Хочешь быть понятым — услышь!
Когда человечество в своей гордыне вознамерилось построить башню, вершина которой достигла бы небес, Бог наказал его множеством языков, расколов некогда единый народ и рассеяв его по земле. Фильм мексиканского режиссёра Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Вавилон», отсылающий своим названием к библейской легенде, — это несколько разных историй, происходящих на разных континентах с разными людьми, но объединенных единой темой недопонимания. Темой пропасти, пролегающей не только между народами, но порой и между самыми близкими людьми, через которую всё никак не удается перекинуть мосты. И главная драма заключается, наверное, в том, что в действительности вина лежит не на Боге, а только на нас.
«Вавилон» — заключительная глава авторской «трилогии о смерти» Иньярриту, драматических картин об обычных людях в круговороте их жизней. Здесь снова присутствует несколько сюжетных линий и героев, от которых протянуты через страны и континенты невидимые нити. И, может, порой эта связь сравнима с кругами на воде или знаменитым эффектом бабочки, всё равно ощущается единство кинематографического полотна, и не столько благодаря слиянию историй, сколько общему настроению, проникновенной горечи с кисло-сладким послевкусием, которое умеет, кажется, создавать только Иньярриту. В центре сюжета, а точнее сюжетов — связанные братскими узами марокканские мальчики, на спор выстрелившие из ружья в туристический автобус; американка, с мужем отправившаяся в путешествие по Марокко и сейчас истекающая кровью в этом самом автобусе; няня-мексиканка, желающая попасть на свадьбу сына, но вынужденная взять своих воспитанников с собой, так как их родители — та самая супружеская пара, застрявшая посреди пустыни в ожидании медицинской помощи. И последний сюжет — глухонемая японская школьница, чей отец когда-то в путешествии по Африке подарил свою винтовку местному жителю как знак признательности за помощь.
Все эти непохожие, на первый взгляд, судьбы объединены общим мотивом, звучащим особенно пронзительно в кульминационные моменты фильма — невозможностью докричаться до других, невозможностью понять и услышать, подобрать нужные слова и дать на них ответ.
Эта собственная немая беспомощность, когда внутри ты разрываешься от крика, но не способен ни голосом, ни словом дотянуться до тех, кто совсем рядом. Отчужденность, ощущаемая буквально в каждом кадре. Охладевшие друг к другу супруги, отправившиеся в Марокко в надежде выйти из тупика отношений, в котором оказались после смерти новорождённого сына. Когда-то близкие, теперь они отдалились и замкнулись в себе в попытке убежать от съедающего их чувства вины. Сохраняя дистанцию, не решаясь сломить стену молчания, они словно боятся увидеть в глазах друг друга отражение собственного горя. И только приближение к краю пропасти, имя которой смерть, помогает им снова открыть в себе чувства, казавшиеся уже потухшими, и вспомнить о связывающей их любви. В той же пустыне разворачивается история братьев-марокканцев, преследуемых силами правопорядка из-за нападения на американку. Дети, дорого поплатившиеся за глупую шутку, обстреливаются полицейскими словно террористы. И там, где не за что бороться, где люди оказались разбросаны по разные стороны баррикад трагической случайностью, проливается кровь. Потому что нет того моста, по которому можно было бы выйти навстречу друг другу. И единственное, что остаётся — слепо падать в пропасть, словно уже и не осталось
надежды на иной путь.
Но сильнее всего тема изоляции раскрывается в линии глухой японской школьницы Чиэко, недавно потерявшей мать. У неё есть друзья, волейбольная команда, заботливый отец, но это не спасает от чувства одиночества, которому даже не суждено быть высказанным. Время от времени все звуки — крики, смех, музыка пропадают, оставляя лишь один аморфный, заполняющий всё пространство шум. Это плотно окутывающая пелена безмолвия, отделяющая героиню от остального мира. Беззвучный вакуум, накрывающий словно колпак, чьи прозрачные толстые стены проводят границу между ней и другими. Чиэко страдает не от невозможности слышать, а от невозможности быть услышанной. Словно то, что она «иная» стирает её для мира, не позволяет задержаться на лице чьим-нибудь глазам, которые смотрели бы не сквозь, а вперёд. Лишённая слов, она пытается дотянуться до людей с помощью своего тела, словно сексуальная связь способна дать ощущение близости, которого ей не хватает. Но эти отчаянные в своей неуклюжести попытки лишь заставляют других в непонимании отшатнуться, когда ей только нужно, чтобы они задержались рядом хоть на несколько мгновений. История Чиэко — это немой крик, прорывающийся наружу по мере приближения к концу картины всё сильнее — через взгляд, через застывающие на щеках слёзы и дрожащие руки, протягивающиеся в поисках другой руки.
Иньярриту, оставаясь верен себе, задает вопросы и не дает однозначных ответов. Но, как и безмолвные сцены, сменяющие друг друга на экране в сопровождении дрожащих струн Густаво Сантаолальи, бесменного композитора всей «трилогии о смерти»... Как те безмолвные сцены, это молчание значит больше всяких попыток втиснуть в картину мораль. Истории Иньярриту не начинаются со вступлением и не заканчиваются с титрами. Это кусочки жизней, на какое-то мгновение попавшие в объектив камеры. Очень правдивые и пронзительные в своей обыденности. Лишённые нарочитого пафоса и искусственного блеска. Естественные от самого первого крика до самой последней слезы. И музыка, написанная для фильма, лучше всего передает дух картины со всеми её оттенками и переливами эмоций. Несколько струн, перемежающихся тишиной, а столько магии. Но главная уникальность «Вавилона» как драмы в том, что несмотря на все страдания, которые переживают герои, несмотря на те надломы, которые происходят в их жизнях, после просмотра остается не столько осадок горечи, сколько привкус надежды. Еще одна отличительная черта всей «трилогии о смерти» Иньярриту. Тот самый свет в конце тоннеля. Только у режиссёра он подобен не ослепительному сиянию, рассеивающему мрак, а первому робкому лучу еще невидимого солнца, тающему в утренней дымке. Лучу, не прогоняющему остатки ночи, но помогающему двигаться вперёд. И каждому ещё только предстоит найти собственную дорогу к этому свету. Дорогу, пролегающую, главным образом, не вокруг нас, а внутри.
Автор: Алена Хот