Как мозг реагирует на разрыв дружбы

Разрыв дружеских отношений — очень распространенное явление. Нидерландское исследование 2008 года выявило, что до 70% близких дружеских связей распадаются в течение семи лет, а социальный опрос 2023 года показал, что более двух третей американцев разрывали дружбу в течение жизни. И хотя расставание с другом — не редкость, это не значит, что потеря близкого человека не оказывает существенного влияния на эмоциональное здоровье и даже здоровье мозга. Дисбаланс гормонов и усиление тревожности В первую очередь активируется тревожный сигнал. Как объяснила невролог Лиза Шульман, потеря дружеских отношений может вызвать активацию миндалевидного тела (области мозга, связанной с эмоциональными реакциями). «Миндалевидное тело исследует окружающую среду на предмет угроз. Когда эмоциональная травма достигает определенного порога, миндалевидное тело «подает сигнал тревоги», запуская каскад нейромедиаторов и гормонов, чтобы подготовить организм к защите», — рассказала эксперт. Кроме того, может пошатнуться гормональный баланс. Психиатр Шэрон Батиста отметила, что в число активированных нейромедиаторов входят серотонин, дофамин и норадреналин, отвечающие за регуляцию настроения и обработку эмоций. Дисбаланс серотонина, связанного с чувством благополучия и счастья, способен привести к нарушениям настроения. В то же время снижение уровня дофамина, отвечающего за систему вознаграждения и удовольствие, может вызвать ангедонию — неспособность испытывать радость. Также нередко повышается уровень норадреналина, участвующего в реакции организма на стресс, что способствует всплеску тревожности в процессе переживания горя. Еще одно последствие — синхронизация памяти и эмоций, которые будут работать против вас. Со временем «эмоциональный» мозг может стать более чувствительным под воздействием внешних триггеров, таких как напоминания о потере. Это происходит в ущерб «думающему» мозгу, или коре больших полушарий. Эмоциональные компоненты памяти способны подавлять когнитивные, что усилит тревожность, депрессию и нарушит сон. Психологические последствия Как пояснила клинический психолог Сабрина Романофф, потеря близкого друга, подобно расставанию с романтическим партнером, вызывает чувство горя. Кроме того, по ощущениям это может быть очень похоже на горе от смерти. Это создает так называемое неопределенное, двусмысленное горе — боль от утраты человека, который все еще жив, но больше не будет рядом с вами в привычном понимании. Психика тяжело переживает это состояние, поскольку зачастую не происходит никакого завершения истории, и отсюда возникает путаница и непонимание причин, по которым отношения закончились. Поскольку дружеские связи часто удовлетворяют ключевые потребности в принадлежности и привязанности, их разрыв приводит к чувству отверженности, неуверенности в себе и одиночеству. К этому могут добавляться печаль, гнев и даже симптомы депрессии и тревоги. Со временем это может вылиться в проблемы с социальной идентичностью. Также разрыв дружбы в некоторых случаях запускает реакцию страха, при которой человек начинает бояться разрушить другие отношения или открыться людям из-за риска возможной будущей боли или разочарования». Поэтому те, кто переживает потерю друга, могут изолировать себя в качестве защитного механизма, чтобы снизить уязвимость и избежать эмоциональной перегрузки. План действий В первую очередь эксперты рекомендуют прожить горе. «Отнеситесь к потере как к любому значительному эмоциональному событию, — посоветовала Романофф. — Позвольте себе оплакивать общие воспоминания, связь и ту роль, которую этот человек играл в вашей жизни». Изменения в дружбе — это естественная часть жизни, поэтому лучше сосредоточиться на принятии ситуации, даже если поначалу это может быть трудно. После разрыва легко попасть в негативный цикл обвинений в адрес другого человека и даже себя. Вместо того, чтобы сосредотачиваться на поиске виноватого, признайте, что отношения были ценными, но исчерпали себя. Можно сохранять связь с положительными воспоминаниями, одновременно осознавая причины, по которым все закончилось. Однако это следует делать после первоначального этапа горевания. Вы можете проанализировать дружбу с человеком, составить список хороших, плохих сторон и того, что можно было бы улучшить. Понимание динамики поможет вам расти и устанавливать более здоровые границы в будущих дружеских отношениях. После размышлений о том, что могло привести к окончанию вашей дружбы, уделите время тому, чтобы прояснить, что вы цените в отношениях. Определите свои непреложные принципы и ожидания от дружбы, позвольте этим целям направлять вас к формированию более полноценных связей в будущем. Кроме того, важно не забывать о других людях, с которыми вы общаетесь или дружите. Не позволяйте потере помешать вам ценить другие отношения, которые у вас есть и которые развиваются вместе с вами. Чтобы уменьшить чувство одиночества и получить поддержку, сосредоточьтесь на построении новых социальных связей, а также на укреплении существующих. Согласно теории привязанности, помимо усиления чувства принадлежности, формирование новых связей способствует восстановлению эмоциональной безопасности. По материалам статьи «What Happens in the Brain After a Friendship Breakup» Very Well Mind

Нас били — и мы нормальными выросли

Уверена, многие из вас хоть раз слышали эту фразу. От родственников, друзей, коллег или знакомых. Обычно её произносят безапелляционным тоном, когда хотят подчеркнуть, что физическое насилие над детьми — вполне релевантный метод воспитания. А гуманистическая педагогика, теория привязанности, бережное родительство — это всё глупости и «западные штучки». Жизнь, знаете ли, дама суровая и не терпит сантиментов. Что стоит за такой позицией, как в реальности работает насилие и почему важно выбирать другой путь? Об этом поговорим в статье. Как видим и чувствуем мы Когда-то я искренне считала, что проблемы нет, что родителям виднее, как поступать с ребёнком, и вообще: «бьют — значит, любят». Когда ты живёшь внутри искажённой системы ценностей — ты не подозреваешь об её искажённости. Тебе кажется, что всё в порядке, «а что такого?» и «все так живут». А когда вдруг выясняется, что — нет, не все, тебе позарез нужна поддержка и кто-то грамотный, кто на пальцах объяснит, почему так, как ты привыкла, — неправильно. Тебе нужен кто-то, кто поможет нащупать здоровые ориентиры и объяснит очевидное: детей бить нельзя; никогда. Потому что для тебя это «очевидное» — новый мир, где ты ощущаешь себя маленьким, беспомощным и некомпетентным. Эта статья — моя попытка помочь себе-в-прошлом и, возможно, тем из вас, дорогие читатели, кто, прочитав заголовок, ощутил раздражение, замешательство, злость и недоумение. Не новость, что детей у нас в стране бьют. И не только у нас — детей бьют во всём мире. Бьют руками, ногами, попадающимися под руку предметами. Детей шлёпают, шпыняют, дают им подзатыльники и щелчки. Воспитывают ремнём. Заставляют стоять в углу. На детей орут, обзывают и всячески агрессивно демонстрируют им, кто в доме главный. Всё это подаётся под соусом заботы, любви и попыток вырастить из них «людей». Как будто сами по себе дети ещё не достойны называться «людьми». Впрочем, родители тут же добавляют: мы хотим вырастить из них людей достойных. То есть честных, порядочных и трудолюбивых. Ещё говорят: мы хотим, чтобы наши дети выросли сильными и стойкими, умели справляться с проблемами и брать на себя ответственность. И ради этой благой цели мы прибегаем к насилию. Если у вас ещё не возникло когнитивного диссонанса, предлагаю углубиться в эту проблему, чтобы увидеть, что же стоит за столь яростным стремлением взрослых «вырастить достойных людей». Чаще всего это вовсе не забота о детях и их истинных потребностях, а куда более тривиальные вещи. Например: • страх общественного осуждения, сакральное «что люди скажут» о моём ребёнке; • собственный стыд от ощущения себя неуспешным родителем, ведь дети — существа мало предсказуемые; • страх не справиться со своей родительской ответственностью, ведь в огромном опасном мире дети могут рассчитывать только на нас; • слепое копирование опыта из родительской семьи: мне от родителей перепадало — но всегда за дело. Это далеко не всё, но важно другое: мы, взрослые, искренне убеждены, что, отшлёпав ребёнка или выпоров его ремнём, совершили хорошее дело. Мы уверены, что ребёнок тотчас осознает, в чём именно был не прав, и поймёт, как нужно поступать. Мы ожидаем, что ребёнок призовёт на помощь логику (разумеется, нашу, родительскую) — и увидит, насколько полезным было наше решение ударить его. А если он не поймёт этого сейчас — то когда вырастет, непременно оценит нашу заботу. И ещё спасибо скажет. Спойлер: нет, не скажет. А если скажет — это катастрофа. Как видит и чувствует ребёнок Что на самом деле испытывают дети, которых бьют? Перманентную боль, отчаяние, страх, ужас и безысходность. Именно такими словами описывают своё состояние взрослые, которые выросли в семьях, где было принято насилие. Самый близкий и родной человек, от которого ребёнок ждёт защиты и любви, становится для него источником боли и опасности. Выдержать такое не под силу детской психике — и часто в защитной реакции дети встают на сторону родителей, соглашаются с насилием. У них просто нет другого выхода, ведь противостоять родителям они не могут. Беда в том, что маленький ребёнок считает себя достойным того отношения, какое встречает со стороны своих взрослых. У него нет жизненного опыта, зрелого сознания, критики, нет вообще никаких инструментов, чтобы идентифицировать происходящее с ним как не-норму. Он лишь чувствует, что ему причиняют боль, ощущает беспомощность и страх — и делает вывод: если со мной так поступают — значит, я этого заслуживаю. Только вдумайтесь: чтобы не сойти с ума и выжить, буквально и метафорически, ребёнок предаёт самого себя. На самом деле насилие не учит ничему хорошему. Оно способно только разрушать. Родители, поднимающие руку на ребёнка, не учат его любить правду, не учат его справедливости, великодушию, ответственности и порядочности. Они учат лишь страху, ненависти и жестокости. Насилие ломает детей и лишает их жизненных сил, разрушает доверие между взрослым и ребёнком, наносит детям глубокие психологические травмы (не говоря о физических). Вот с какими последствиями сталкиваются люди, пострадавшие от физических наказаний: • эмоциональная нестабильность, повышенная тревожность, посттравматическое стрессовое расстройство; • непонимание своих личных границ, неумение их обозначать и защищать, сложности с коммуникацией; • боязнь и избегание близких отношений, неумение доверять людям и миру; • неумение справляться с собственной агрессией, из-за чего она выливается на тех, кто слабее; • разнообразные зависимости; • заниженная самооценка, представление о себе как о плохом человеке, неверие в свои силы, страх перед жизнью. Это не полный список, но и его достаточно, чтобы увидеть, что наши намерения воспитать ребёнка «хорошим человеком» через насилие ведут совсем в другую сторону. Так что же, мы — монстры? Оставим родителей, имеющих садистические наклонности в силу неполадок в психике. Таких всё же меньшинство. Поговорим о нас и тех, кого мы каждый день встречаем на работе, в автобусе, на лестничной клетке и в магазине. Неужели мы желаем своим детям зла? Неужели хотим мучить их и разрушать их жизни? Конечно, нет. Проблема куда сложнее и глубже. Вспомним ещё раз фразу, с которой мы начали статью: «Меня били — и я нормальным человеком вырос!» Понимаете? «Человеком вырос». Тут звучит фундаментальная идея, что если к ребёнку не применять насилие — он пойдёт в разнос, не будет знать границ, пристрастится к наркотикам, станет мерзавцем, развратным, тунеядцем и пр. То есть у нас в головах, в культуре, в коллективном бессознательном живёт представление о ребёнке как о некоем недочеловеке, изначально злонамеренном существе, которе надо держать в ежовых рукавицах, не баловать, дрессировать и вылепить из него человека. Как будто в самой сердцевине ребёнка есть некая червоточина, которая требует кропотливого и жестокого труда по исправлению. Честно говоря, я не знаю, откуда в нас это убеждение, этот нелюбящий, злой, подозрительный взгляд на детей. Кажется, прямиком из Средневековья. Почему мы считаем, что дети — это те, кого надо постоянно наказывать, сдерживать, обтёсывать? Может быть, потому что это куда легче, чем воспитывать их — питать своей любовью и лаской, уважать в них личность, выстраивать отношения с ними и учиться быть родителем? Второй причиной агрессивного поведения родителей является наша общая психологическая безграмотность. Мы часто не умеем регулировать себя и работать с собственными эмоциями. Мы не знаем, как грамотно обращаться с накопившимся стрессом, со своим раздражением, усталостью, чувством вины, стыда и тревоги — и выливаем всё это на детей. А ребёнок — он всегда уязвимее и слабее взрослого. Подумайте сами: неужели ваш сын или дочь действительно представляют для вас такую угрозу, что вам необходимо их ударить? Поднимая руку на детей, мы просто сливаем собственную агрессию, с которой не умеем работать. Третья причина насилия в семьях — незнание, как можно по-другому, и собственный тяжёлый опыт. Как ни крути, наша картина мира и представления о семье формируется в раннем детстве, и всё, что было нами запечатлено в родительской семье, мы переносим на свою собственную. Это естественный процесс. Наша задача — выявить эти паттерны, проанализировать их и осознанно отказаться от тех, что губительны для наших детей и наших отношений. Очень упрощённо эту работу можно сравнить с работой смартфона. Есть так называемая прошивка — заданные параметры, которые невозможно изменить. Применительно к нашей психике прошивка — это всё, что мы неосознанно и безоценочно усвоили из родительской семьи. Мы не можем отменить этот опыт или стереть его. Можем лишь установить поверх него новое «программное обеспечение»: создать новые модели поведения, более здоровые и адекватные. Да, иногда, в моменты сильного стресса нас может «заклинить», и мы обнулимся до «заводских настроек». Но это не беда, если мы умеем возвращать себе взрослую ответственность и раз за разом выбирать ненасильственное общение. Беречь себя — значит беречь детей Безусловно, видеть правду — очень неприятно. Сознавать собственные ошибки — больно и стыдно. Но вряд ли это страшнее, чем продолжать причинять страдание своим детям и успокаивать себя мантрой «меня били — и ничего». Неужели мы с вами такие хрупкие, что не можем признать собственную ответственность в насилии — и не развалиться при этом от чувства вины? Неужели мы настолько уязвимы, что не можем честно признаться: причина моих срывов — вовсе не в ребёнке. А в том, что я не умею управлять своими чувствами, не знаю самого себя, не умею обращать внимание на свой ресурс и заботиться о его восполнении, не знаю, как организовать свою жизнь так, чтобы быть довольным ею. Я не призываю к самобичеванию — это путь в никуда. Напротив, мне хочется поддержать каждого, кто набрался смелости и готов что-то менять. Счастливое детство наших детей начинается со счастливых или хотя бы осознанных нас. Поэтому так важны забота о себе, внимательное и бережное отношение к самим себе, устранение собственных болей, проработка своих травм, личностное взросление, умение выдерживать себя в неприглядных и социально порицаемых чувствах и мыслях, работа с психологом и самообразование. И конечно — бесконечное терпение. Давайте станем по-настоящему взрослыми, поймём, что именно у нас как у взрослых есть ресурс изменить ситуацию, и выберем другой путь. Путь, который начинается с честного взгляда на себя и осознания, что ребёнок — бесценная личность, полностью от нас зависимая, и мы сами выбираем, как именно с ним обращаться. Не дети «выводят нас из себя», не обстоятельства «давят на нас и заставляют» — а мы сами выбираем. Давайте хотя бы попытаемся идти по пути осознанности. С неудачами, ошибками, иногда бессилием и отчаянием. С любовью, взаимным доверием, теплом и нежностью, смехом и дурачествами. С этими постоянными «маааам!» ( и «паааап!») и нашими объяснениями по кругу в сотый раз. Со счётом до двадцати и глубоким дыханием прежде, чем сказать ребёнку то, что автоматически рвётся с языка. Со слезами от собственной усталости и чувством вины, когда не сдержались. С искренним «прости меня, пожалуйста, малыш, я был не прав». С этой неустойчивой родительской самооценкой и вечным страхом «а вдруг я что-то сделаю не так?». С неизбывной тревогой за детей, со всей палитрой чувств, которая присуща родительству. Мы все порой бываем вымотаны и обесточены. Бываем взвинчены и на пределе. Каждый может сорваться. За это можно и нужно извиняться перед детьми, объяснять им своё поведение и в дальнейшем следить за собственным состоянием. Детям не нужны идеальные родители. Нужны настоящие, живые, тёплые, умеющие признавать ошибки, брать ответственность и учиться. И тогда, став взрослыми, дети будут помнить не наши сомнения, страхи, срывы и неуверенность. А нашу честность перед ними, искреннее стремление создать доверительные отношения, наши объятия и «я рядом», когда им было плохо, больно и страшно. И в свою взрослую жизнь они заберут именно это.

Почему некоторые люди никогда не взрослеют

Максу было чуть за двадцать, а он все еще не чувствовал себя взрослым. Жил с матерью и отчимом, подрабатывал время от времени и просиживал дни в видеоиграх. Друзей вне интернета не было, планы на будущее расплывались. Он словно удерживал жизнь на паузе — без риска, без решений, без движения. Это был не просто растянутый подростковый период. Макс замкнулся: выходил из дома редко, питался энергетиками и едой навынос. В его мире оставались только мать, брат-близнец и онлайн-подруга Дженна. Любое приглашение «выйти в люди» раздражало и пугало; он уходил почти сразу, будто улица обнажала его хрупкость. В играх, напротив, все поддавалось контролю: можно приглушить эмоции, переписать сюжет, выключить реальность. Так сложился образ жизни, построенный на избегании: он уходил от людей, ответственности, усилий — и прежде всего от риска встретиться лицом к лицу с возможной неудачей и собственным стыдом. Когда избегание становится идентичностью За кажущейся пассивностью жил тяжелый, невыносимый стыд. Макс понимал, что отстает, ненавидел свое тело и слабость, но не мог это выразить. Никаких психологических инструментов — только старые, знакомые способы увести себя в сторону: диссоциация, еда, гаджеты, игры. Заглушая стыд, он заглушал и все остальное. Это была не застенчивость и не просто социальная тревога. Речь шла об избегающем расстройстве личности — устойчивом паттерне подавленности, чувства неадекватности и болезненной чувствительности к критике. Такие люди хотят близости и роста, но страх быть разоблаченным и «недостаточным» оказывается сильнее. Тогда избегание перестает быть тактикой и становится частью личности: не идти туда, где больно; не пробовать то, что может не получиться; не открываться тому, кто способен увидеть слабость. День за днем Формально Макс учился в университете, но в практическом смысле не присутствовал там: пары пропускал, в клубы не ходил, друзей не заводил. Он не поддерживал разговор, не предлагал тем, будто внутри не было опоры, собственного взгляда. Даже в играх — его главном занятии — не искал глубины: перескакивал с сюжета на сюжет, хватал новизну, избегал усилий. Это были не увлечение и не мастерство, а ритуал отвлечения — способ переждать жизнь. После выпуска из университета Макс работал, только когда мать находила ему подходящее место. Через несколько недель его начинала душить рутина, раздражали коллеги и совместные задачи. Он не имел опыта доводить проекты до конца, и всякий раз неадресованная злость выталкивала его к двери. Важно понимать: это не «лень» как моральный изъян. Для людей с избегающим расстройством личности даже небольшие социальные и профессиональные требования переживаются как реальная угроза: «Сейчас они увидят, что я не справляюсь». И лучше уйти заранее, чем подтвердить собственный страх. Регрессия как стиль жизни Макс не справлялся с простыми вещами: заполнить анкету, разобраться с оплатой, выбрать недорогую микроволновку. Любая зона неопределенности — и он отступал. Мир казался чрезмерным: слишком громкий, сложный, требовательный. Поэтому он звонил единственному человеку, который как будто мог удержать его от распада, — матери. Он звонил по много раз в день: что написать в сообщении, куда обратиться с насекомыми в квартире, как решить спор с провайдером. Мать ворчала: «Не приходи ко мне по каждой мелочи», — и все же спешила спасать. Ее помощь приносила облегчение обоим: ему — освобождение от ответственности, ей — ощущение нужности. Но такая «поддержка» не учила, а подменяла самостоятельность: она давала ответы, а не инструменты. Эта зависимость — не про страх потерять привязанность (как при зависимом расстройстве), а про бегство от возможного разоблачения и стыда. Регрессия здесь становится ролью: лучше оставаться ребенком, чем признать свою неуклюжесть на взрослой территории, где нужно пробовать, ошибаться и расти. Идеализация, основанная на фантазиях В офлайне у Макса друзей не было. Единственной связью оставалась Дженна — знакомая из игр, с которой он переписывался с подростковых лет. Они никогда не встречались, их «дружба» целиком жила в онлайне, но Макс идеализировал ее: «самая умная, самая красивая, лучшая». То же происходило и с публичными фигурами: случайный повар в ролике вдруг становился «лучшим в мире», актриса — «лучше чем Мэрил Стрип». Логики в оценках не было — была детская восторженность недосягаемым. Чем дальше человек, тем совершеннее он казался, потому что не предъявлял встречных ожиданий. Идеализация на расстоянии — удобная защита. Реальная близость всегда связана с риском: тебя могут не понять, раскритиковать, увидеть уязвимым. А далекий объект любви безопасен: он не требует усилий и не отражает твоей слабости. Без опыта живых отношений с их нюансами и разочарованиями у Макса не формировались взвешенные суждения — только фантазии, которые не проверяются на прочность. Проецируемый стыд Стыд Макса был не просто сильным — он был невыносимым. Признать его означало встретиться с пустотами собственного опыта. Поэтому он делал иначе: создавал проекции. Когда в его жизни появилась молодая женщина — амбициозная, поддерживающая, — он отреагировал нападением. Он критиковал ее планы, высмеивал учебу и работу, распространял нелепые слухи среди тех немногих, кто был у него «своими»: матери, брата-близнеца, Дженны. Иногда злость прорывалась внезапно: едва заметный повод — и поток презрения. Он сравнивал ее с Дженной, уверяя, что «та во всем лучше». На деле именно эта женщина подсвечивала самое болезненное: другие двигаются, а он — нет. Ее энергия и компетентность напоминали ему о том, чего у него не было, и он пытался сделать ее такой же ничтожной, как чувствовал себя сам. Это уже не просто защитная реакция, а стратегия: не вынести стыд — значит спроецировать его на другого. Парадокс в том, что желание близости у людей с избегающим расстройством личности никуда не исчезает. Макс заставлял себя выходить из комнаты и встречаться с девушкой — в пределах «безопасного»: тихое кафе, короткая прогулка. Но чем ближе становилась реальность, тем громче звучал страх унижения. Поддержку он принимал за скрытую критику, зависть маскировал презрением, а искренность — угрозой. Видимость перемен К тридцати у Макса появились «улучшения»: еженедельные вечера настольных игр, осторожное слово «друзья» в адрес небольшой компании. Это был самый стабильный социальный ритуал за последние годы. Но фундамент оставался прежним. Он все еще жил с матерью и отчимом; комната была захламленной пещерой с мигающими экранами; прогресс — аккуратно выстроенной декорацией. Параллельно усиливался внутренний разлад. Он остро чувствовал собственную инертность и незначительность в мире, где ценятся действие и участие, — и в то же время стал резче отстаивать категоричные суждения. В чатах появлялись тезисы уровня приговора: «Все богатые — мошенники», «Система — сплошной обман». Стоило попросить пояснить, он замыкался. Не потому, что не имел мнения, — потому что любое углубление грозило разоблачить: за громкими формулами пусто. Этот «тихий крах» проявился особенно ясно во время короткой поездки за границу — первой в его жизни. Небольшая компания все спланировала, но в день отъезда у одного участника сорвался перелет, и группе пришлось быстро перестроиться. Все собрались обсуждать варианты, а Макс сел в угол и уткнулся в телефон. На мягкое «Макс, нам нужно решить это вместе, присоединишься?» — отвернулся и замолчал. Не оправдывался, не спорил, просто исчез из ситуации. Это была не растерянность. Это было чистое избегание — отказ вступать в реальность, даже когда ставки невысоки. Любое решение несло риск ошибиться, а значит — риск ответственности. А ответственности Макс не переносил: ни за поездку, ни за дружбу, ни — что важнее — за собственную жизнь. Избегание не меняется с возрастом Еженедельные выходы «в свет» не отменили главного: внутренний механизм остался прежним. Макс качался между детской беспомощностью и хрупким превосходством, между потребностью в людях и страхом быть увиденным настоящим. Он по-прежнему объяснял свои трудности «внешней системой», а когда система — то есть живые люди — просила участия, он растворялся в тишине. Он не нашел себя ни в офлайне, ни в вымышленном мире. Он перестал участвовать в жизни раньше, чем научился в ней жить. И в этом нет ничего экзотического: такие истории случаются чаще, чем мы готовы признать. Люди с избегающим расстройством личности нередко выглядят пассивными и даже кажутся примирившимися с изоляцией. Но за спокойной поверхностью идет непрерывная внутренняя борьба — за право не стыдиться себя, за возможность выдержать реальность и остаться в контакте. По материалам статьи «Why Some People Never Seem to Grow Up» Psychology Today

Искусство скучать: как философия поможет справиться с цифровой перегрузкой

Порой кажется, что так много всего постоянно борется за наше внимание: резкий звонок телефона, гул социальных сетей, непрекращающийся поток электронных писем и бесконечная лента контента. Это знакомая и повсеместная проблема цифровой эпохи. Жизнь пронизана постоянными стимулами, а моменты настоящего покоя — когда разум свободно блуждает без цели — стали редкостью. Цифровые технологии проникли в работу, образование и личные отношения. Для многих неучастие в них равносильно небытию. Люди утешают себя тем, что это нормально, ведь платформы обещают безграничный выбор и возможности для самовыражения. Однако это обманчиво. То, что выглядит как свобода, скрывает в себе тонкое принуждение: отвлечение, видимость и вовлеченность преподносятся как обязательства. Забвение бытия Исследователь из Ньюкаслского университета Мехмет Орудж, как человек, годами изучающий философию, часто задается вопросом: как вырваться из этого замкнутого круга и попытаться думать так, как великие умы прошлого? Возможный ответ пришел от немецкого философа Мартина Хайдеггера. Он утверждал, что современные технологии — это не просто набор инструментов, а способ раскрытия информации; система, в которой мир, включая тело и разум человека, предстает прежде всего как ресурс, используемый для создания контента. Таким же образом платформы являются частью этого ресурса, формируя то, что появляется, как оно появляется и как люди ориентируются в жизни. Цифровая культура вращается вокруг скорости, видимости, алгоритмического отбора и навязчивого генерирования контента. Жизнь все больше отражает логику ленты в соцсетях: постоянное обновление, вечное «здесь и сейчас», нетерпимость к медлительности, тишине и покою. По словам Оруджа, цифровые платформы не только отнимают внимание, но и ограничивают возможность глубокого осмысления, позволяющего полноценно проживать жизнь и понимать самих себя. Они лишают способности пребывать в тишине и встречаться с незаполненными паузами. Когда возникают моменты пустоты, люди инстинктивно ищут других — не для настоящей связи, а чтобы заполнить внутреннюю пустоту внешними отвлечениями. Хайдеггер назвал это явление das Man — некто безликий, чье влияние бессознательно принимают другие. Das Man становится своего рода призрачным убежищем: оно предлагает комфорт, но при этом незаметно стирает чувство индивидуальности. Это бесконечно множится через лайки, тренды и алгоритмическую виральность. Убегая от скуки, люди теряют возможность обрести подлинное «Я», которое растворяется в бесконечном коллективном подражании. Хайдеггер опасался, что под властью технологий человечество может утратить способность соотноситься с «самим бытием». Это «забвение бытия» — не просто интеллектуальная ошибка, но экзистенциальная нищета. Сегодня это проявляется как утрата глубины — исчезновение скуки, размывание внутреннего мира, исчезновение тишины. Там, где нет места скуке, не может быть и рефлексии. Там, где нет паузы, не может быть и осознанного выбора. «Забвение бытия» Хайдеггера теперь проявляется как утрата самой способности скучать. Способность к глубокому и продолжительному размышлению утрачивается. Скука как привилегированное настроение Для Хайдеггера глубокая скука — это не просто психологическое состояние, а особое настроение, в котором повседневный мир отступает. В своем курсе лекций 1929–1930 годов «Основные понятия метафизики» философ описывает скуку как фундаментальную настройку, благодаря которой сущее перестает «говорить» с людьми, обнажая небытие, лежащее в основе самого бытия. «Глубокая скука, бродящая в безднах нашего бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой скукой приоткрывается сущее в целом», — писал Хайдеггер. Скука — это не пустота, а порог, условие для мышления, удивления и возникновения смысла. Утрата глубокой скуки отражает более широкий процесс падения экзистенциальной глубины на поверхностность. Некогда служившая вратами в бытие, скука теперь воспринимается как досадный изъян, который нужно исправлять с помощью развлечений и отвлечений. Никогда не позволять себе скучать — это то же самое, что никогда не позволять себе быть такими, какие мы есть. По словам Хайдеггера, только в тотальной скуке люди оказываются лицом к лицу с сущим. Избегая этого, они избегают себя. Проблема не в том, что скука наступает слишком часто, а в том, что ей никогда не позволяют проявиться полностью. Она, как ни парадоксально, становится все более распространенной в таких утопающих в технологиях странах, как США, считается чем-то постыдным. К ней относятся почти как к болезни. Ее избегают, ненавидят, боятся. Цифровая жизнь и ее многочисленные платформы предлагают потоки микроотвлечений, которые не позволяют погрузиться в это более примитивное состояние. Беспокойство перенаправляется в скроллинг, который порождает лишь еще больший скроллинг. То, что исчезает вместе со скукой, — это не досуг, а метафизический доступ — тишина, в которой мир может говорить, а люди могут слышать. Заново открыть для себя скуку — не просто предаться безделью. Это значит вернуть себе условия для мышления, глубины и подлинности. Это тихое сопротивление всепроникающей логике цифровой жизни, открытие полного присутствия бытия и напоминание о том, что пауза, неструктурированный момент и период тишины — нечто существенное и необходимое. По материалам статьи «Put down your phone and engage in boredom – how philosophy can help with digital overload» The Conversation

Искусственный интеллект и будущее любви

Искусственный интеллект все чаще становится пространством для эмоциональной разгрузки, заменяя людям поддержку, которой им не хватает в реальных отношениях. В условиях одиночества, тревожности и дистанцирования в близких связях все больше людей обращаются к ИИ как к источнику утешения, слушающему собеседнику или даже виртуальному партнеру. Эти технологии, способные имитировать заботу и внимание, заполняют эмоциональные пустоты, предлагая стабильность и контроль в противовес сложностям человеческого общения. Такие практики отражают глубинные изменения в способах переживания близости и выстраивания привязанностей в цифровую эпоху — изменения, которые перестают быть исключением и становятся частью повседневной реальности. Для тех, кто страдает от эмоциональной перегрузки или боли, искусственный интеллект может предложить своего рода связь. Он реагирует, слушает и повторяет успокаивающие слова, которые могут помочь успокоить нервную систему. ИИ последователен и всегда доступен. Когда человек находится в тревожном, навязчивом или неконтролируемом состоянии, такая отзывчивость может стать настоящим спасением. Она дает ощущение отражения в зеркале, без риска недопонимания, и присутствия, не требующего эмоциональных переговоров. Для многих это не просто удобно, это опьяняет. И нетрудно понять почему. Теория привязанности объясняет, что мы формируем связи с теми, кто способен нас успокоить. Наше тело нуждается в контроле, разум — в гармонии, а психика, особенно в моменты уязвимости, тянется ко всему, что приносит облегчение: к людям, к историям, к вещам, к фантазии или, в данном случае, к языковой модели. Искусственный интеллект способен имитировать аспекты надежной опоры. Он может сохранять спокойствие, поддерживать пространство и даже предлагать идеи. Однако он не может по-настоящему общаться. У него нет нервной системы, внутреннего мира и тонкого чувства недосказанности. Он не может ни разрушать, ни восстанавливать. Тем не менее многие люди находят его достаточно хорошим в моменты эмоционального кризиса. В этой связи возникает ряд важных психологических вопросов: если человек чувствует, что за ним наблюдает что-то искусственное, меняет ли это его восприятие реальных людей? И если он учится контролировать ситуацию только с помощью запрограммированных проверок, то как это влияет на его способность к настоящей близости? Эти вопросы не являются абстрактными, они возникают в реальной жизни и требуют особого внимания. Желание имеет свойство адаптироваться, как и одиночество. Когда мир вокруг нас разочаровывает, когда мы чувствуем себя проигнорированными, невидимыми или эмоционально истощенными, наша психика начинает искать новые способы облегчения. Она может найти утешение в повторении, фантазии или даже в успокаивающих интонациях чат-бота. В эпоху цифровых технологий, когда нас окружает избыток информации и эмоциональный голод, многие люди стремятся не к близости в традиционном понимании этого слова, а к предсказуемости и возможности совместного регулирования эмоций по запросу. Это особенно заметно в мире, где любовь стала более поверхностной, игровой и эмоционально неуловимой. В приложениях для знакомств больше внимания уделяется перелистыванию, чем глубине. Текстовые сообщения заменяют разговоры. Отношения развиваются не только благодаря зрительному контакту и голосу, но и тщательно продуманным подписям и отложенным ответам. В этом контексте искусственный интеллект незаметно предлагает эмоциональную непосредственность, не требуя от нас эмоциональной отдачи. То, что когда-то мы могли обсуждать с партнером или психотерапевтом, сейчас все чаще передается на откуп различным системам. Хотя эти системы не могут полностью заменить общение, они могут создать иллюзию удовлетворения. Для людей, которые выросли в интернете или чьи самые глубокие эмоциональные переживания происходили через экраны гаджетов, эта иллюзия близости может казаться вполне реальной. Технологии будут продолжать развиваться, как и способы, которыми люди стремятся общаться. Вопрос не в том, станет ли искусственный интеллект более эмоционально интеллектуальным — он обязательно станет. Речь идет о том, какие потери и приобретения мы понесем, когда заменим реальный риск в отношениях искусственным сдерживанием. Отношения не всегда отражают нас самих. Они могут быть сложными, вызывать разочарование и противостоять нашим привычкам, но также и помогают нам расти. ИИ не способен на это. Он не может оспорить наши прогнозы или вызвать нашу защиту. Он не будет неправильно нас понимать и заставлять говорить более четко. Он не уйдет, но и не может по-настоящему остаться. Его присутствие лишь имитируется, а настройка закодирована. Но для людей, которые испытывают боль и отчаянно нуждаются в чувстве безопасности, это может быть не так важно в данный момент. Главное — то, что ИИ помогает им снова дышать. Он дает название буре, смягчает острые углы и позволяет почувствовать себя лучше. Это не провал. Это процесс адаптации. Но в то же время это и зеркало. Это показывает нам, чего не хватает в мире человеческих отношений. Многие люди сегодня не стремятся к традиционным связям. Они ищут стабильности, контроля и ощущения поддержки, не рискуя при этом потерять что-то важное. И в этом контексте искусственный интеллект выступает убедительным подтверждением этих тенденций. Однако, как мы знаем, искусственный интеллект — это лишь копия. Что еще предстоит исследовать — то, как это отразится на глубинных основах нашей эмоциональной жизни. Станем ли мы более самостоятельными или более отстраненными? Избавимся ли мы от некоторых вредных зависимостей или, возможно, приобретем новые? Станем ли мы более эмоционально развитыми или, наоборот, более закрытыми? Как напоминает нам Стивен Порджес, автор поливагусной теории, безопасность — это основа любых отношений. Когда мы не ощущаем безопасности рядом с другими людьми, наши системы ищут защиту в других местах. В мире, где любить становится все сложнее, искусственный интеллект может стать заменителем совместного регулирования. Искусственный интеллект обладает потенциалом для поддержки, регуляции и даже исцеления. Однако есть риск, что мы потеряем связь с качествами, которые делают настоящие отношения поистине преобразующими. Любовь, которая охватывает все сферы жизни, определяется не своим совершенством, а способностью выдерживать противоречия и хаос. Она позволяет нам раскрыться во всей нашей эмоциональной многогранности, а не просто отражать наши приятные реакции. Возможно, именно этого требует от нас сегодняшняя ситуация — не паниковать и не отступать, а исследовать. Как меняются наши потребности? Что мы ожидаем от технологий? И где те грани, которые мы все еще стремимся найти друг в друге? Будущее близости может оказаться не совсем человеческим. Возможно, это будет что-то гибридное, чего мы пока не до конца понимаем. Но если мы хотим оставаться в контакте с тем, что делает любовь преображающей, нам следует осознать, что мы размениваем. По материалам статьи «AI and the Future of Love» Psychology Today

Еда — это то, что мы помним

Автор статьи — бизнесмен Фейсал Хоке. Кухня всегда была местом, где живут истории, забота и человечность. В прошлом году я потерял маму. Готовя ужин в День матери, я вспомнил, как сильно еда была связана с нашими отношениями. Это была не просто еда. Это были воспоминания. Тарелка супа, чашка чая, простое рыбное карри — каждая из этих вещей была для нас особым языком. Еда для нее была способом воспитания, самовыражения и общения. В процессе приготовления я осознал, что забота проявляется в простых ритуалах. Сегодня, когда автоматизация и оптимизация захватывают мир, я нахожу утешение в еде — в этих маленьких оазисах среди хаоса, где можно почувствовать связь с другими. Однако меня беспокоит, что будет с душой еды, если машины возьмут на себя ее приготовление, доставку и планирование меню. В мире, где все стремится к совершенству, еда остается одним из немногих мест, где несовершенство придает всему смысл. Еще до того, как мы начинаем говорить, нас кормят. С первых дней еда становится источником наших первых ощущений безопасности, заботы и внимания. Теплая миска риса, брызги манговой мякоти, ароматное рагу, готовящееся на кухне, где звучит смех, — все это не просто еда. Это послания, которые говорят: «Мы тебя любим». Я часто думаю о маминой заботе, которую она вкладывала в каждое блюдо. Рецепты не могут передать это ощущение, а машины — повторить ее движения, ритм и особый подход к готовке. Каждое ее блюдо было историей, способной исцелять, успокаивать, превращать моменты в воспоминания или воскрешать их. Самая питательная пища — не та, что рассчитана строго до грамма, а та, что остается в памяти. Технологии могут повторить вкус, но они не могут передать ощущения. Блюда — это память, культура и ремесло. Во время своих путешествий я понял: еда — это нечто большее, чем просто топливо. В японской традиции кайсэки, основанной на осознанном и сезонном подходе, каждое блюдо выбирают не для удобства, а чтобы отразить природу, эмоции и живое присутствие момента. В буддийских храмах седзин рери превращает простую растительную кухню в медитацию, где каждое действие пропитано состраданием и осознанностью. Здесь ни один ингредиент не пропадает впустую, ни один момент не ускоряется. Эти традиции резко контрастируют с современной культурой быстрого питания, где еда рассчитана на скорость и сиюминутное удовольствие, но зачастую лишена души. Если мы позволим еде стать просто механическим продуктом, который бездумно поглощается, мы рискуем потерять что-то важное внутри себя. Готовить — это не просто потреблять. Это творчество. Это процесс создания, который обостряет чувства, требует эмпатии и приветствует спонтанность. Приготовление пищи — это творческий диалог с нашим прошлым, настроением и теми, кто будет есть. Здесь нет места «идеалу» — только момент, импровизация и интуиция. Готовка напоминает нам, что мы живы. В процессе готовки память, интуиция и любовь сливаются в единое целое на одной тарелке. Ни один автоматизированный инструмент не может передать ту радость открытия, те маленькие чудеса, которые рождаются от прикосновения, вкуса и чувства времени. То, как ты готовишь, отражает то, насколько ты вовлечен. Это не просто механическая задача, а эмоциональный отпечаток. В защиту застолий Технологии облегчают нашу жизнь, делая готовку безопаснее и доступнее. Но важно помнить: они должны помогать, а не заменять нас. Когда еда становится лишь функциональным продуктом, мы теряем ее суть — то, что делает ее по-настоящему человеческой. Еда — это способ общения, понимания и создания общности. Нам нужны не «умные» кухни, а длинные столы. Места, где люди разных поколений, культур и жизненного опыта могут встретиться и разделить трапезу. Чтобы сохранить душу еды, нужно: • Вернуть застолья. Не просто для еды, а для общения. Отложите гаджеты. Поговорите по-настоящему. • Готовить с душой. Еда должна передавать эмоции. Она может быть радостью, печалью, праздником. Готовка — это язык заботы. • Хранить традиции. Рецепт бабушки — это не просто еда, а наследие. Записывайте его, делитесь с другими. Дайте ему жить. • Передавать из поколения в поколение. Учите детей не просто готовить, но и понимать, зачем это нужно. Покажите, что еда — это акт любви. • Накрывать длинные столы. Приглашайте людей. Делитесь едой. Пусть она станет мостом для единства, сочувствия и мира. Кухня — это место, где память, осознанность и забота сливаются в единый поток. Это уникальный рецепт, который неподвластен искусственному интеллекту, ведь он исходит только от живого человеческого сердца. Жизнь, наполненная вкусом и смыслом В своем кулинарном блоге я делюсь блюдами, которые запоминаются не только вкусом, но и искренней заботой, с какой они приготовлены и поданы. Это может быть поддерживающий суп в трудный день, блюдо из прошлого, которое вы делили с близким человеком, или даже приготовленная наскоро тарелка, собранная с теплотой и вниманием. Эти моменты наполняют не только тело, но и душу, превращая еду в акт близости. Будущее может предложить нам более быстрые и эффективные способы питания, но только человеческая забота, осознанные жесты и любовь, вложенные в приготовление пищи, придают еде подлинный смысл. Давайте сохраним человечность в еде. Пусть она будет неровной, неидеальной, но всегда с заботой. Еда — это не просто топливо. Это способ помнить, чувствовать связь, дарить любовь и тепло. Готовя, мы насыщаем не только тела, но и души. И этот вкус никогда не будет доступен машинам. По материалам статьи «Food Is How We Remember | Psychology Today» Psychology Today

Как показать человеку, что его заметили и услышали

Вспомните, когда в последний раз вы встречали человека, который сразу же вам понравился. Возможно, он не просто рассказывал о себе или говорил заготовленные фразы. Скорее всего, он заставил вас почувствовать, что вы ему небезразличны, что вы важны и вам комфортно в его компании. Умение создать мгновенную связь на рабочих встречах, в новых социальных ситуациях и на свиданиях может стать основой для крепких и длительных отношений. Вот несколько советов, которые помогут вам максимально использовать эти решающие первые 30 секунд в различных ситуациях. 1. Рабочие встречи. Участвуйте, а не просто присутствуйте Представьте, что на собрании коллектива вам представили нового человека — Адриана, потенциального клиента. Вместо того чтобы просто пожать руку и сказать: «Приятно познакомиться», попробуйте сделать взаимодействие более личным. Плохой подход: «Приятно познакомиться, Адриан. С нетерпением жду совместной работы». Лучший подход: «Адриан, я слышал много хорошего о вашей работе над последним проектом! Чем вы гордитесь больше всего?» Почему это работает: • Это сразу дает Адриану почувствовать, что его ценят. • Это переводит разговор от светской беседы к содержательному взаимодействию. • Это побуждает Адриана поделиться чем-то позитивным, чтобы разговор начался на хорошей ноте. 2. Новые знакомства. Сделайте это для них Знакомство с новыми людьми может вызывать волнение, будь то на деловой встрече или на свидании с друзьями. Когда Рина встречает Омара на светском мероприятии, у нее есть два варианта, как начать разговор. Плохой подход: «Итак, чем вы занимаетесь?» (Этот вопрос часто используется и может показаться формальным и неинтересным). Лучший подход: «Омар, чем вы увлекаетесь вне работы?» Почему это работает: • Это приглашает к более увлекательному и искреннему диалогу. • Это демонстрирует искреннее любопытство, а не просто обмен именами и должностями. • Это позволяет Омару говорить о том, что ему действительно нравится, и чувствовать себя более комфортно. 3. Свидания. Сила игривого любопытства Лиора и Кенджи договорились выпить кофе на первом свидании. Она стремится избежать банальных и предсказуемых вопросов, которые могут создать напряжение. Плохой подход: «Итак, расскажи мне о себе». (Это слишком общее предложение, которое не даст Кенджи возможности выразить себя). Лучший вариант: «Кенджи, если бы твоей личности была посвящена тематическая песня, какой бы она была?» Почему это работает: • Это звучит игриво и неожиданно, что помогает снять напряжение. • Это побуждает Кенджи открыться, создавая атмосферу веселья и непринужденности. • Это сразу дает представление о личности Кенджи, что помогает лучше понять его. Больше быстрых советов, как мгновенно наладить контакт с любым человеком С начала разговора обращайтесь к собеседнику по имени. Это придаст вашему общению более личный и близкий характер. Проявляйте искреннее любопытство. Задавайте вопросы, которые вызовут интересные и содержательные ответы. Активно слушайте собеседника. Кивайте, поддерживайте зрительный контакт и подтверждайте его слова, например, с помощью фразы «Это интересно!». Быстро находите точки соприкосновения. Общие интересы, биография или общие знакомые — все это способствует установлению взаимопонимания и дружбы. Улыбайтесь и отражайте энергию собеседника. Люди инстинктивно тянутся к тем, кто разделяет их настроение и энтузиазм. Заключительная мысль Чтобы оставить неизгладимое первое впечатление, нужно не просто произвести впечатление на окружающих, а заставить их почувствовать свою значимость. Будь то деловая встреча, дружба или романтические отношения, если в первые 30 секунд вы сможете заставить человека задуматься, это может стать основой для чего-то действительно значимого. По материалам статьи «The First 30 Seconds: 3 Keys to Instant Connection» Psychology Today

Ипохондрия: как жить в мире с телом, которое предательски «врет»

Ипохондрию часто называют мнительностью, капризом или симуляцией. Со стороны человек, который приходит к врачу с очередным «несуществующим» заболеванием, выглядит странно. Но для того, кто живет с этим состоянием, ипохондрия — не прихоть, а сложный, изнурительный мир, в котором сконцентрированы ключевые проблемы современного человека: фоновая тревожность, утрата базового чувства безопасности, недоверие к миру и к официальной медицине в частности. Это мощнейшая психосоматика, которая мастерски симулирует самые страшные сценарии, заставляя тело по-настоящему болеть от страха. Как действующий ипохондрик, я вижу в этом расстройстве не слабость, а крик души, пытающейся справиться с неподъемной внутренней тревогой. Это полномасштабная война, где врагом становится собственное тело, а полем боя — сознание. Попробуем не жаловаться, а исследовать: почему ипохондрию можно считать настоящим, но непризнанным в быту заболеванием психики, на какие «болевые точки» личности она бьет, и как выстраивать стратегии защиты и самопомощи, чтобы бороться именно с ипохондрией, а не с самим собой. Что же скрывается за маской? Ипохондрическое расстройство — это не просто беспокойство о здоровье. Это устойчивая, всепоглощающая озабоченность мыслью о наличии серьезного, прогрессирующего заболевания. Ключевое слово — «мыслью». Мозг ипохондрика не выдумывает симптомы, он катастрофически их интерпретирует. Легкое покалывание становится признаком начинающегося инфаркта, головная боль — опухолью мозга, а обычное вздутие — раком кишечника. Корни ипохондрии уходят глубоко в историю. Первым «определителем» этого состояния считается Гиппократ, который использовал термин «ипохондрия» (от греч. «hypochondrion» — подреберье) для описания недугов, источник которых, как он полагал, находился в этой области тела — месте расположения селезенки и печени. Позже, во II веке нашей эры, Клавдий Гален развивал идею о том, что это состояние связано с расстройством нервной системы. Однако настоящий прорыв в понимании ипохондрии как психического феномена совершил Зигмунд Фрейд, связав ее с неотработанной тревогой и вытесненными конфликтами, которые находят свой выход через телесные симптомы. Современная диагностика опирается не на анализ самих симптомов (они могут быть любыми), а на поведенческие и когнитивные паттерны: • Навязчивый поиск информации: постоянное изучение симптомов в интернете либо в медицинской литературе. • Избыточный самоконтроль: многократная проверка пульса, давления, осмотр тела на наличие новых родинок или изменений. • Избегающее поведение: боязнь посещать врачей (дабы не услышать «страшный» диагноз) или, наоборот, частая потребность в консультациях и обследованиях. • Катастрофизация: любое ощущение в теле автоматически интерпретируется как признак смертельной болезни. Ипохондрия — это не случайный сбой. Она всегда бьет по самым уязвимым местам человеческой психики, таким как: • Утрата базового доверия к миру. Это фундаментальное чувство, формирующееся в детстве, дает нам уверенность, что мир в целом безопасен, а наше тело — надежный союзник. Когда это доверие подорвано (травмой, потерей, нестабильным окружением), тело перестает быть крепостью и становится источником постоянной угрозы. • Экзистенциальная тревога и страх смерти. Ипохондрия — это, по сути, персонифицированный ужас перед небытием. Борясь с мнимой болезнью, человек бессознательно борется со смертью, пытаясь взять под контроль то, что контролю в принципе не подлежит. • Потребность в заботе и внимании. В обществе, где болеть «неприлично», а жаловаться — признак слабости, болезнь становится единственным социально одобряемым способом получить поддержку и сочувствие. Тело «говорит» то, что не может сказать его хозяин: «Мне нужна помощь, я не справляюсь». • Невыраженные эмоции и психосоматика. Гнев, обида, тоска, которые не нашли выхода, часто «оседают» в теле. Ипохондрический ум, не способный распознать их истинную природу, приписывает их соматическому недугу. Так психическая боль превращается в физическую, с которой бороться кажется проще. Борьба с ипохондрией — это не война на уничтожение, а партизанские действия по установлению перемирия. Она требует принятия и понимания, а не самобичевания. Краеугольный камень первой помощи себе — психотерапия. Помочь могут несколько современных подходов: • Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ): помогает выявить иррациональные мысли-катастрофы («покалывание = рак») и заменить их более реалистичными. • Терапия принятия и ответственности (ACT): учит принимать тревожные мысли как «просто мысли», не подчиняясь им, и направлять энергию на ценные для себя действия. • Метакогнитивная терапия: помогает понять, что проблема не в самих мыслях, а в нашей реакции на них (постоянная проверка, поиск подтверждений). • Работа с тревогой. Поскольку ипохондрия — дочь тревоги, будут полезны техники для ее снижения. Это могут быть дыхательные практики и медитация: помогают укорениться в «здесь и сейчас», вырывая из плена пугающих фантазий о будущем. И, конечно, телесные практики: йога, плавание, бег. Они в данном случае не столько «укрепляют здоровье», сколько возвращают связь с телом как с источником силы и удовольствия, а не только боли. • Информационная гигиена. Жесткий, но необходимый шаг — запретить себе «гуглить» симптомы. Попробуйте договориться с собой: «У меня есть один доверенный врач. Только его мнение я считаю авторитетным». Безусловно, ипохондрия рождается у людей, подверженных высокой тревожности. Это лечится, но поскольку корень этой тревожности за годы формирования стал частью личности, искоренить ее на 100% может не получиться никогда. И здесь кроется важнейший инсайт: если это часть личности — значит, это вы. И эту часть тоже нужно принять. Все чувства страха понятны. Но ключевой вопрос — осознанность: предпринимаете ли вы действия, чтобы помогать своему организму, или только переживаете? Если вы прошли необходимые обследования и врачи исключили патологию, значит, вы сделали все, что могли. Дальнейшее просиживание в очереди к новому специалисту или неделя парализующего страха перед МРТ — это не забота о здоровье, это украденная у себя жизнь. Да, страшно ждать результатов. Но спросите себя: что вы делаете с этой неделей ожидания? Проживаете ее в страхе или наполняете ее жизнью? Осознание, что не все вам подконтрольно — горькое, но освобождающее. И вот еще одно наблюдение, которое помогло мне впервые взять ипохондрию под контроль. Все люди хотят чувствовать, ведь пока ты чувствуешь — ты живой. Но наш мозг ленив и автоматизирует рутину, которая составляет 80% нашей жизни. Мы проживаем ее на автопилоте, без ощущения включенности. Когда же мы по-настоящему чувствуем? В яркие моменты: счастья, путешествий, праздников. Или в негативе — в страхе, боли, борьбе с болезнью. Что мы проживаем дольше и «качественнее»? К сожалению, негатив. Счастье от отпуска быстротечно, а страх перед болезнью может длиться месяцами. И тогда подсознание делает «выгодный» выбор: чтобы ощутить себя живым, проще привлечь проблему, чем организовать себе праздник. Значит ли это, что за ипохондрией подсознательно кроется желание привлекать проблемы, чтобы чувствовать? Вопрос без однозначного ответа, но сам факт его рассмотрения меняет взгляд на проблему. Как только я увидела эту связь, мне стало понятно: гораздо приятнее концентрироваться на позитиве. Но для этого нужно изменить подход к «скучной» рутине, из которой мы так отчаянно пытаемся вырваться любыми способами, даже через болезнь. Мне помогла простая практика «Приятности дня» — нечто среднее между дневником благодарности и вечерним ритуалом с близкими. Каждый вечер мы с семьей делимся 3-5 приятными моментами, которые случились с нами за день. Сначала это было трудно: «Что в этом дне могло быть хорошего?». Но мозг — гибкая система. Он быстро перепрограммируется на поиск хорошего. Первая чашка кофе, лучик солнца в окне, улыбка прохожего, интересная задача на работе, вкусный ужин. Мозг начинает сканировать день не на предмет опасностей, а на предмет мини-радостей, чтобы вечером было чем поделиться. Программирование на поиск хорошего — замечательный подход, который может принести множество выгод, перевешивающих мнимые «выгоды» ипохондрии. Это не значит отрицать проблемы и риски. Забота о здоровье должна оставаться важным приоритетом, и важно слышать предупреждения своей интуиции. Но когда вы сделали все, что могли, вместо тяжелого ожидания спросите себя и своих близких: «А какие приятности окружали вас сегодня?». Пусть этот простой вопрос станет вашим первым шагом к прекрасному здоровью — не только тела, но и души, которая так устала бояться и так хочет, наконец, жить.

«Сад чудес» и несостоявшаяся пищевая революция Даниэля Бертло

В начале 1920-х годов на левом берегу Сены, неподалеку от Парижа, на участке земли, зажатом между возвышающейся Парижской обсерваторией и зелеными массивами парка Шале, цвел небольшой лабораторный сад. В отличие от обычного сада с ухоженными растениями и запахом свежевскопанной земли, этот имел индустриальный вид. «Сад чудес», как окрестил его один из журналистов, был заставлен возвышающимися белыми ящиками, снабжаемыми водой из больших стеклянных сосудов. В соседних теплицах находилось не менее необычное оборудование. Но настоящее чудо происходило внутри приземистых лабораторных зданий. В августе 1925 года автор журнала Popular Science Норман К. Макклауд описал, как Даниэль Бертло — отмеченный наградами французский химик и физик — проводил в своем «Саду чудес» революционные эксперименты по созданию «фабричных овощей». Бертло (сын знаменитого французского химика и дипломата XIX века Марселена Бертло) использовал сад для развития новаторских работ своего отца. С 1851 года старший Бертло начал создавать синтетические органические соединения, такие как жиры и сахара (именно он ввел название «триглицерид»), из неорганических соединений — водорода, углерода, кислорода и азота. Это был первый революционный шаг на пути к созданию искусственной пищи. Как писал Макклауд, мужчина получал пищевые продукты искусственным путем, подвергая различные газы воздействию ультрафиолета. Эти эксперименты показали, что с помощью света растительную пищу можно производить из газов воздуха. Но эксперимент Бертло не получил широкого распространения. Спустя столетие большая часть продуктов по-прежнему производится традиционным способом — выращиванием растений. Однако идея производства еды в контролируемых промышленных условиях набирает популярность. Возможно, идея изобретателя все-таки принесла свои плоды — просто не так, как он себе это представлял. Революция в пищевой химии Бертло не смог полностью достичь своей цели и искусственно воспроизвести то, что растения делают естественным путем. Тем не менее его эксперименты, какими бы сенсационными они ни казались сегодня, в 1925 году считались нормальными. А все потому, что открытия его отца произвели революцию в химии и вызвали волну невероятного оптимизма в отношении будущего пищевой промышленности. К 1930-м годам ученые начали синтезировать все: от витаминов до лекарств вроде аспирина и пищевых добавок (искусственных загустителей, эмульгаторов, красителей и ароматизаторов). В 1894 году в интервью журналу McClure’s отец Бертло отметил, что к 2000 году вся пища станет искусственной и люди будут питаться искусственными мясом, мукой и овощами. По мнению ученого, пшеничные и кукурузные поля исчезнут с лица земли, а коров, овец и свиней перестанут разводить, потому что мясо будут производить напрямую из их химических компонентов. Добро пожаловать в «Сад чудес» Целью младшего Бертло было производство «сахара и крахмала без участия живых организмов». Для достижения этого он задумал фабрику с огромными стеклянными резервуарами. Газы закачивались бы в эти емкости, а «с потолка свисали бы лампы, излучающие ультрафиолетовый свет». Мужчина представлял, что, когда химические элементы соединятся, «сквозь стеклянные стенки резервуара мы увидим нечто вроде легкого снегопада, который будет скапливаться на дне резервуаров». Конечными продуктами должны были стать растительные крахмалы и сахара, созданные в результате точного воспроизведения работы природы. К 1925 году ему уже удалось с помощью света и газов (углерода, водорода, кислорода и азота) создать соединение формамид, которое используется в производстве сульфаниламидных препаратов (разновидность синтетических антибиотиков), других лекарств, а также промышленных товаров. Но на этом прогресс в воссоздании фотосинтеза остановился. Бертло скончался в 1927 году — через два года после выхода статьи Макклауда в Popular Science — так и не осуществив свою мечту. Несмотря на смелые прогнозы того времени, производство продуктов питания только из воздуха и света в 1925 году было крайне амбициозной задачей, хотя бы по той причине, что фотосинтез был плохо изучен. Этот термин был введен всего за несколько десятилетий до этого, когда влиятельный американский ботаник Чарльз Барнс выступил за более точное описание внутренних механизмов растения. Хлорофилл открыли в предыдущем веке, но то, что происходит на клеточном уровне в растениях, в основном оставалось на уровне теорий вплоть до 1950-х годов. Бертло, возможно, был прав в своих экспериментах, придав импульс развитию будущей индустрии искусственного питания, но он был далек до копирования природного процесса. Однако недавние открытия, возможно, все же позволили найти обходной путь — в зависимости от того, что вы понимаете под словом «еда». Современный ответ саду Бертло От вертикальных ферм и гидропоники до генетически модифицированных культур — с 1960-х годов коммерческое сельское хозяйство было сосредоточено на получении большей урожайности с использованием меньшего количества ресурсов, включая землю, воду и питательные вещества. Начало этому положил лауреат Нобелевской премии мира американский биолог Норман Борлоуг. Он способствовал «зеленой революции», выведя методом селекции низкорослый и высокозернистый сорт пшеницы. Теоретически пределом этой «революции» стало бы полное освобождение производства продовольствия от традиционного сельского хозяйства, исключая все ресурсы, кроме воздуха и света, как и задумывал Бертло. В прошлом столетии люди постепенно приблизились к созданию еды буквально из ничего, добившись прогресса в расшифровке сложных биохимических процессов, связанных с физиологией растений. Но со времен экспериментов Бертло стало понятно, что фотосинтез нелегко воспроизвести в промышленных масштабах. Однако компании все же пытаются. В апреле 2024 года Solar Foods открыла завод в финском городе Вантаа. Это современное предприятие, где работники контролируют большие резервуары, заполненные атмосферными газами. Внутри этих емкостей вода превращается в богатую белком жидкую субстанцию. После обезвоживания она становится золотистым порошком, насыщенным белком и другими питательными веществами, готовым к превращению в пасту, мороженое и протеиновые батончики. Солеин (solein) напоминает то, к чему стремился Бертло, как и сам завод, который, согласно корпоративному пресс-релизу 2025 года, использует атмосферные газы, чтобы сделать возможным «производство продуктов питания в любой точке мира, поскольку оно не зависит от погоды, климатических условий или использования земли». Но на этом сходство с видением французского ученого заканчивается. Solar Foods действительно не требует для производства пищи земли или растений, но их технология основана на живом организме. Используя одну из форм ферментации, она полагается на микроб, который «переваривает» воздух и воду, чтобы произвести белок. Американская компания Kiverdi использует схожий процесс микробной ферментации, изначально разработанный NASA еще в 1960-х годах для дальних космических полетов. Австрийская компания Arkeon Technologies разработала собственную технологию ферментации для производства пищи из углекислого газа без необходимости использования земли или других питательных веществ. Кажется, микробная ферментация открывает многообещающую новую главу в создании синтетических продуктов, но не ждите, что помидоры или кукуруза в ближайшее время начнут появляться из воздуха — это не искусственный фотосинтез. Понимание фотосинтеза столетие назад было примитивным, но Бертло во многом опередил свое время — его видение оказалось удивительно пророческим. Хотя люди до сих пор не поняли, как химически воспроизвести фотосинтез, стоит признать некоторые успехи, сделанные только за последнее десятилетие. Упомянутые компании могут помочь удалить избыток углекислого газа из атмосферы, одновременно предлагая решения для будущих продовольственных кризисов. А могут и не помочь. Это покажет только следующее столетие. По материалам статьи «100 years ago, scientists thought we’d be eating food made from air» Popular Science