Надо признать: и принцессы иногда забывают о своем монархическом происхождении. Особенно когда в огромной, возвышающейся амфитеатром аудитории холодно, за окном — третий день идет дождь, на завтрак — словно в сказке, лишь маковое зернышко, а скатерть-самобранка возомнила себя ковром-самолетом и скрылась в неизвестном направлении. Да еще и формулы на доске едва различимы. «Знала же, надо садиться на первый ряд, и к окулисту давно пора сходить, выписать рецепт на очки — все как-то не складывается», — Изольда вздохнула, вырвала листок из тетрадки для конспектов и начала писать. «… октября. Здравствуй, Лялька. Как вы там, с мамой? У меня все замечательно. Вчера сон приснился. Иду по улице, а навстречу — Александр Сергеевич. Надо сказать, так себе мужичонка: невысокий, страшненький, волосы во все стороны торчат. Я-то его только по сюртуку да плащу, что на памятнике на Пушкинской (москвичи говорят: «Пушка»), и признала. Руки развел радостно и ко мне: — А теперь, душа-девица, На тебе хочу жениться! Я ему вежливо так: — Что вы, Александр Сергеевич, во-первых, это Чуковский написал, во-вторых, вы женаты уже… Он смутился, а я проснулась. В этой холодной, сырой Москве столько правил, которые надо соблюдать, что позавидуешь мухе, всего лишь запутавшейся в паутине. А у нас над морем чайки летают. Летают ведь, кричат? Ты приезжай на каникулах, Лялька. Свожу тебя в цирк на Цветном бульваре. А еще посмеемся вместе. Мне иногда кажется: москвичи не умеют смеяться «просто так», не над кем-то…» Принцесса подумала немножко и старательно замазала фразу про муху, попытавшись изобразить на этом месте кусочек моря. Получилась длинная фиолетовая клякса, но, быть может, Лялька, если очень присмотрится, все-таки поймет, что это волны? Лялька все понимала. В свои одиннадцать она присматривала за мамой, а не мама, погрязшая в тревогах и волнениях о дочерях, за ней. Сон Изольды они обсудили вместе. — Не к добру это, — вздохнула мама. — Боюсь, выскочит наша Иза замуж, а ведь ей еще учиться да учиться. — За Пушкина, что ли? — фыркнула Лялька. — Да лишь бы не за старичка-паучка, — мама еще раз вздохнула, а Лялька решила, что больше показывать маме письма сестры не станет. И правда, следующие письма показались младшей не слишком оптимистичными. «… ноября. Привет, Лялька. Спасибо, что пишешь. Да нет, я не грущу. Немного скучаю без вас с мамой, но, в целом все нормально. Отдала перекрасить в химчистку плащ. Представляешь, только зашла в буфет, держу в руках плащ, как наскакивает стиляга в коротких брюках и опрокидывает на меня полный стакан томатного сока. Высказала ему все, что думала, в выражениях не стеснялась, а он так задумчиво: — Какой у вас красивый голос. Посмотрела — у него очки с толстенными линзами и, наверное, жуткими диоптриями. Стыдно стало: может, и правда не заметил. Да что с того… Мой бывший белый плащ — словно мантия Кровавой Мэри. Зато теперь будет черный, как ее душа… На лекции пока не хожу — не в чем. Может, это и к лучшему: сразу готовлюсь к зачету. Все говорят: «Препод молодой, но зверствует». «Опять ноябрь. Лялька, ты только представь себе: его зовут Игорь Святославович. Мне жутко хочется обратиться к нему: «Князь», но стесняюсь. Впрочем, по порядку. На зачет я пришла — невозможно элегантная. Надеялась потрясти своим внешним видом, еще бы: молодой аспирант. Ха! Во-первых, не я одна такая умная, во-вторых, он в своих очках и со своим зрением нас не различает, все мы для него — лишь «цветное пятно»… Ну да, ты уже догадалась, конечно: на месте преподавателя сидел тип, который облил меня томатным соком. Зачет я получила вполне заслуженно, а вместе с ним и предложение прогуляться вечером. Помня о черном плаще — была горда и непреклонна. В ответ он расхохотался, процитировав Пушкина: «Змея ужалила Маркела. — Он умер? — Нет, змея, напротив, околела». Остаток вечера прошел в непринужденном выяснении того, кто из нас двоих Маркел, а кто — змея. Если честно, Лялька, мне с ним интересно». Начитанная младшая сестренка точно знала, что эпиграмму про Маркела написал другой Пушкин, Василий Львович, но догадалась, что Изольде это глубоко безразлично. — Тоже мне, «князь», — бурчала про себя Лялька, сомневаясь: стоит ли рассказывать об этом маме. Пока письмо шло, Игорь Святославович стал Игорем, а когда осмелевшая Изольда все-таки назвала его «князем», рассмеялся: «Ну, если я — князь, ты — несомненно, принцесса. Только знаем об этом лишь мы с тобой.» Конечно, все это мелочи. Но из мелочей потихоньку рождалось то, название чему Изольда боялась дать, а Игорь — не считал возможным. Новогодняя ночь кружила планету в своих объятиях. Ветер, притворяясь заядлым саксофонистом, наигрывал мелодию на саксофоне-альте, а затем гулко повторял ее в арках и подворотнях дворов на баритоновом саксе… Редкие прохожие жались к домам, боясь взлететь вместе с миллиардом крохотных снежинок, вращающихся в бешеном танце. — Завируха, метель, завируха, — прорываясь сквозь мелодию ветра, почти прокричал Игорь. — Что? — не поняла Изольда. — Лет через десять-пятнадцать кто-нибудь напишет такую песню, — он засмеялся, а она сразу поверила. У влюбленных бывают минуты предвидения… В доме под шпилем, на набережной реки с чудным названием Свислочь их ждали. Игорь успел лишь вставить ключ в замок, как дверь распахнул высокий седой мужчина. За его спиной красовалась новогодняя елка, увешанная игрушками, а по коридору семенила крохотная сухонькая старушка. Ее неожиданно густой, низкий голос заполнил все помещение, когда, легко отстранив супруга, она кинулась навстречу вошедшим: — Господи, закоченели совсем. Игорь, что ты стоишь, помоги девушке раздеться, Слава, быстро наполняй ванну. — Что вы, спасибо, — попыталась отказаться Изольда, но ее никто не слушал. «… января. Здравствуй, Лялька. Как же давно я тебе не писала. И маме, к сожалению. Нет, конечно, я не забыла вас, не думайте, просто закружило меня … Да, я все-таки поехала в Минск, вопреки всем маминым предостережениям. Святослав Владимирович и Ксения Андреевна оказались очень милыми людьми. Хотя это я сейчас так думаю, а вчера ужасно испугалась, когда перед прогулкой по Минску Ксения Андреевна вдруг ринулась ко мне, подняла юбку и выставила на обозрение мой белый атласный пояс с резинками и беленькие шелковые трусики. — Вот в этом ты собираешься гулять по морозу? Игорь, сейчас же пойди в универмаг и купи девочке рейтузы. Нечего хмуриться: если ты хочешь, чтобы она родила тебе ребенка, надо быть внимательным: эти места нельзя застужать. Я думала: провалюсь сквозь землю…» Изольда отложила ручку, заново переживая, как сгорая от обиды и стыда, металась по прихожей, схватив в охапку пальтишко, не в силах одной рукой открыть дверь. Пока не уткнулась в грудь Игоря. — Стой, Изонька. Никуда я тебя не отпущу, — Игорь прижал ее к себе, поцеловал в макушку. — Конечно, мама была ужасно бестактна, но по сути она права: я старше и должен заботиться о тебе. Тем более, что, знаешь, я действительно очень хочу, чтобы у нас был ребенок. Я это сейчас понял, пока ты тут со мной в горелки играла… Не было никакой принцессы. Была влюбленная девчонка, которая сидела у окна, смотрела на обледеневшую речку, заснеженные сосны и беспричинно улыбалась, не слишком вдумываясь в слова, которые, казалось, сами появлялись на листке: «… Пол подо мной даже не треснул, проваливаться было некуда, входная дверь тоже почему-то не захотела открываться, так что и убежать я не смогла, но, главное, Лялька, я поняла, что очень хочу родить ему сына. Глупо, да? А мне кажется: ужасно умно. Ляль, мы с Игорем приедем после летней сессии. Вам с мамой он обязательно понравится, а я поведу его к морю. Представляешь, он никогда не видел моря… Только сначала Игорь сделает операцию. Он так решил: хочет попытаться вернуть зрение. Вероятность пятьдесят на пятьдесят, но мы оба верим, что все будет хорошо». Мария Купчинова