Проза О. Генри для американской литературы стала тем же глотком нетривиальности и остроумия, каким для русской — проза Чехова. Сходств между двумя авторами немало: оба прославились малым жанром и вознесли форму новеллы и рассказа на литературный Олимп на излёте XIX века; оба ставили в смысловую сердцевину произведений бытовые ситуации, маленькие печали и радости, знакомые каждому человеку. Если О. Генри описывает ограбление поезда лихими бандитами или вспоминает библейский сюжет, мы можем не сомневаться, что отступления обрамляют мудрую в своей простоте житейскую историю. О. Генри всегда незримым ангелом-нарратором сопровождает своих персонажей. Слышать же путеводный голос способны только читатели. Акцентировки и филигранное обращение со словом английского языка были писательскими заповедями О. Генри; прицельное внимание автор уделяет художественно-выразительных средствам, — нанизывая их на цепь повествования, он добивается эффекта, который тщетно стремились воспроизвести его эпигоны. Платье из рассказа О. Генри было «purple», то есть благородного пурпурного оттенка, смешанного из красного (цвета силы, цвета южных страстей) и синего (цвета безмятежности, цвета целомудрия). В одном из русских переводов, выполненном Владимиром Азовым, платье перекрасилось в алый. «И что же? — возможно, в недоумении спросит кто-то. — Чем алый хуже?» Алый, безусловно, ничем не уступает бордовому, винному, кардиналу или пурпурному. Закавыка в том, что у О. Генри в тексте стояло прилагательное «purple», и героиня рассказа Мэйда, оставаясь верной себе и своему вкусу, выбирает именно пурпурный, а не красный, хотя второй цвет, согласно сведениям подруги, нравится авантажному мистеру Рэмси. Однако Мэйда, получив в распоряжение полезные сведения, выказывает изумительную независимость и самодостаточность фразой, которая достойно прозвучала бы и в XXI веке: «Я предпочитаю пурпурный, а кому не нравится, может перейти на другую сторону улицы». Героиня вознаграждается за цельность характера и твёрдость убеждений: попав под проливной дождь, она встречает мистера Рэмси и получает комплимент за выбор наряда. Безусловно, цвет платья, как и само платье, — орнаментальные элементы рассказа. И всё же они необходимы, поскольку благодаря им характер героини раскрывается с изяществом, достойным пламенного восторга: через её поступки, а не через обстоятельные описания. Предметы материального мира у О. Генри нередко наделяются символическим значением и становятся амулетами персонажей. Рецепт трогательной гениальности О. Генри состоит в тех художественных нюансах, которые делают его стиль уникальным. К таковым следует отнести чередование возвышенного и будничного: в событиях, ассоциациях и прямой речи. Примечательна и деликатность автора как мнимого участника происходящего: вместо того, чтобы долго рассказывать, что герои терпят безденежье, он покажет это со всем возможным тактом. В одном из наиболее цитируемых рассказов О. Генри «Дары волхвов» героиня, пребывающая в эйфории и волнении из-за скорой встречи с мужем, постоянно думает то о прекрасной цепочке, которую она преподнесёт ему в подарок, то о бараньих котлетах. Рассеянная и несколько комичная озабоченность Деллы вторым пустяком ярче оттеняет её чувство, чуждое всякому себялюбию или расчёту. Родительская ирония автора творит чудеса. Она приближает героев к читателю, помогает ему сопереживать им. «…никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?» — суетясь и перепрыгивает с темы на тему, Делла обнажает душу — легко и радостно — в чистом и святом любовном признании — и тут же вспоминает о насущном, поскольку физическая и духовная стороны равноценны и составляют архиважный баланс. «Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты», — произносит Джим, тем самым подбирая эквивалент пылким словам жены, и упоминание котлет рядышком с описанием самоотверженного поступка лишь усиливает подобие. Произведение «Последний лист» начинается с абсурдной (в английском, нежели в американском духе) шутки: «В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. <…> Предположим, сборщик из магазина со счётом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счёту!» И это ещё один приём О. Генри, роднящий его с Чеховым. Ни к чему — ни к героям, ни к событиям, ни к пейзажу и месту действия — он не относится серьёзно, и, возможно, поэтому душа наша так часто плачет, когда мы читаем его произведения. Портрет одного из героев новеллы «Последний лист» обретает завершённость в финале; из второстепенного он неожиданно становится главным. Тот, кого читатель с наводки автора счёл брюзгливым и замкнутым, оказался способным на самую настоящую магию: мистер Бёрман обменивает жизнь на жизнь и спасает отчаявшуюся больную девушку. Причём делает он это тайно, не прося и не ожидая признательности. Что же такое «оригами колдовства» в прозе американского писателя? С одной стороны, это та же созидательная сила, которая помогает нам осуществлять мечты, и тот человеческий импульс, пробуждающийся в нас вместе с неодолимым желанием обозреть новые горизонты в условиях, когда, казалось бы, на это совсем нет времени. С другой же, «оригами колдовства» — милосердие, великое свойство человеческой души и одна из форм любви. Богаты вы или бедны, дождь ли за окном или солнце, — счастье не зависит от подобных мелочей. Языковой стиль О. Генри, не только наделённый точностью и образностью за счёт использования тропов, но и, наоборот, лишённый какой-либо нарочитости, превосходно воплощает эту идею.