Слог Фрэнсиса Скотта Фицджеральда напоминает резьбу по слоновой кости. При чтении его романов не остаётся сомнений, что автор привык кропотливо вытачивать каждую фразу. Да, Фицджеральд не Пруст и не Джойс, он не сооружает из слов кносские лабиринты; проза Фицджеральда больше похожа на подглядывание сквозь полупрозрачную занавеску. Своеобразие «голоса» автора складывается из чуткости к роду людскому и склонности к развитию собственного мировоззрения в процессе написания истории. Так уж вышло, что переводы «Великого Гэтсби» довольно сильно разнятся, отчего каждый вариант можно рассматривать как знакомую историю, но с абсолютно другими акцентами и особенностями героев. Смысловая дивергенция (лингвистические свойства, культурный колорит, интертекстуальные отсылки часто теряются или утрачивают блистательность при переносе из одного языка в другой) — бич переводчиков и неизбежность, с которой им приходится работать. Впрочем, кто сказал, что пытаться «поймать журавля в руку» не нужно? Адаптации английского текста делали: • Е. Калашникова (1965); • Н. Лавров (2000); • С. Таск (2014); • С. Алукард (М. Павлова, 2015); • С. Ильин (2015). Мы точно будем говорить о переводе Калашниковой, поскольку он наиболее старый и классический, — велика вероятность, что именно в этой версии большинство из нас и прочитало книгу. Рассмотрим также варианты Лаврова и Ильина. Остальные будем «добавлять» по чуть-чуть. Поговорим о первой фразе. Каждый автор знает, как она важна. Фицджеральд начинает «Великого Гэтсби», представляя нам рассказчика, весьма неоднозначного и интересного Ника Кэррауэйя, который делится своим, так сказать, «опорным» воспоминанием: «In my younger and more vulnerable years my father gave me some advice that I’ve been turning over in my mind ever since». В дословном переводе: «В мои юные и более уязвимые годы отец дал мне один совет, который я прокручиваю в голове с тех пор». Обратите внимание на «my» в начале — герой говорит о личном опыте, о том, как он ощущал себя. Также примечательно слово «vulnerable». Оно произошло от латинского «vulnerare» — «ранить, принять боль, калечить». Теперь смотрим, как предложение перевели на русский язык разные мастера. Предупреждение: Ник Кэррауэй — многоликий персонаж. Е. Калашникова: «В юношеские годы, когда человек особенно восприимчив, я как-то получил от отца совет, надолго запавший мне в память». С точки зрения языка фраза гладкая и безупречная. Смысл при переводе несколько меняется. Калашникова лишает героя личного опыта, вместо этого возникает обобщённое суждение о том, что все люди восприимчивы. Да и восприимчивы ли? Ведь, как уже было упомянуто, более точным переводом слова «vulnerable» было бы «уязвимый», «ранимый». Н. Лавров: «В юные годы, когда я более внимательно воспринимал окружающий меня мир и прислушивался к мнению других людей, отец дал мне совет, к которому я вновь и вновь обращался в течение всей своей жизни». Субъективность и личный опыт вернулись. Но теперь изменился характер самого молодого Ника. Если в оригинале сказано только о его «ранимости», то Лавров добавляет детали, которые отсутствовали у Фицджеральда. Внезапно оказывается, что Ник «внимательно воспринимал окружающий мир» и «прислушивался к мнению других людей». И если первое можно ещё как-то оправдать (вспомним, у Калашниковой было слово «впечатлительный»), то второе суждение — полная отсебятина. Кроме того, теряется важность самого завета отца. Ведь Ник «прислушивается ко всем». Авторитет родительской фигуры сразу тускнеет. С. Таск: «В пору моей нежной юности отец дал мне совет, который я по сей день прокручиваю в голове». Пока что вариант Таска наиболее приближённый к оригиналу. Можно даже закрыть глаза на «нежную юность». С. Ильин: «В пору моей впечатлительной юности отец дал мне совет, который с того времени нейдёт у меня из головы». Пожалуй, один из самых точных по смыслу переводов первой фразы. Но существует и лучше. В интерпретации Мизининой вариант самого первого предложения в книге — выше всяких похвал: «В далёком детстве, когда я ещё был ранимым ребёнком, отец дал мне совет, над которым я размышляю до сих пор». Возвращаемся к личности рассказчика. Ник Кэррауэй — какой он? Мы узнали, что он был довольно ранимым (впечатлительным) в юности; что он мало общался с отцом (для той эпохи это, впрочем, скорее правило, чем исключение); что он поневоле привык выслушивать чужие душевные излияния. А ещё у Ника специфическое чувство юмора; он циничен почти до мозга костей, и это становится очевидным, когда мы читаем его реплики и внутренние монологи. Помимо этого, можно с уверенностью говорить о том, что у рассказчика, как и у других людей его круга, — выходцев из состоятельных родовитых семей, — есть «нюх на происхождение». То есть герой, руководствуясь опытом и интуицией, легко определяет: «свой» или «чужой». Этот острый «нюх» не подвёл его и при знакомстве с Гэтсби. На первый взгляд, Гэтсби ведёт себя безукоризненно: он вежлив, с шиком одевается, умеет вести себя в обществе, — но есть и другая сторона. В романе присутствует эпизод с любопытным контрастом: сначала Ник самозабвенно и очарованно описывает прелестную, редкую по своим свойствам улыбку Гэтсби, а затем подводит итог: «Precisely at that point it vanished — and I was looking at an elegant young rough-neck, a year or two over thirty, whose elaborate formality of speech just missed being absurd». В дословном переводе: «Именно в этот момент она (улыбка) исчезла — и я увидел элегантного молодого мужлана, на год-два старше тридцати, чья изысканная формальность речи почти доходила до абсурда». Красноречиво выражение «rough-neck» («грубая-шея»). Оно идиоматическое. Его исторические корни связаны с родом деятельности, требующим от человека физической силы, выносливости и решительности, отсутствия изнеженности; так первоначально называли промышленников, работников нефтяных вышек, а затем этим составным словом стали называть любого человека, отличающегося грубостью — внешней или внутренней. «Rough-neck» величали как простых работяг, так и вышибал клубов, бандитов, хулиганов. Поэтому «elegant rough-neck» — это по сути оксюморон. «Элегантный мужлан» или «элегантный деревенщина» — самые подходящие варианты на русском языке. Какие эквиваленты подобрали профессиональные переводчики? Калашникова: «Но тут улыбка исчезла — и передо мною был просто расфранченный хлыщ, лет тридцати с небольшим, отличающийся почти смехотворным пристрастием к изысканным оборотам речи». «Хлыщ». Не лучший перевод. Заглянем в любой словарь и убедимся, что «хлыщ» — синоним к «пижону», «фату», «франту» (высокомерному и одетому по последней моде человеку). Оксюморон теряется. Переводчик поскупился, — и мы получили одну характеристику Гэтсби вместо двух. Лавров: «Именно в этот миг она (улыбка) исчезла, и я вновь смотрел на элегантного молодого возмутителя спокойствия лет тридцати с небольшим, питавшего слабость к светским оборотам речи, которая порой граничила с абсурдом». «Возмутитель спокойствия». Это уже смешнее. «Возмутителю спокойствия» (подразумевается совершённое действие) совсем не обязательно быть «мужланом» (подразумевается качество). Нет ощущения, что Ник раскусил нового знакомого в два счёта. Смысл не передан. Впрочем, у Лаврова это, видимо, часто происходит. А вот Ильин снова гений! Его вариант бьёт почти в самую точку: «И как только я понял всё это, она истаяла — передо мной сидел хорошо одетый, но явно неотёсанный человек тридцати одного — тридцати двух лет, почти нелепый в его усилиях церемонно выстраивать речь…» Перевод художественной литературы — это всегда балансирование между творческими амбициями и скрупулёзной точностью. Перед переводчиком непростая задача: передать не только буквальный смысл, но и дух произведения, его эмоциональную окраску и культурный контекст. И, как мы видим на примере «Великого Гэтсби», в результате на свет могут появиться самые разные «пересказы», чья образность иногда превалирует над аутентичностью.