. Это не имело бы особого значения, если бы отражалось только на людях без серьёзных интеллектуальных интересов. Но, к сожалению, это в первую очередь затрагивает тех, чьи интеллектуальные интересы наиболее сильны, ведь именно на них пресс экзаменов давит больше всего. Именно им в наибольшей степени образование кажется средством к достижению превосходства над остальными; оно насквозь пропитано безжалостностью и прославлением социального неравенства. Но наша система образования скрывает это от всех, кроме неудачников. Ведь преуспевшие совсем скоро начнут извлекать выгоду из неравенства при полном поощрении людей, руководивших их обучением.+ Пассивное принятие знаний учителя легко даётся большинству молодых людей. Оно не подразумевает усилий независимого мышления и кажется разумным, ведь учитель знает больше учеников. К тому же, это способ завоевать благосклонность учителя. Однако привычка пассивного принятия имеет катастрофические последствия для дальнейшей жизни. Она заставляет людей искать себе лидера и принимать в качестве лидера любого, кто обосновался в этом положении. Она порождает власть церквей, правительств, партий и прочих организаций, посредством которых простых людей обманным путём заставляют поддерживать старые системы, губительные для страны и для них самих. Если бы целью было научить учеников думать, то вместо того, чтобы заставлять их принимать готовые выводы, образование осуществлялось бы по-другому: было бы меньше спешки в объяснении, больше обсуждения, больше возможностей для учеников выражать свои мысли. И, в первую очередь, было бы стремление возбудить любовь к интеллектуальному поиску. Радость интеллектуального поиска намного лучше знакома молодым людям, чем взрослым. Она редко встречается в дальнейшей жизни, потому что делается всё возможное для того, чтобы подавить её в процессе обучения. Люди боятся мысли больше всего на свете: больше, чем краха, и даже больше, чем смерти. Мысль революционна и разрушительна; мысль беспощадна к привилегиям, установленным институтам и удобным привычкам; мысль анархична и непокорна, безразлична к авторитетам и испытанной вековой мудрости Но для того чтобы мысль стала инструментом каждого, а не привилегией меньшинства, нам придётся покончить со страхом. Именно страх сдерживает людей: страх того, что их драгоценные убеждения окажутся ложными; что руководящие их жизнью институты окажутся губительными; что они сами окажутся менее достойными уважения, чем они привыкли считать. Что если рабочий начнёт свободно размышлять о собственности? Что тогда будет с нами, богачами? Что если молодые мужчины и женщины начнут свободно размышлять о сексе? Что тогда будет с моралью? Что если солдаты начнут свободно размышлять о войне? Что тогда будет с военной дисциплиной? Пусть лучше люди остаются глупыми, ленивыми и жестокими. Так враги мысли думают в глубине души, и так они действуют через свои церкви, школы и университеты Никакой институт, основанный на страхе, не может способствовать развитию. Желание сохранить прошлое вместо стремления творить будущее руководит умами ответственных за обучение молодёжи. Образование должно быть направлено не на изучение мёртвых фактов, а на деятельность по созданию нового мира. Оно должно быть основано не на прискорбной ностальгии по устаревшим красотам Греции и Ренессанса, а на видении общества будущего, предстоящем триумфе мысли и непрерывно расширяющемся горизонте человеческого взгляда на мир. Обученные в этом духе будут полны жизни, надежды и радости и будут способны выполнить свою роль в создании для человечества будущего менее мрачного, чем его прошлое. © Bertrand Arthur William Russell Оригинальный текст был опубликован в «The Atlantic» в 1916 году.