Приходилось ли вам испытывать чувство, что время для достижения ваших целей утекает как песок сквозь пальцы? Это ощущение было бы проще выразить, если бы существовало слово, его обозначающее, не правда ли? В немецком языке такое слово есть. Чувство тревоги в связи с упущенными возможностями называется Torschlusspanik. В немецком языке имеется богатая коллекция подобных терминов, состоящих зачастую из двух, трех или более слов, соединенных в суперслово или сложное слово. Сложные слова обладают особой силой, потому что они представляют из себя нечто большее, чем просто сумма их частей. Например, Torschlusspanik буквально состоит из «ворота» — «закрытие» — «паника». Если вы приехали на вокзал с небольшим опозданием и увидели, что двери вашего поезда все еще открыты, возможно, вы столкнулись с конкретной формой Torschlusspanik, вызванной характерными гудками, когда двери поезда вот-вот закроются. Но это сложное немецкое слово ассоциируется не только с буквальным значением. Оно вызывает нечто более абстрактное, отсылая к ощущению, что жизнь с течением времени постепенно захлопывает двери возможностей. В английском языке тоже много сложных слов. Некоторые из них объединяют довольно конкретные слова, такие как «seahorse» — морской конек (море + конь), «butterfly» — бабочка (масло + муха) или «turtleneck» — водолазка (черепаха + шея). Другие более абстрактны, например «backwards» или «whatsoever». И, конечно же, в английском языке соединения являются суперсловами, как в немецком или французском, поскольку их значение часто отличается от значения их частей. Морской конек — это не конь, бабочка — это не муха, черепахи не носят водолазок и т.д. Одна из примечательных особенностей сложных слов заключается в том, что они плохо переводятся с одного языка на другой, по крайней мере, когда речь идет о буквальном переводе их составных частей. В связи с этим возникает вопрос о том, что делать, как передавать эти слова с одного языка на другой. Например, что произойдет, если носитель немецкого языка попытается передать по-русски, что у него Torschlusspanik? Естественно, он прибегнет к перефразированию, то есть придумает рассказ с примерами, чтобы собеседник понял, что он хочет сказать. Но тут возникает другой, более важный вопрос: обладают ли люди, в родных языках которых есть уникальные слова, уникальными понятиями, которые эти слова обозначают? Возьмем, к примеру, слово «hiraeth» — красивое валлийское выражение, которое практически невозможно перевести. Hiraeth означает чувство, связанное с горько-сладкими воспоминаниями о том, что вам чего-то или кого-то не хватает, при этом вы благодарны за их существование. Hiraeth — это не ностальгия, не страдание, не разочарование, не меланхолия, не сожаление. И нет, это не тоска по дому, как вас может убедить Google translate, поскольку hiraeth также передает чувство, которое испытывает человек, когда он просит кого-то выйти за него замуж, а ему отказывают, что вряд ли можно назвать тоской по дому. Разные слова, разные мысли? Существование в валлийском языке слова, передающего это особое чувство, ставит фундаментальный вопрос о взаимоотношениях языка и мысли. Заданный еще в Древней Греции такими философами, как Геродот (450 г. до н.э.), этот вопрос вновь всплыл в середине прошлого века под влиянием Эдварда Сэпира и его ученика Бенджамина Ли Уорфа и стал известен как гипотеза лингвистической относительности. Лингвистическая относительность — это идея о том, что язык, который, по общему мнению, зарождается и выражает человеческую мысль, может иметь обратную связь с мышлением, оказывая на него влияние. Могут ли различные слова или грамматические структуры влиять на формирование мышления у людей, говорящих на разных языках? Эта идея в довольно провокационной форме появилась в научно-фантастическом фильме «Прибытие». Хотя для некоторых людей эта идея кажется очевидной, некоторые преувеличивают разнообразие слов в определенных языках. Это привлекло внимание известных лингвистов, которые написали сатирические эссе, такие как «Великая эскимосская мистификация словарного запаса», где Джефф Пуллум разоблачил миф о количестве слов, которые эскимосы используют для описания снега. Однако каким бы ни было реальное количество слов для обозначения снега в эскимосском языке, памфлет Пуллума не затрагивает важный вопрос: что мы на самом деле знаем о восприятии снега эскимосами? Несмотря на ярость критиков гипотезы лингвистической относительности, экспериментальные исследования, нацеленные на поиск научных доказательств различий между носителями разных языков, продолжают активно развиваться. Например, Панос Атанасопулос из Ланкастерского университета сделал интересные наблюдения о том, что наличие определенных слов, различающих цветовые категории, коррелирует с восприятием цветовых контрастов. Он заметил, что греки, у которых есть разные слова для светло- и темно-синего (ghalazio и ble соответственно), склонны видеть эти оттенки синего как более различные, чем носители английского языка, использующие одно слово «blue» для обозначения обоих. Но ученые, включая Стивена Пинкера из Гарварда, не впечатлены такой точкой зрения. Они утверждают, что подобные эффекты тривиальны и неинтересны, поскольку люди, участвующие в экспериментах, скорее всего, используют язык в своей голове, когда выносят суждения о цветах — таким образом, их поведение поверхностно подвержено влиянию языка, в то время как все видят мир одинаково. Чтобы продвинуться в этой дискуссии, нам нужно приблизиться к человеческому мозгу, измеряя его сигналы до момента вербализации, предпочтительно в течение небольшого промежутка времени. Сейчас это возможно благодаря нейронаучным методам, и первые результаты склоняются в пользу интуиции Сэпира и Уорфа. Так что да, нравится вам это или нет, но вполне может оказаться, что наличие разных слов означает наличие разных по структуре умов. Однако учитывая, что каждый ум уникален и неповторим, это не является определяющим фактором. По материалам статьи «The power of language: we translate our thoughts into words, but words also affect the way we think» The Conversation