Какой-нибудь остряк-интеллектуал мог бы перефразировать классика и изречь — с полным на то правом, — что все мы «вышли из “Кино”». Группе, зародившейся в Ленинграде в застойные-закисшие 1980-е, как выяснилось, был уготован постамент очередного культурного феномена. Ежедневно почти из каждого перехода и переулка до нас доносятся «Перемен», «Кукушка», «Группа крови». Год от года. Десятилетие от десятилетия. Это универсальный код и — как бы громко ни звучало подобное заявление — часть нашей идентичности. Сегодня особенную популярность набирает направление, с которым «Кино» прочно связано, — русреал. Русреал не только повлиял на моду и эстетику, но и породил философию. Так в чём же романтика панельных домов, спальных районов, разбитых экранов смартфонов и обшарпанных душ «последних героев»? Почему «уродство» занесли в перечень синонимов «красоты»? Что вдохновляет современных художников, изображающих тихие мрачные окраины и аутсайдеров в грязных кедах? Эстетика как зеркало истории Культура отражает мышление народа. Это известно с давних пор, но даже подобную аксиому можно интерпретировать двояко. С французских аристократов сняли головы не за трёхэтажные причёски и «оберегающие личное пространство» платья их жён и любовниц и не за то, что они тратили астрономические суммы на прихоти, похоть и развлечения. Свист гильотины последовал за многолетним манкированием желаниями и нуждами разъярившейся толпы. Внутренняя политика иссушила народ и обрекла низшие слои общества на голод. После Великой французской революции невиданная роскошь эпохи Людовика XV уйдёт в прошлое, наступит эра «мужского отказа». Кардинально изменится мода — меренгово-пастельные наряды, как у героев «Опасных связей», стали не только неактуальными, но и опасными: демонстрировать достаток значило навлечь на себя обвинения в монархизме, в контрреволюции. Культура находит воплощение во многих формах: ремёслах, изобразительном искусстве, поэзии, философии, литературе, архитектуре, — даже в том, как мы в итоге говорим и думаем. Отслеживание процесса метаморфозы нашего восприятия рождает эстетическую систему. У каждого десятилетия она будет напрямую зависеть от того, что тревожит, радует и мучает поколение; о чём оно мечтает, какой социальный катаклизм стремится осмыслить. Поэтому нельзя ожидать, что люди, читавшие Байрона, и люди, слушающие Басту, будут считать подлинно драгоценными и определяющими их жизнь одни и те же вещи. Мы ищем идеал и одновременно существуем в заданных условиях, выискивая оптимальный способ адаптации. Осознаём мы это или нет — не так уж важно в данном случае. Русреал и реализм Реалистическое направление в литературе и эстетика русреала имеют много общего. В первую очередь мы отмечаем некую радикальность в изображении неблагородных сторон жизни и общества. Достоевский описывал «жёлтый» Петербург в виде сгустка порока, животного страха и умалишённости, но именно этот взгляд на город, при всей его отталкивающей сути, до сих пор пленяет умы. Почему же так, откуда взялся этот парадокс? Красота немыслима без уродства. Получая представление об одном, мы глубже постигаем другое. В учебнике «Эстетика» В. Ю. Лебедева и А. М. Прилуцкого изложена градация от прекрасного до омерзительного. Но это лишь «растяжение одного цвета», лишь путешествие от одной крайности к другой. В русской классической литературе традиция реалистического направления получила новый импульс благодаря Гоголю, который сделал образ «маленького человека» более гротескным и, соответственно, более запоминающимся. Акакий Акакиевич Башмачкин напоминает нам безобидное и безропотное существо, чьё существование поддерживается за счёт наличия крошечных радостей и удовольствий. Нет ли в нас самих ДНК того самого Башмачкина? Ну конечно есть, и это отметил ещё Достоевский. И именно он стал наследником Гоголя и продолжил скитание по архипелагу души маленького человека. Впоследствии Фёдор Михайлович выработал собственный стиль — неповторимый и завораживающий. Писателей-реалистов, в отличие от романтиков, влекли люди не выдающиеся и не слишком примечательные. Русреал тоже сосредотачивается на обыденности и выискивает маленьких людей, но уже по-другому относится к самому понятию: маленьким человека делают не его цели и надежды, а его неспособность что-либо изменить. Русреал превозносит эту «маленькость». Почему-то мы с жадностью читаем о простых «ванях и петях», которые могли бы жить с нами на одной улице в провинциальном городке, из которого кто-то уехал, а они — остались. Остались, потому что для них мир застыл в безвременье. Их хриплые и бесстрастные голоса болью отдаются в нашем сердце. Мы понимаем их. Наследие 80-х и 90-х Писатель Джон Кёниг придумал новое слово «анемойя», означавшее тоску человека по временам, в которых он никогда не жил. Именно это происходит с нами сейчас, именно это происходило с нами всегда: мы околдованы эстетикой ушедшего, мы стремимся с головой окунуться в другую эпоху. Это нашло отражение в кинематографе, в моде и в музыке. Современные инди и пост-панк группы воссоздают стиль групп 80–90-х. Такой интерес обусловлен не одной только ностальгией. Мы чувствуем, что наша нынешняя жизнь имеет много точек соприкосновения с той, ушедшей. Нам необходимо ощущать связь десятилетий, чтобы однажды найти в себе силы трезво оценить наследие эпохи. «Если справились они, справимся и мы». Рано или поздно это выльется в полноценное осмысление всего, что происходит с нами прямо сейчас. Русреал — широкое понятие, не сводящееся к артам с соответствующей атмосферой, фотографиям старых многоэтажек и плейлистам с песнями «Перемотки» и «Мы». Кажется, что эта философия подобна декадансу на русский лад. Но это не так. Суть русреала не в эстетизации саморазрушения, а в том, чтобы увидеть значительное за неприглядным; глубокомысленное за молчаливым. И несмотря на то, что в ней нет красоты, она дала людям веру в то, что давно было известно великим: «Если не можешь изменить мир, измени отношение к нему».