Философ-когнитивист Томас Метцингер не исключает, что в будущем настраивать химию своего мозга будет так же просто, как сейчас лечить головную боль: лекарства, улучшающие память и совершенствующие мышление, появятся в каждой аптечке. Но как в такой ситуации регулировать рынок психотропных веществ и кто вправе оценивать их пользу или вред? Нужно ли принудительно делать людей умнее или в обязательном порядке прописывать таблетки от плохого настроения? Какие состояния сознания станут нормой, а какие окажутся вне закона? Публикуем отрывок из книги «Наука о мозге и миф о своем Я. Тоннель эго» издательства «АСТ», где Метцингер формулирует вопросы, с которыми неизбежно столкнется нейроэтика будущего. Сознательное замалчивание фактов нежелательно с этической точки зрения, поскольку часто косвенным образом вредит другим людям. Человечество еще столкнется с серией проблем, история возникновения которых похожа: во-первых, известные факты сознательно замалчивались в разных местах. Затем они неожиданно всплывали в новой, более широкой форме. Теперь информацию невозможно контролировать государственным законодательством или политическими мерами отдельных стран. Это выглядит так, словно все знание, которое было подавлено, из человеческого подсознания вдруг прорвалось наружу в виде новых демонов и понемногу принялось захватывать наше жизненное пространство. Типичные примеры тому — организованная преступность, спущенная с цепи и теперь глобально действующая финансовая индустрия и изменения климата. Отношение к новым психоактивным веществам относится к тому же ряду. В настоящее время областью нейротехнических исследований, которая, скорее всего, приведет к коммерческой эксплуатации технологий сознания и быстро изменит общество, является область психотропных веществ. В целом, от них можно ожидать немало благ: мы сможем лечить психические и неврологические расстройства с помощью новых комбинаций методов визуализации, хирургии, глубокой стимуляции мозга и психофармакологии. В большинстве стран от одного до пяти процентов населения страдают серьезными психическими расстройствами. Тяжелые психические болезни часто ведут к тому, что пациенты теряют чувство собственного достоинства, и это также те болезни, в лечении которых мы меньше всего продвинулись за века (это ясно указывает на то, что наша теория сознания была неправильной). Теперь появляется реальная надежда, что новое поколение антидепрессантов и антипсихотических средств облегчит страдания больных этими старинными немочами. Но мы на этом не остановимся. В важной новой дисциплине — нейроэтике — новым ключевым словом является «когнитивное совершенствование». Речь идет о новых медикаментах, которые должны улучшать психическую производительность, то есть, по существу, лекарства, «делающие умными» и «делающие бодрыми». Мы скоро научимся совершенствовать мышление и настроение здоровых людей. В самом деле, на сцену западной культуры уже вышла «косметическая психофармакология». Если мы справимся со старческой деменцией и потерей памяти, если разработаем препараты, обостряющие внимание и удаляющие застенчивость, а то и обычную повседневную грусть, почему бы их не использовать? И к чему оставлять врачам решение, какую роль в нашем личном эскизе жизни должны играть такие медикаменты? Как сегодня можно выбрать операцию по увеличению груди, пластическую хирургию, пирсинг и другие способы изменить свое тело, так вскоре мы сможем тонко и точно настраивать химию своего мозга. Кому же решать, какие перемены обогатят нашу жизнь, а о каких придется пожалеть? Сознательное замалчивание фактов нежелательно с этической точки зрения, поскольку часто косвенным образом вредит другим людям. Человечество еще столкнется с серией проблем, история возникновения которых похожа: во-первых, известные факты сознательно замалчивались в разных местах. Затем они неожиданно всплывали в новой, более широкой форме. Теперь информацию невозможно контролировать государственным законодательством или политическими мерами отдельных стран. Это выглядит так, словно все знание, которое было подавлено, из человеческого подсознания вдруг прорвалось наружу в виде новых демонов и понемногу принялось захватывать наше жизненное пространство. Типичные примеры тому — организованная преступность, спущенная с цепи и теперь глобально действующая финансовая индустрия и изменения климата. Отношение к новым психоактивным веществам относится к тому же ряду. В настоящее время областью нейротехнических исследований, которая, скорее всего, приведет к коммерческой эксплуатации технологий сознания и быстро изменит общество, является область психотропных веществ. В целом, от них можно ожидать немало благ: мы сможем лечить психические и неврологические расстройства с помощью новых комбинаций методов визуализации, хирургии, глубокой стимуляции мозга и психофармакологии. В большинстве стран от одного до пяти процентов населения страдают серьезными психическими расстройствами. Тяжелые психические болезни часто ведут к тому, что пациенты теряют чувство собственного достоинства, и это также те болезни, в лечении которых мы меньше всего продвинулись за века (это ясно указывает на то, что наша теория сознания была неправильной). Теперь появляется реальная надежда, что новое поколение антидепрессантов и антипсихотических средств облегчит страдания больных этими старинными немочами. Но мы на этом не остановимся. В важной новой дисциплине — нейроэтике — новым ключевым словом является «когнитивное совершенствование». Речь идет о новых медикаментах, которые должны улучшать психическую производительность, то есть, по существу, лекарства, «делающие умными» и «делающие бодрыми». Мы скоро научимся совершенствовать мышление и настроение здоровых людей. В самом деле, на сцену западной культуры уже вышла «косметическая психофармакология». Если мы справимся со старческой деменцией и потерей памяти, если разработаем препараты, обостряющие внимание и удаляющие застенчивость, а то и обычную повседневную грусть, почему бы их не использовать? И к чему оставлять врачам решение, какую роль в нашем личном эскизе жизни должны играть такие медикаменты? Как сегодня можно выбрать операцию по увеличению груди, пластическую хирургию, пирсинг и другие способы изменить свое тело, так вскоре мы сможем тонко и точно настраивать химию своего мозга. Кому же решать, какие перемены обогатят нашу жизнь, а о каких придется пожалеть? Можно с уверенностью предположить, что фармакологические нейротехнологии для улучшения психической производительности здоровых людей будут совершенствоваться и что от этических проблем не удастся просто отвести взгляд, как мы поступали в прошлом с классическими галлюциногенами. Самая важная разница заключается в том, что усовершенствовать свой ум захотят намного больше людей, чем желали духовных переживаний. Как писала когнитивный нейроученый Марта Фара с соавторами еще некоторое время назад: «Вопрос уже не в том, нуждаемся ли мы в руководстве по пользованию нейрокогнитивным совершенствованием, а в том, какого рода руководство нам требуется». «Нам придется решать, какие состояния сознания следует объявить вне закона в свободном обществе» Придется ли с приходом нового поколения когнитивных стимуляторов брать предэкзаменационный анализ мочи в школах и университетах? Станут ли с появлением в широком доступе надежных оптимизаторов настроения ворчливость и ПМС на рабочем месте рассматриваться как неряшливость и запущенность, как ныне — сильный запах пота? Вопрос, который мне как философу особенно интересен, заключается в следующем: что мы будем делать, когда «препараты морального совершенствования» позволят людям вести себя более просоциально и альтруистично? Следует ли тогда принудительно оптимизировать этику каждого? Кто-то скажет, что такую динамическую систему, как совершенствовавшийся миллионами лет человеческий мозг, невозможно усовершенствовать дополнительно, не поступившись долей устойчивости. Другие возразят, что мы можем запустить процесс оптимизации в новом направлении, которое отличается от того, что пошагово смастерила в нашей осознаваемой я-модели эволюция. Стоит ли нам записываться в нейрофеноменологические луддиты? Проблема фенотехнологии имеет и этическую, и политическую сторону. В конечном счете это нам придется решать, какие состояния сознания следует объявить вне закона в свободном обществе. Законно ли, например, чтобы дети воспринимали своих родителей в состоянии опьянения? Станете ли вы возражать, если пожилые граждане или ваши коллеги по работе будут взбадривать и заводить себя новым поколением препаратов, улучшающих мышление? Как насчет поправки либидо в старческом возрасте? Приемлемо ли, чтобы солдаты, сражающиеся, возможно, за этически сомнительные цели, дрались и убивали под влиянием психостимуляторов и антидепрессантов, избавляющих их от посттравматического стрессового расстройства? Что, если новая фирма предложит каждому религиозные переживания, достигаемые электростимуляцией мозга? В вопросе психоактивных веществ нам настоятельно требуется разумная и дифференцированная наркополитика — соответствующая вызову, брошенному нейрофармакологией двадцать первого века. На сегодняшний день существует легальный и нелегальный рынок: а значит, существуют легальные и нелегальные состояния сознания. Если нам удастся провести разумную наркополитику, ее целью станет сведение к минимуму ущерба потребителям и обществу при максимальном потенциальном выигрыше. В идеале важность различия между легальными и нелегальными состояниями сознания будет постепенно уменьшаться, потому что желаемое поведение потребителя будет контролироваться культурным консенсусом и самими гражданами — как бы снизу вверх, а не сверху вниз, со стороны государства. Тем не менее, чем лучше мы станем понимать нейрохимические механизмы, тем больше — по ассортименту и по количеству — нелегальных препаратов появится на черном рынке. Я предсказываю, что к 2050 году «старые добрые времена», когда нам приходилось иметь дело всего с дюжиной-другой молекул на черном рынке, покажутся праздником. Не стоит обманываться: запреты не работали в прошлом и, как подсказывает опыт, на каждое незаконное человеческое желание на черном рынке находится товар. Если есть спрос, будет и промышленность, его обслуживающая. Мы можем увидеть в будущем, как расцветают все новые психоактивные вещества, и врачи скорой помощи будут сталкиваться с ребятишками, сидящими на наркотиках, которые врачам не знакомы даже по названию. Незаконные психоактивные вещества, применяемые в основном для расслабления на вечеринках, показывают, насколько быстро может идти такое развитие. В первом немецком издании этой книги (вышедшем в 2009-м) я осторожно предсказывал, что скоро число запрещенных веществ на рынке резко возрастет. За три года после этого предсказания только в Европе было обнаружено сперва 41, затем 49, а в 2012 уже 73 вида синтетических наркотиков, совершенно неизвестных прежде. Сейчас уже видно, что общая тенденция, выраженная в этом предсказании, не прерывается: в следующем году было обнаружено впервые 81 психоактивное вещество, в 2014 их насчитывалось 101. Просматривая годовые отчеты Европола и Европейского центра мониторинга наркотиков и наркомании, можно оправданно заключить, что ситуация полностью вышла из-под контроля. Однако то же относится и к «подстегиванию мозгов» рецептурными препаратами. Как только появится по-настоящему действенный препарат, улучшающий работу мозга, не сработают самые строгие формы контроля по его применению. Сейчас уже существуют сотни нелегальных лабораторий, которые немедля скопируют соответствующую молекулу и выбросят ее на нелегальный рынок. Глобализация, Интернет и современная нейрофармакология вместе взятые представляют собой вызов наркополитике. Например, легальная фармоиндустрия прекрасно знает, что с пришествием интернет-аптек государственные силовые ведомства уже не в силах контролировать неврачебное использование таких психостимуляторов, как риталин и модафинил. Настанет день, когда мы не сможем отделаться от этого вызова отрицанием, дезинформацией и пиар-кампаниями, так же как законодательными мерами и драконовскими санкциями. Мы уже дорого платим за статус-кво в злоупотреблениях лекарственными средствами и алкоголем. Между тем возникают новые вызовы, а мы не выполнили нашего домашнего задания. […] Мы еще не смогли убедительно оценить внутреннюю ценность искусственно вызванных состояний сознания, а также рисков и благ, которые они несут не только отдельным гражданам, но и обществу в целом. Мы просто не смотрели в эту сторону. Не интегрировать подобные вещества в нашу культуру, объявить их вне закона, тоже грозит ущербом: к ним не будет доступа у занимающихся духовными практиками и серьезно изучающих теологию и психиатрию; молодежь вступит в контакт с преступным миром; люди будут экспериментировать с неизвестными дозами в небезопасных условиях; особо уязвимые личности могут в таких условиях небезопасно себя повести или серьезно травмироваться при панических эпизодах или эпизодах высочайшей тревожности, а также у них могут развиться долговременные психотические реакции. Все, что бы мы ни делали, имеет последствия. Это относится как к проблемам прошлого, так и к вызовам, с которыми мы столкнемся в будущем. «В нашем конкурентном и беспощадном обществе очень немногие ищут глубоких духовных переживаний. Люди хотят остроты ума, сосредоточенности, эмоциональной устойчивости и харизмы» Рассмотрим риск психотических реакций. Выполненное в Соединенном Королевстве обзорное исследование оценило опыты с ЛСД в клинической работе, охватив около 4300 человек и около 49 500 сессий с ЛСД. Уровень самоубийств составил 0,7 на тысячу пациентов; несчастные случаи — 2,3 на тысячу; психозы, продолжавшиеся более сорока восьми часов, — 9 на тысячу (причем две трети полностью от них оправились). Еще одно исследование, проверявшее присутствие психотических реакций по анкете, разосланной проводившим контролируемые эксперименты с ЛСД ученым, показало, что 0,08% из пяти тысяч волонтеров испытывали психиатрические симптомы, длившиеся больше двух суток. В последнее время исследователи продвинулись в контроле над такими нежелательными реакциями путем тщательного наблюдения и подготовки. Тем не менее лучше держаться консервативных оценок и ожидать девять длительных психотических реакций на тысячу пациентов. Теперь предположим, что берется группа в тысячу тщательно отобранных граждан, и им предлагается законно вступить в царство феноменальных состояний, открытых псилоцибином, как в двух недавних псилоцибиновых опытах Роланда Гриффита с соавторами. Поскольку псилоцибин в этом отношении очень близок к ЛСД, эмпирические данные позволяют предположить, что у девятерых проявятся серьезные, продолжительные психотические реакции, которые у троих из них сохранятся более чем на 48 часов, возможно, с пожизненными нежелательными последствиями. 330 граждан оценят этот опыт как уникальное, наиболее духовно значимое переживание своей жизни; 670 скажут, что это было самое значимое переживание их жизни или причислят его к пяти наиболее значимым переживаниям. Кто перевесит — 9 или 670? Допустим далее, что отдельные граждане решат рискнуть и потребуют законного, максимально безопасного доступа в пространство этих феноменальных состояний. Следует ли государству вмешаться из этических соображений, возможно решив, что граждане не вправе рисковать своим психическим здоровьем и потенциальной возможностью стать обузой для общества? Тогда нам пришлось бы немедленно запретить алкоголь. А если эксперты-юристы скажут, что, как и со смертным приговором, одно неверное решение, одна стойкая психотическая реакция — уже перебор, что совершенно неэтично так рисковать? А если социальные работники и психиатры возразят, что решение вывести такие эксперименты за рамки закона увеличит общее число серьезных психиатрических осложнений среди населения и сделает их невидимыми для статистики? Если церковь официально заявит (в полном соответствии с основной теорией редуктивного материализма), что эти переживания — «не-дзен» — не настоящее, только явление, не имеющее эпистемической ценности? Вправе ли гражданин свободного общества сам искать ответа на этот вопрос? Сочтем ли мы существенным, если соотношение риска к выгоде будет гораздо выше, скажем 80 к 20? Что, если граждане, не интересующиеся духовными проблемами, решат погрузиться в чистый «пустой» гедонизм, насладиться «истигкайтом» Мейстера Эккарта просто забавы ради? Что, если впоследствии ультраконсервативные верующие вместе со стареющими хиппи, твердо держащимися за веру в «психоделическое причастие», сочтут себя глубоко оскорбленными чисто развлекательным, гедонистическим применением подобных веществ и станут протестовать против богохульства и профанации? Все это — конкретные примеры этических вопросов, на которые мы пока не нашли нормативных, общепринятых ответов. Мы еще не выработали разумного способа обращения с этими веществами — стратегии минимизации риска, дающей людям возможность насладиться потенциальными благами. Мы только и сумели, что отгородиться от соответствующей доли феноменального пространства состояний, сделав практически невозможными в большинстве стран академические исследования и разумную оценку рисков. Это демонстрирует не только слабость правовой культуры, но и, быть может, влечет за собой более низкий жизненный стандарт по отношению к собственному сознанию. Мы не выполнили домашнего задания, и потому рушатся жизни. Цена за отрицание может возрасти. Разрабатываются новые психоактивные вещества галлюциногенного типа […] — они выходят на черный рынок без клинической проверки, и число их все возрастает. Это еще старые (и «простые», потому что легко решаемые) проблемы, невыполненное домашнее задание 1960-х. Сегодня структура спроса меняется, технология становится все точнее и рынок расширяется. В нашем сверхбыстром, все более конкурентном и беспощадном современном обществе очень немногие ищут глубоких духовных переживаний. Люди хотят остроты ума, сосредоточенности, эмоциональной устойчивости и харизмы — всего, что ведет к профессиональному успеху и облегчает стресс, связанный с жизнью на скоростной полосе. Осталось немного Олдосов Хаксли, зато возник новый демографический фактор: в богатых обществах люди живут долго как никогда — и хотят не только продолжительности, но и качества жизни. Большие фармацевтические предприятия об этом знают. Все слышали про модафинил, а кое-кто и о том, что он уже применяется в Ираке, а на подходе еще, по меньшей мере, сорок молекул. Да, тут много лишней шумихи, и паникерство, несомненно, неуместно. Однако технология никуда не денется, и она совершенствуется. Крупные фармацевтические компании, пытаясь элегантно обойти границы между легальными и нелегальными средствами, втихомолку разрабатывают множество новых препаратов: они уверены, что стимуляторы мыслительных процессов в будущем принесут им большие прибыли за счет «немедицинского применения». Например «Цефалон», изготовитель модафинила, сообщил, что примерно 90% препарата выписывается для применения не по назначению. Распространившиеся в последнее время интернет-аптеки создали новый мировой рынок сбыта этой продукции и новые инструменты для неофициальных долговременных исследований с многочисленными испытуемыми. Современная нейроэтика должна будет создать новый подход к наркополитике. Ключевой вопрос состоит в том, какие состояния мозга считать легальными. Какие области пространства феноменальных состояний должны быть (если должны) объявлены вне закона? Важно не забывать, что во всех культурах тысячелетиями использовали психоактивные вещества, чтобы вызывать особые состояния сознания: не только религиозный экстаз, расслабленную веселость и повышенное внимание, но и простое, тупое опьянение. Новый фактор в том, что инструменты совершенствуются. Поэтому нам предстоит решать, какие из этих измененных состояний следует вписать в нашу культуру, а каких избегать любой ценой. В свободном обществе следует стремиться к максимальной независимости гражданина. Либеральное западное понимание демократии требует в отношении психоактивных веществ права на психическое самоопределение, которое также закреплено в конституции. Однако суть проблемы состоит в том, чтобы ограничивать этот основной либеральный принцип, приводя разумные и этически убедительные доводы. «Нейроэтика должна учитывать не только физиологическое воздействие вещества на мозг, но и взвешивать психологический и социальный риск» Я против легализации классических галлюциногенов, таких как псилоцибин, ЛСД и мескалин. Это правда, что они не вызывают пристрастия и проявляют очень небольшую токсичность. Тем не менее сохраняется риск их применения в небезопасных условиях, без необходимых знаний и компетентного наблюдения, и риск этот слишком велик. Простое требование легализации, во-первых, слишком широко и, во-вторых, слишком дешево стоит, отчего такое требование зачастую исходит от людей, которым не придется платить за последствия его исполнения. Вот в чем состоит настоящая проблема: с одной стороны, совершенно ясно, что в свободной стране каждый гражданин в принципе должен иметь доступ к описанным выше состояниям сознания, хотя бы для того, чтобы составить собственное независимое мнение. Но по зрелом размышлении приходится признать, что большинство людей, принимающих политические и законодательные решения, по этой причине (отсутствие такого мнения) вовсе не понимают, о чем идет речь. С другой стороны, мы должны быть готовы расплатиться за доступ к этим весьма необычным субъективным переживаниям и за соответствующий рост индивидуальной свободы. Новый культурный контекст не возникает сам собой. Поэтому нам придется вложить в развитие новых, разумных способов обращения с психоактивными веществами творческий подход, разум, деньги и много труда. Можно, например, разработать подобие «водительских прав», требующих для допуска к веществам особой психиатрической оценки личных рисков, теоретического экзамена и, возможно, пяти «уроков вождения» под наблюдением профессионала и в безопасных условиях. Тем, кто сдаст на такие права, можно, например, разрешить легальную покупку двух однократных доз классического галлюциногена в год для персонального использования. Эту модель можно понемногу оттачивать очень избирательно и, главное, основываясь на опыте, а впоследствии, возможно, модифицировать эту процедуру для когнитивных стимуляторов и других классов веществ. Это даст лишь начальную точку долгого развития, и, конечно, существует много других разумных стратегий. Главное, что после десятилетий застоя и перед лицом непрерывного ущерба общество начинает развиваться. С учетом сказанного мы должны принять трезвый взгляд на проблему. Нам следует свести к минимуму цену, которую мы выплачиваем смертями, пристрастиями и ущербом, возможно наносимым нашей экономике за счет, скажем, заметного падения производительности. Однако вопрос не только в том, как защитить себя; нам следует оценить также скрытые блага, которые психоактивные вещества могут дать нашей культуре. В некоторых профессиях — подумайте, например, о министре финансов, пилоте дальнего следования, стрелке, экстренном хирурге — повышение на время концентрации и психической производительности послужит всеобщим интересам. Следует ли в принципе запрещать такие духовные переживания, какие вызываются некоторыми классическими галлюциногенами? Приемлемо ли закрывать серьезным студентам теологии и психиатрии доступ к таким измененным состояниям сознания? Допустимо ли вынуждать всякого, кто ищет ценных духовных или религиозных переживаний — или просто хочет попробовать сам, — нарушать закон и рисковать, принимая неизвестные дозы неочищенных веществ в опасной обстановке? Многие аспекты текущей наркополитики произвольны и этически не продуманы. Этично ли, например, рекламировать такие опасные, вызывающие пристрастие вещества, как алкоголь и никотин? Следует ли правительству, облагая такие вещества налогами, наживаться на самоубийственном поведении граждан? Следует ли разрешать фармацевтической индустрии напрямую, без посредства врача, продавать такие вещества, как риталин и модафинил (как в Новой Зеландии и США)? Нам потребуются точные законы, охватывающие каждую молекулу и ее нейрофеноменологические свойства. Нейроэтика должна учитывать не только физиологическое воздействие вещества на мозг, но и взвешивать психологический и социальный риск в сравнении с внутренней ценностью переживаний, производимых тем или иным состоянием мозга, — а это сложная задача. Она станет проще, если мы сумеем установить основополагающее моральное согласие, поддерживаемое большей частью населения — теми гражданами, ради которых вырабатываются правила. Власти не должны лгать своей целевой аудитории; им, скорее, следует заботиться о восстановлении доверия, особенно молодого поколения. Регулировать черный рынок труднее, чем легальный, а политические решения обычно действуют на потребителя гораздо слабее, чем культурный контекст. Одни законы тут не помогут. Чтобы справиться с вызовами, представляемыми новыми психоактивными веществами, понадобится новый культурный контекст.
Читайте также
Эрик Берн и его игры
В каждом человеке есть эгоистичное начало, каждый человек является индивидом. Все взрослые люди имеют три основных состояния: Родитель, Взрослый и Ребенок. Это основа трансактного анализа Эрика Берна или «психологии для домохозяек», как говорил он сам. Эрик Леннард Бернштейн — американский психолог, психотерапевт, который посвятил свою жизнь анализу различного рода ролей и игр (система трансакций). Он считал, что важно разобраться в поведении родителей и предков конкретного человека, чтобы понять его переживания и проблемы. Для чего нужны игры? Конечно, чтобы не тратить время зря. Игра — это свод правил и сценариев, по которым мы осуществляем то или иное действие. После знакомства с новым человеком в голове уже есть представление, что делать дальше: спросить о роде деятельности, о любимых занятиях, о погоде, последних новостях и так далее. Со знакомыми людьми, с родственниками или партнерами мы тоже играем. «Большинство людей в большей части семейных и деловых отношений постоянно разыгрывает друг с другом игры. Более того, они стремятся − часто бессознательно — извлекать из этих игр эмоциональный «выигрыш», удивительно непохожий на то, чего можно было бы в рациональном смысле ожидать от выигрыша или проигрыша в такой игре». — Эрик Берн. Для того, чтобы лучше понять феномен этих игр, необходимо проводить структурный и трансакционный анализ ситуаций взаимодействия. Структурный анализ состоит в выявлении состояния Я, в котором находится человек. Они уже упоминались выше. Всего их 3 вида: Родитель (похожий на образ родителей), Взрослый (направлен на объективную оценку реальности) и Ребенок (архаичные образцы поведения и чувств, которые были зафиксированы в детстве). Нельзя сказать, что какое-либо из состояний само по себе хорошее или плохое. Важно, чтобы Я человека соответствовало Я партнера по общению в конкретный временной промежуток. После структурного анализа в свою силу вступает трансакционный. В его начале лежит психоанализ Фрейда, но по своей модели он проще, рациональнее и доступнее для понимания. За основу данного анализа берут следующие понятия: • «поглаживание» — это абсолютно любое действие, которое признает присутствие другого человека (единица социального акта); • трансакция — взаимообмен «поглаживаниями» (единица социального взаимодействия); • трансакционный стимул — это начало взаимодействия, в основе которого «поглаживание»; • трансакционная реакция — «поглаживание» в ответ на другое «поглаживание»; • дополняющая трансакция — это соответствие и стимула, и реакции (Я-Взрослый обращается к такому же состоянию Я другого человека и получает ответ соответствующую реакцию); • пересекающаяся трансакция — реакция не соответствует стимулу, проще говоря, когда Я-Взрослый «натыкается» на «поглаживание» Я-Ребенка или Я-Родителя другого человека. Всего насчитывается 72 разновидности пересекающихся трансакций. Но в повседневной жизни чаще всего встречаются лишь 4. Первый тип: реакция переноса (Взрослый Взрослому — Ребенок Родителю). Второй тип: реакция контрпереноса (Взрослый Взрослому — Родитель Ребенку). Третий тип: реакция раздражения (Ребенок Родителю — Взрослый Взрослому). Четвертый тип: дерзость (Родитель Ребенку — Взрослый Взрослому). Чтобы не запутаться в этих схемах, можно привести простой пример по четвертому типу. В чем заключается дерзость? Я-Родитель обращается к Я-Ребенку, ожидая в ответ получить жалобу, но сталкивается с реакцией Я-Взрослого. Вместо жалобы человек адекватно отвечает другому Взрослому в надежде на дополняющую трансакцию. Также существуют правила трансакции, благодаря которым общение, взаимодействие может продолжаться беспрепятственно и достаточно долго или же наоборот — прерываться. Первое правило коммуникации: пока трансакции остаются дополняющими (Взрослый Взрослому), то нет никаких оснований для ограничения или обрывания коммуникации. Обратное правило гласит, что если трансакция пересекающаяся (Ребенок Родителю), то взаимодействие с человеком прерывается. Третье правило — скрытые трансакции. В них участвуют одновременно более двух состояний Я. Это основа для юмора, флирта, игр и манипуляций. Несколько обыденных и знакомых всем примеров помогут разобраться и разбавить сухую теорию. Например, флирт или намеки. Когда парень говорит девушке зайти к нему вечером попить чай или кофе, а девушка соглашается, то на психологическом уровне — это игра, а речь идет о романтических или интимных отношениях. Или же диалог (манипуляция) продавца и покупателя. Продавец честно говорит женщине, что данный товар самый лучший из представленных, но и самый дорогой. Я-Взрослый обращается к Взрослому женщины, но вместо того, чтобы ответить: «Да, вы правы, это мне не по карману», говорит ее Я-Ребенок: «Как раз это я и возьму». Со стороны продавца такое поведение — это манипуляция. Он именно такой реакции от нее и добивался. Конечное вознаграждение за игру — продажа дорогостоящей вещи, которая, возможно, покупателю и не нужна. Из всех форм общения (процедура, ритуал, игра, времяпрепровождения, операция) в рамках трансакционного анализа Эрик Берн выделяет близость. Это спонтанное поведение человека, который живет в настоящем и свободен от игр. Близость — это форма общения неиспорченного Я-Ребенка. Однако только баланс трех состояний Я, где будет немного доминировать Взрослый, способен адекватно нести нас по жизни, принося максимум пользы и минимум вреда. Никакие выгоды от игр (внутренняя психологическая или внешняя социальная) не сделают нас счастливыми, если это каким-либо образом не приносит добро другим людям. Попробуйте жить по собственным правилам. И помните слова Берна, который советует иногда говорить: «Мама, лучше я сделаю по-своему».
Эндогенные наркотики — психоактивные вещества, которые вырабатывает организм
Наркотиками называют что-то, что изменяет состояние психики. Есть «легальные наркотики» вроде кофе, алкоголя и никотина и нелегальные вроде героина или кокаина. Но есть и третья группа психоактивных веществ, к которой мы привычны с самого рождения, потому что мы производим их сами. Они циркулируют внутри организма, и пусковым механизмом для их выработки могут оказаться самые неожиданные вещи. Таких веществ очень много, ниже несколько ярких примеров. Эндорфины Вырабатываются в ответ на стресс нейронами головного мозга. Эти вещества называют морфиноподобными соединениями за сходство действия с опиатами. Эндорфины интенсивно выделяются в кровь при стрессе. Например, когда вы боитесь или у вас что-то болит. В последнем случае они обезболивают. Возможно, именно эндорфинового выброса добивался доктор Хаус, когда, мучимый хроническими болями в ноге, пытался повредить себе еще и руку. Кроме того, эти вещества вызывают большой спектр приятных чувств и состояний, начиная с расслабления и заканчивая блаженством. Получить дозу эндорфинов довольно просто: нужно всего лишь заниматься спортом. Регулярная физическая нагрузка дает эффект удовольствия на несколько последующих часов — то, что называют «мышечной радостью». Окситоцин Вырабатывается в гипоталамусе ...после чего транспортируется в гипофиз, накапливается, и уже оттуда выделяется в кровь. Еще одно вещество, которое вызывает удовольствие. У женщин есть шансы испытать его действие в больших дозах, поскольку гормон активно вбрасывается в кровь при родах и грудном вскармливании. И даже еще проще: секреция окситоцина повышается при стимуляции влагалища. Такой затейливый механизм потребовался женщине, чтобы сразу после родов выделять молоко. Ведь именно окситоцин запускает этот процесс. О чем-то таком, кстати, догадывались давно: Леонардо да Винчи, например, на одной из анатомических схем напрямую соединял влагалище с грудью (ошибочно, но ведь тогда про гормоны ничего не знали). Окситоцин вообще действует комплексно: усиливает материнское поведение, привязанность и заботу, провоцирует сексуальное возбуждение, снижает тревожность. Есть даже социальные эффекты: в эксперименте брокеры на бирже, которые получали аэрозоль с окситоцином, больше доверяли партнерам, чем контрольная группа. Также можно сказать, что большой выброс окситоцина является главным нейрогуморальным результатом оргазма. Именно поэтому его действие могут на себе испытать и мужчины. Выброс окситоцина спровоцировать очень легко: нужно просто погладить человека по коже. Прогестерон Вырабатывается в надпочечниках, яичниках (у женщин), плаценте (при беременности) и тестикулах (у мужчин). Поддерживает женские циклы и беременность. Самые яркие его психотропные эффекты — это обезболивание, противотревожное и успокоительное действие. У женщин, имеющих опыт материнства, небольшие его выбросы могут быть спровоцированы даже при взгляде на ребенка. Мужчины не могут похвастаться опытами измененных состояний сознания, связанных с большими выбросами прогестерона. Вазопрессин Вырабатывается гипоталамусом. Главные функции этого гормона совсем не связаны с психикой: он регулирует работу почек, тонус сосудов и некоторые другие физиологические параметры. Однако исследования показывают, что он влияет на привязанность: больше вазопрессина — самец предпочитает знакомую самку незнакомой. Так по меньшей мере у мышей-полевок. У человека несколько сложнее, но в целом похоже: вазопрессин вызывает у мужчин тревогу и, как следствие, стремление к стабильности. То есть к моногамии. Пролактин Вырабатывается гипофизом. Тормозит половое возбуждение у мужчин и женщин. Выброс пролактина во время оргазма вызывает последующее охлаждение и временную потерю интереса к сексу. Это третий гормон, отвечающий за развитие материнской привязанности. И его секреция также повышается при стрессе, депрессии, боли. Он оказывает морфиноподобное действие, то есть вызывает подъем настроения и расслабление, а также участвует в формировании долгосрочной памяти. Главная же его функция — заставить грудь вырабатывать молоко для младенца. Кстати, мать делится с ребенком не только питательными веществами, но и умиротворением и эйфорией. Ведь в материнском молоке есть эндорфины, а также эндогенные каннабиоиды. Эндогенные каннабиоиды (анандамид и 2-арахидоноил-глицерол) Вырабатываются нейронами головного мозга. Их открыли сравнительно недавно, чуть более двадцати лет назад. Функции этих веществ в организме до сих пор не до конца изучены. Однако известно, что они помогают пережить отрицательные эмоции и стирают воспоминания о них и прошедшей боли из памяти. Как раз по этой причине они помогают преодолеть страх. Проводили такой эксперимент: у мышей вырабатывали рефлекс на удар током — отдернуть лапку или замереть при звуковом сигнале. Потом прекращали мучить животных, током больше не били, и приобретенный рефлекс стирался из мышиной памяти. Но те мышки, у которых блокировали каннабиоидные рецепторы, продолжали бояться удара током, сколько бы времени ни прошло. Кортиколиберин Вырабатывается в гипоталамусе и некоторых клетках головного и спинного мозга. Один из гормонов, адаптирующих нас к стрессу. Вызывает тревогу, страх и беспокойство. Подавляет аппетит, зато улучшает способность к ориентировке. В общем, заставляет человека вести себя соответственно неприятностям. Однако если долго держать уровень кортиколиберина высоким, то организм гарантированно получит расстройство сна, истощение и депрессию. Гонадолиберин Вырабатывается в гипоталамусе. Половой гормон гонадолиберин является естественным антидепрессантом, так как стимулирует состояние эйфории. Его секреция зависит от длины светового дня — весной возрастает, а осенью снижается. Это отражается в сезонных колебаниях настроения и либидо. В том числе вносит вклад в наше восторженное ожидание прихода весны, и ему мы обязаны расхожим выражением, что весна — это время любви! Предупреждаем, что любые наркотики, кроме внутренних, применяются только в медицинских целях. Самостоятельное употребление опасно, вредно и вообще отвратительно! Источник: Журнал «Кот Шрёдингера»
Подборка блиц-фактов №118
В 2005 году в Великобритании по итогам опроса общественного мнения на тему величайшего технического изобретения с 1800 года победителем был признан велосипед. Он не только обошёл такие изобретения, как интернет и двигатель внутреннего сгорания, но и набрал больше голосов, чем все остальные изобретения, вместе взятые. Среди имитационных стилей ушу, таких как стиль обезьяны, стиль змеи, стиль богомола и других, особняком стоит стиль пьяного, или «пьяный кулак». Он основан на подражании пьяному человеку с резкими изменениями направления движения и падениями и считается одним из самых сложных для изучения стилей. Вода — единственное свободно встречающееся в природе вещество на Земле, плотность которого в жидком состоянии больше, чем в твёрдом. Поэтому лёд не тонет в воде. Именно благодаря этому водоёмы обычно не промерзают до дна, хотя при экстремальных температурах воздуха это возможно. На автомобильных номерных знаках в России используются только те буквы, которые присутствуют и в кириллице, и в латинице. Таких букв только 12 — А, В, Е, К, М, Н, О, Р, С, Т, У, Х (буква У принята условно соответствующей букве Y). Константин Рокоссовский, поляк по национальности, имел звания маршала СССР и маршала Польши. Привычные нам свадебные гуляния в древней Руси были только второй частью ритуала — «красным столом». В первой же части, которая называлась «чёрный стол», невеста ехала в церковь в траурном одеянии. Так совершались ритуальные похороны невесты, потому как свадьба была для неё чем-то похожим на обряд инициации наших далёких предков во взрослую жизнь, который можно было пройти только через мир мёртвых. На первых Олимпиадах было немало странных по сегодняшним меркам видов спорта. Например, метание копья обеими руками и толкание булыжника. На играх 1900 года в Париже было плавание с препятствиями на 200 метров — пловцам надо было пробираться среди погруженных в воду брёвен и нырять под поставленные на якорь лодки. Паутина — один из самых прочных природных материалов. В Южной Америке мосты из паутины через ущелья могут быть такими прочными, что по ним перебираются обезьяны. А в Новой Гвинее распространена ловля рыбы паутиной. Крестьяне до введения крепостного права на Руси могли переходить от одного барина к другому. Они нанимались на работу весной, «на Егория», а расчёт получали осенью, в «Кузьминки». Во время сделок стороны нередко пускались на всякие ухищрения, а порой и на обман. Отсюда появились слова «объегорить» и «подкузьмить». На чемпионате мира по футболу 1974 года сборная Нидерландов до финала забила 14 голов, а пропустила один, и тот от своего же защитника Рууда Крола. Команда потребовала у спонсора выплатить Кролу премию, так как в контракте не было оговорено исключений для автоголов, которые в протоколе футбольного матча записываются на счёт их авторов наряду с обычными голами. После этого турнира спонсоры всегда особо оговаривают отсутствие премий для подобных случаев. Горный массив Кондёр в Хабаровском крае — это единственный массив в мире, имеющий форму почти идеального кольца. При этом он является не кратером вулкана, а следствием выхода магматических пород из глубинных слоёв земли. Лёд подвержен текучести — способность деформироваться под напряжением обусловливает движение льда в огромных ледниках. Некоторые гималайские ледники движутся со скоростью 2—3 метра в сутки. В средневековой Европе в преддверие зимы начинались массовый убой скота и заготовка мяса. Если мясо просто солить, оно теряет свой изначальный вкус. Сохранить его почти в первозданном виде помогают пряности, которые привозили в основном из Азии. Но так как турки монополизировали почти всю торговлю пряностями, их цена была запредельной. Этот фактор был одним из мотивов бурного развития мореплавания и начала эпохи великих географических открытий. А на Руси из-за суровых зим острой необходимости в пряностях не было. Фильм «Трон» 1982 года был одним из первых фильмов, в которых широко применялась компьютерная графика для создания спецэффектов. Однако картина была исключена из списка номинантов на «Оскар» за визуальные эффекты. Конкурсная комиссия обосновала это тем, что создатели фильма смошенничали, использовав компьютеры.
«Что за Рождество без любви?»
Добрый новогодний мультик.
Исследование «Титаника» в виртуальной реальности
Студия Vintage Digital Revival выпустила демо своего нового проекта в виртуальной реальности «Титаник: Честь и Слава» (Titanic: Honor & Glory). Он посвящен легендарному, первому и последнему круизу печально известного лайнера. ВР-игру отличает невероятная дотошность в деталях — фактически, дизайнеры полностью воссоздали «Титаник» в цифровом формате. Игра задумана не столько для развлечения, сколько для образовательных целей — показать новому поколению людей трагедию «Титаника», поведать о ее значении в истории. 20 лет назад нечто похожее сделал режиссер Джеймс Кэмерон при помощи передовой компьютерной графики для кинематографа. Теперь настало время сделать новый шаг и перенести историю «Титаника» в виртуальное пространство — авторы игры надеются, что она будет использоваться как официальное учебное пособие. Сюжет игры выстроен так, чтобы игрок посетил максимум помещений корабля, изучил его особенности и познакомился с людьми на борту. В цифре воссозданы образы 200 разных пассажиров из 2200, включая исторических персонажей, вроде капитана Смита или медсестры Вайолет Джессоп. Предотвратить катастрофу нельзя, но можно разобраться, почему она случилась. Кроме того, у главного героя — сыщика — есть и своя задача. «Виртуальная реальность — лучший способ погрузиться во что-то с головой, перенестись в иное место. А «Титаник» будет оставаться идеальной площадкой для творческих экспериментов», рассуждают разработчики. Корабль отправился в путь новехоньким, наполненным самыми передовыми и значимыми на тот момент технологиями, предметами и элементами культуры. Но при этом имел свои изъяны, подчас фатальные, что и превращает вояж по виртуальному лайнеру из обзорной экскурсии в остросюжетный детектив.
«Пилигримы»
Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты, глаза их полны заката, сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни, вспыхивают зарницы, звёзды горят над ними, и хрипло кричат им птицы: что мир останется прежним, да, останется прежним, ослепительно снежным, и сомнительно нежным, мир останется лживым, мир останется вечным, может быть, постижимым, но всё-таки бесконечным. И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога. … И, значит, остались только иллюзия и дорога. И быть над землёй закатам, и быть над землёй рассветам. Удобрить её солдатам. Одобрить её поэтам. 1958 Иосиф Бродский
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пой же, пой. На проклятой гитаре Пальцы пляшут твои в полукруг. Захлебнуться бы в этом угаре, Мой последний, единственный друг. Не гляди на ее запястья И с плечей ее льющийся шелк. Я искал в этой женщине счастья, А нечаянно гибель нашел. Я не знал, что любовь — зараза, Я не знал, что любовь — чума. Подошла и прищуренным глазом Хулигана свела с ума. Пой, мой друг. Навевай мне снова Нашу прежнюю буйную рань. Пусть целует она другова, Молодая красивая дрянь. Ах, постой. Я ее не ругаю. Ах, постой. Я ее не кляну, Дай тебе про себя я сыграю Под басовую эту струну. Льется дней моих розовый купол. В сердце снов золотых сума. Много девушек я перещупал, Много женщин в углах прижимал. Да! есть горькая правда земли, Подсмотрел я ребяческим оком: Лижут в очередь кобели Истекающую суку соком. Так чего ж мне ее ревновать. Так чего ж мне болеть такому. Наша жизнь — простыня да кровать. Наша жизнь — поцелуй да в омут. Пой же, пой! В роковом размахе Этих рук роковая беда. Только знаешь, пошли их на... Не умру я, мой друг, никогда. 1922 Сергей Есенин
35 тысяч перевязок
Воспоминания Александра Вертинского, знаменитого артиста, киноактера, композитора, поэта и певца. Однажды ко мне в купе (вагоны были уже забиты до отказа) положили раненого полковника. Старший военный врач, командовавший погрузкой, сказал мне: — Возьмите его. Я не хочу, чтобы он умер у меня на пункте. А вам все равно. Дальше Пскова он не дотянет. Сбросьте его по дороге. — А что у него? — Пуля около сердца. Не смогли вынуть — инструментов нет. Ясно? Он так или иначе умрет. Возьмите. А там — сбросите… Не понравилось мне все это: как так — сбросить? Почему умрет? Как же так? Это же человеческая жизнь. И вот, едва поезд тронулся, я положил полковника на перевязочный стол. Наш единственный поездной врач Зайдис покрутил головой: ранение было замысловатое. Пуля, по-видимому, была на излете, вошла в верхнюю часть живота и, проделав ход к сердцу и не дойдя до него, остановилась. Входное отверстие- не больше замочной скважины, крови почти нет. Зайдис пощупал пульс, послушал дыхание, смазал запекшуюся ранку йодом и, еще раз покачав головой, велел наложить бинты. — Как это? — вскинулся я. — А так. Вынуть пулю мы не сумеем. Операции в поезде запрещены. И потом — я не хирург. Спасти полковника можно только в госпитале. Но до ближайшего мы доедем только завтра к вечеру. А до завтра он не доживет. Зайдис вымыл руки и ушел из купе. А я смотрел на полковника и мучительно думал: что делать? И тут я вспомнил, что однажды меня посылали в Москву за инструментами. В магазине хирургических инструментов «Швабе» я взял все, что мне поручили купить, и вдобавок приобрел длинные тонкие щипцы, корнцанги. В списке их не было, но они мне понравились своим «декадентским» видом. Они были не только длинными, но и кривыми и заканчивались двумя поперечными иголочками. Помню, когда я выложил купленный инструмент перед начальником поезда Никитой Толстым, увидев корнцанги, он спросил: — А это зачем? Вот запишу на твой личный счет — будешь платить. Чтобы не своевольничал. И вот теперь я вспомнил об этих «декадентских» щипцах. Была не была! Разбудив санитара Гасова (он до войны был мороженщиком), велел ему зажечь автоклав. Нашел корнцанги, прокипятил, положил в спирт, вернулся в купе. Гасов помогал мне. Было часа три ночи. Полковник был без сознания. Я разрезал повязку и стал осторожно вводить щипцы в ранку. Через какое-то время почувствовал, что концы щипцов наткнулись на какое-то препятствие. Пуля? Вагон трясло, меня шатало, но я уже научился работать одними кистями рук, ни на что не опираясь. Сердце колотилось, как бешеное. Захватив «препятствие», я стал медленно вытягивать щипцы из тела полковника. Наконец вынул: пуля! Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. За моей спиной стоял Зайдис. Он был белый как мел: — За такие штучки отдают под военно-полевой суд,- сказал он дрожащим голосом. Промыв рану, заложив в нее марлевую «турунду» и перебинтовав, я впрыснул полковнику камфару. К утру он пришел в себя. В Пскове мы его не сдали. Довезли до Москвы. Я был счастлив, как никогда в жизни! В поезде была книга, в которую записывалась каждая перевязка. Я работал только на тяжелых. Легкие делали сестры. Когда я закончил свою службу на поезде, на моем счету было тридцать пять тысяч перевязок! — Кто этот Брат Пьеро? — спросил Господь Бог, когда ему докладывали о делах человеческих. — Да так… актер какой-то, — ответил дежурный ангел. — Бывший кокаинист. Господь задумался. — А настоящая как фамилия? — Вертинский. — Ну, раз он актер и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах. С тех пор мне стали много аплодировать. И с тех пор я все боюсь, что уже исчерпал эти запасы аплодисментов или что они уже на исходе. Шутки шутками, но работал я в самом деле как зверь… Александр Вертинский, «Дорогой длинною».
Исландия — страна литературы
Что мы знаем об Исландии? Холод круглый год, коренастые косматые лошадки, бородачи, певица Бьорк… Однако многие из нас даже не представляют, какое литературное наследие хранит эта будто отрешённая от мира страна. Сьон Сигурдссон, исландский прозаик и поэт, расскажет о том, что, на самом деле, исландцам есть чем гордиться. Немного о Сигурдссоне. Сьон провёл последние два десятилетия над трилогией книг о человеческой жизни в её буквальном смысле. Научно-фантастическая трилогия «КоДекс 1962» изначально была издана в 1994 году на исландском языке (в 2001 и 2016 были опубликованы переиздания). Три тома, повествующие о многолетней истории одной семьи, сплетают воедино разнородные литературные жанры. Хоть и рассказчик Джозеф родился в то же время, что и автор, эта трилогия является далеко не автобиографией — Сигурдссон лишь использует личный опыт. Каждый том написан в особой манере: первая книга посвящена любовной линии, в то время как вторая — криминальной истории, а третья — это вообще научно-фантастический триллер. Но на протяжении всех частей трилогии прослеживается, так или иначе, единый стиль изложения — неповторимая сага, и первоначальная идея автора — изучение создания и эволюции человеческой жизни на Земле. «Литература в Исландии — это единственная культурная активность страны ещё со Средневековья, — поясняет Сигурдссон. — Исландцы начали писать прозаические произведения в XII-XIII веках. Это были, конечно же, саги и исторические повести». Саги были письменным доказательством германского наследия эпической поэзии — одновременно мифической и легендарной. Кроме того, исландцы начали переводить литературу других стран Европы, особенно связанную со знаменитым кельтским героем — королём Артуром. Предположим, между XVI и XX веками Исландия была чрезвычайно бедной страной. На протяжении четырёх столетий ей было мало чем похвастаться. До XIX века у исландского народа не было никаких кафедральных соборов и других каменных сооружений. И произведений живописи тоже не было. «Единственное, чем мы всегда гордились, — говорит Сигурдссон, — это литература. Мы всегда были людьми читающими и пишущими». В середине XIX века, с движением романтизма, произошло грандиозное возрождение исландской литературы. Это был верх литературного совершенства Исландии, перешедший от Германии через Данию. В течение XX века у исландцев, разумеется, было много замечательных писателей. Например, видной фигурой был драматург Халлдор Кильян Лакснесс, получивший Нобелевскую премию в 1955 году. Вернёмся к сагам. Они занимают большую часть литературного наследия Исландии. Саги — это большие прозаические хроники, как правило, вращающиеся вокруг реального человека. Так как этот литературный жанр, как и письменность в общем, появился с принятием в Исландии христианства — в X веке, — хроники писались христианами, людьми эрудированными. Кроме того, они не только занимались сочинительством, но и переводили литературу с других языков. Например, роман о Тристане и Изольде был также переведён. Саги поразительны; они немного напоминают стиль изложения Эрнеста Хемингуэя — без лишних слов и вплетением поэзии в текст. В сагах, как правило, присутствует сверхъестественное, что является частью реального мира. Вам просто нужно победить нехилую кучку зомби, а потом начнётся романтика. И, в принципе, сагу вполне можно было бы назвать романом, но подобной она стала, когда на задний план отодвинулись фольклор и мифология. Повлияла ли на исландскую литературу какая-то определённая страна? «Очень даже, — говорит Сигурдссон. — Мифология и мировоззрение в современных сагах — это влияние германских мифов. Там есть и Бог грома и молнии Тор, и его сводный брат Локи. Влияние кельтских легенд заметно во многих сагах. Их герои — это, как правило, норвежцы, датчане и ирландцы. Поэтому, конечно же, очень заметно влияние других скандинавских стран». Как выглядит современная литература в Исландии? Если говорить о новейшей исландской поэзии, то для неё характерно отдаление от прежних традиций — рифм и аллитераций, и замена их более гибким стихом. Что касается прозы, то романтизм уступил место модернизму. На данный момент в Исландии немало хороших прозаиков, которые пишут в разных жанрах: детективы, юмористические рассказы, романы и многое другое. А что же великое исландское литературное наследие? Читают ли сейчас классику? «Конечно, читают, — поясняет Сигурдссон. — Однако, если говорить о молодых поколениях, то в основном на уроках литературы в школе. Несмотря на распространённое мнение о том, что древнеисландский язык могут понять абсолютно все исландцы, молодые люди уже не так легко понимают язык и эстетику древних текстов. Они считают, что саги читать неинтересно, так как там не описываются чувства и эмоции, а поэзию без комментариев им понять сложно в силу вполне естественных языковых перемен». Однако это вовсе не означает, что исландская литературная классика забывается. Историческое и культурное прошлое ценно для всех исландцев, и к нему возвращаются многие авторы (Сьон Сигурдссон — яркий тому пример). Поэтому саги, хроники, новеллы (называйте, как хотите) в Исландии никогда не умрут. Автор: Юлия Стржельбицкая
© 2015 — 2024 stakanchik.media
Использование материалов сайта разрешено только с предварительного письменного согласия правообладателей. Права на картинки и тексты принадлежат авторам. Сайт может содержать контент, не предназначенный для лиц младше 16 лет.
