12 фраз, которые наверняка произносил каждый книголюб

У большинства людей есть свои расхожие выражения. И если вы — завзятый книголюб, то сразу узнаете 12 фраз, приведённых ниже. 1. «Нет ничего лучше запаха книг!» Каждый книголюб в той или иной ситуации заведёт разговор о том, как пахнут книги. Потому что удержаться невозможно: это такой потрясающий запах. Он напоминает о приключениях, новых знаниях, иных мирах, библиотеках, и это само совершенство. 2. «Так много книг, так мало времени» У вас всегда лежит стопка книг, которые вы хотите прочесть, но вам не хватает свободного времени. И вы наверняка хоть раз произнесли эту избитую фразу – или у вас даже есть футболка с такой надписью. Потому что это правда: вам хотелось бы тратить на чтение всё своё время. 3. «Так-с… Какую книгу вы сейчас читаете?» Это ваш повод начать разговор, который приведёт к одному из двух вариантов развития событий. Первый: собеседник назовёт вам любую книгу, которую читает, и вы сможете развить интересный диалог. Второй: вам ответят, что не любят читать, и вы сможете отправиться на поиски ещё кого-нибудь, кому можно задать тот же вопрос в надежде услышать противоположный ответ. 4. «Что ты думаешь о книге, которую я тебе порекомендовал?» О, да. Тот самый момент, когда кто-то прочитал книгу по вашей рекомендации, и вам приходится терпеливо ждать его реакции. Понравилась ли она ему? Или он её возненавидел? Ожидание приносит страдания. 5. «Хотел бы я жить в *вставить сюда любой вымышленный мир*» Будь то Хогвартс, мир произведений Джейн Остин, Шир и т.д., вам определённо приходилось произносить эту фразу. 6. «Я влюблена в *вставить сюда имя вымышленного героя*» Случалось ли вам разрушить собственные романтические отношения из-за одержимости книжным персонажем? Конечно же, нет! *нервно смеётся* 7. «Мне только одну главу дочитать» Вы всегда опаздываете, пытаясь выкроить лишние пять минут на дочитывание главы. Ведь вам жизненно необходимо добраться до подходящего завершения – вы не можете просто бросить книгу и выбежать за дверь! 8. «Я не могу никуда идти, пока не дочитаю» Будем честны: промежуточных завершений не бывает. Иногда вам просто приходится отказаться от своих планов, чтобы дочитать книгу до конца. Со всеми такое случалось. 9. «Я не могу никуда идти. Я только что дочитал этот роман, и у меня “книжное похмелье”» Безусловно, иногда дочитывание книг вызывает другие проблемы. Например, “книжное похмелье”, когда произведение настолько прекрасно, что вы не можете выбраться из его мира. И действуете на нервы своим друзьям, потому что говорить можете только о нём. 10. «Если этому человеку не нравится *вставить сюда название вашей любимой книги* — развод и девичья фамилия» Идёт ли речь о разрыве дружеских или романтических отношений, у любого книголюба есть настолько важное для него произведение, что он не может даже представить себя рядом с кем-то, кому оно не нравится. Ну а если этот кто-то его ещё не читал… его наверняка заставят это сделать. Вот что бывает, когда дружишь с книжным червём, но вы к этому должны были уже привыкнуть. 11. «Ха-ха, ну конечно, я не купил себе ещё одну книгу» «Нет, я не купил ещё одну книгу, ведь у меня нет больше места на полках, и на полу в комнате уже накопилась огромная стопка! Ха-ха, конечно, я бы никогда такого не сделал! А теперь уйдите и не задавайте лишних вопросов». 12. «Сегодня идеальный день, чтобы остаться дома и предаться чтению» Вы так говорили и в дождь, и в снег, и даже в прекрасный весенний денёк. Потому что вы знаете истину: любой день идеален для чтения.

Горькие цитаты из дневника Корнея Чуковского

31 марта 1882 г. родился Николай Васильевич Корнейчуков, который впоследствии стал известным как писатель, поэт, переводчик и литературовед Корней Чуковский. Писатель принял Октябрьскую революцию, но довольно быстро для него стало очевидным, что лозунги, провозглашенные большевиками, оказались ложными. Его книги запрещались под абсурдными предлогами, его дочь Лидия подвергалась преследованиям со стороны властей, а зять Матвей Бронштейн был расстрелян в годы сталинских репрессий... 1 августа 1925 г. Был вчера в городе, по вызову Клячко. Оказывается, что в Гублите запретили «Муху Цокотуху». «Тараканище» висел на волоске — отстояли. Но «Муху» отстоять не удалось. Итак, мое наиболее веселое, наиболее музыкальное, наиболее удачное произведение уничтожается только потому, что в нем упомянуты именины!! Тов. Быстрова, очень приятным голосом, объяснила мне, что комарик — переодетый принц, а Муха — принцесса. Это рассердило даже меня. Этак можно и в Карле Марксе увидеть переодетого принца! Я спорил с нею целый час — но она стояла на своем. Пришел Клячко, он тоже нажал на Быстрову, она не сдвинулась ни на йоту и стала утверждать, что рисунки неприличны: комарик стоит слишком близко к мухе, и они флиртуют. Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли! 17 февраля 1926 г. Видя, что о детской сказке мне теперь не написать, я взялся писать о Репине и для этого посетил Бродского Исаака Израилевича. Хотел получить от него его воспоминания. Ах, как пышно он живет — и как нудно! Уже в прихожей висят у него портреты и портретики Ленина, сфабрикованные им по разным ценам, а в столовой — которая и служит ему мастерской — некуда деваться от «расстрела коммунистов в Баку». Расстрел заключается в том, что очень некрасивые мужчины стреляют в очень красивых мужчин, которые стоят, озаренные солнцем, в театральных героических позах. И самое ужасное то, что таких картин у него несколько дюжин. Тут же на мольбертах холсты, и какие-то мазилки быстро и ловко делают копии с этой картины, а Бродский чуть-чуть поправляет эти копии и ставит на них свою фамилию. Ему заказано 60 одинаковых «расстрелов» в клубы, сельсоветы и т.д., и он пишет эти картины чужими руками, ставит на них свое имя и живет припеваючи. 28 ноября 1936 г. Вчера был в двух новых школах. Одна рядом с нами тут же на Манежном. Пошел в 3-й класс. Ужас. Ребята ничего не знают — тетрадки у них изодранные, безграмотность страшная. А учительница ясно говорит: тристо. И ставит отметки за дисциплину, хотя слово дисциплина пишется школьниками так: дистеплина десцыплина и проч. Дети ей ненавистны, она глядит на них как на каторжников. А в другой школе, на Кирочной (вместо церкви), — я попал на Пушкинский вечер. <...> Потом вышел учитель Скрябин — и заявил, что Пушкин был революционер и что он подготовил... Сталинскую Конституцию, так как был реалист и написал стихотворение... «Вишня». Все наркомпросовские пошлости о Пушкине собраны в один пучок. 24 июля 1943 г. Был вчера в Переделкине — впервые за все лето. С невыразимым ужасом увидел, что вся моя библиотека разграблена. От немногих оставшихся книг оторваны переплеты. Разрознена, расхищена «Некрасовиана», собрание сочинении Джонсона, все мои детские книги, тысячи английских (British Theatre), библиотека эссеистов, письма моих детей, Марии Б. ко мне, мои к ней — составляют наст на полу, по которому ходят. Уже уезжая, я увидел в лесу костер. Меня потянуло к детям, которые сидели у костра. — Постойте, куда же вы? — Но они разбежались. Я подошел и увидел: горят английские книги, и между прочим — любимая моя американская детская «Think of it» и номера «Детской литературы». И я подумал, какой это гротеск, что дети, те, которым я отдал столько любви, жгут у меня на глазах те книги, которыми я хотел бы служить им. 31 мая 1960 г. Пришла Лида и сказала страшное: «Умер Пастернак». Час с четвертью. Оказывается, мне звонил Асмус. Хоронят его в четверг 2-го. Стоит прелестная, невероятная погода — жаркая, ровная,— яблони и вишни в цвету. Кажется, никогда еще не было столько бабочек, птиц, пчел, цветов, песен. Я целые дни на балконе: каждый час — чудо, каждый час что-нибудь новое, и он, певец всех этих облаков, деревьев, тропинок (даже в его «Рождестве» изображено Переделкино) — он лежит сейчас — на дрянной раскладушке глухой и слепой, обокраденный — и мы никогда не услышим его порывистого, взрывчатого баса, не увидим его триумфального... (очень болит голова, не могу писать). Он был создан для триумфов, он расцветал среди восторженных приветствий аудиторий, на эстраде он был счастливейшим человеком, видеть обращенные к нему благодарные горячие глаза молодежи, подхватывающей каждое его слово, было его потребностью — тогда он был добр, находчив, радостен, немного кокетлив — в своей стихии! Когда же его сделали пугалом, изгоем, мрачным преступником — он переродился, стал чуждаться людей — я помню, как уязвило его, что он — первый поэт СССР — неизвестен никому в той больничной палате, куда положили его,— И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь. 25 декабря 1964 г. Гулял с Симой Дрейденом. Он рассказал мне потрясающую, имеющую глубокий смысл историю. Некий интеллигент поселился (поневоле) в будке железнодорожного сторожа. Сторож был неграмотен. Интеллигент с большим трудом научил его грамоте. Сторож был туп, но в конце концов одолел начатки грамматики. Он очень хотел стать проводником на поезде. Для этого нужно было изучить десятки правил наизусть — и сдать экзамен. Интеллигент помог и здесь. Сторож стал проводником, приезжая на юг, закупал апельсины и проч. и небезвыгодно продавал на севере. Разбогател. Интеллигента между тем арестовали. Отбыв в лагере свой срок, он воротился домой. Здесь его реабилитировали — и показали его «дело». Оказалось, что, научившись грамоте, благодарный железнодорожник первым делом написал на него донос: «Предупреждаю, что NN имеет связи с заграницей». 21 сентября 1968 г. Вчера была поэтесса двадцати одного года — с поклонником физиком. Стихи талантливы, но пустые, читала манерно и выспренне. Я спросил, есть ли у нее в институте товарищи. Она ответила, как самую обыкновенную вещь: — Были у меня товарищи — «ребята», — теперь это значит юноши, — но всех их прогнали. — Куда? За что? — Они не голосовали за наше вторжение в Чехо-Словакию. — Только за это? — Да. Это были самые талантливые наши студенты! И это сделано во всех институтах. 24 марта 1969 г. Здесь (в больнице — прим.) мне особенно ясно стало, что начальство при помощи радио, и теле, и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни — дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама. И массажистки, и сестры в разговоре цитируют самые вульгарные песни, и никто не знает Пушкина, Баратынского, Жуковского, Фета — никто. 25 июля 1969 г. Весь поглощен полетом американцев на Луну. Наши интернационалисты, так много говорившие о мировом масштабе космических полетов, полны зависти и ненависти к великим американским героям — и внушили те же чувства народу. В то время когда у меня «грудь от нежности болит» — нежности к этим людям, домработница Лиды Маруся сказала: «Эх, подохли бы они по дороге». Школьникам внушают, что американцы послали на Луну людей из-за черствости и бесчеловечия; мы, мол, посылаем аппараты, механизмы, а подлые американцы — живых людей! Словом, бедные сектанты даже не желают чувствовать себя частью человечества. Причем забыли, что сами же похвалялись быть первыми людьми на Луне. «Только при коммунизме возможны полеты человека в космос» — такова была пластинка нашей пропаганды. Благодаря способности русского народа забывать свое вчерашнее прошлое, нынешняя пропаганда может свободно брехать, будто «только при бездушном капитализме могут посылать живых людей на Луну».

10 самых пугающих фильмов, снятых по книжным антиутопиям

Сейчас, когда сериал Hulu «Рассказ служанки» по одноименной книге набрал рекордную популярность, а классические романы-антиутопии неуклонно стремятся вверх в рейтингах бестселлеров, сюжеты, развивающиеся в атмосфере отчаяния и утраты иллюзий, заняли более заметное место в массовой культуре, чем это было когда-либо прежде. От новейших хитов, таких, как «Голодные игры», до почтенной классики вроде «1984» — мы собрали в свой список 10 наиболее впечатляющих и жутких теле- и киноверсий литературных произведений в жанре антиутопии. А есть ли в этом списке то, что понравилось вам? 10. Кормак Маккарти — Дорога (экранизация — 2009) Роман Кормака Маккарти об отце и сыне, которые совершают свой путь через постапокалиптический мир, получил в 2007 году Пулитцеровскую премию, а вскоре после этого вышел эмоционально насыщенный фильм. Эта киноверсия с участием Вигго Мортенсена и Коди Смита-Макфи представляет собой болезненный взгляд на то, что значит «мир минус цивилизация». Когда смотришь фильм, слишком уж легко представить себя на месте его героев, и от этого становится по-настоящему страшно. 9. Джеймс Дэшнер Бегущий в лабиринте (2014) 9. Джеймс Дэшнер — Бегущий в лабиринте (2014) Представьте, что вы проснулись и не можете вспомнить ничего, кроме собственного имени. Это случилось с Томасом, когда он попал в Глэйд – место, населенное подростками, пытающимися выбраться из гигантского лабиринта. Экранизация, где в главной роли снялся Дилан О’Брайен – это пугающая история в условиях загадочного дистопического мира, с отличной неожиданной концовкой. 8. Джордж Оруэлл — 1984 (1984) Роман «1984» снова в списках бестселлеров, и хотя фильм, вышедший в 1984 году, и не настолько пугает, как одноименная книга, он все-таки заслуживает упоминания в нашем списке. В центре сюжета – судьба Уинстона Смита (его играет Джон Херт), который живет в государстве с тоталитарной системой управления, сложившейся после масштабной ядерной войны. Работа Уинстона – переписывать историю в соответствии с требованиями идеологии и пропаганды; он и его сограждане живут под постоянным наблюдением Большого Брата – всевидящего ока власти. При текущей актуальности вопросов национальной безопасности и возможности сохранения тайны частной жизни в интернете этот фильм, определенно, произведет впечатление на современную аудиторию. 7. Косюн Таками — Королевская битва (экр. 2000 г.) В истории, созданной Косюном Таками, ставки максимально высоки. Группу старшеклассников отправляют на необитаемый остров и заставляют сражаться друг с другом на выживание. В начале 2000-х «Королевская битва» — предтеча «Голодных игр» — стала достаточно новой и очень страшной идеей сюжета. В ее экранизации снялись Тацуя Фудживара и Аки Маэда, и от того, как они воплощают книгу на экране, пробирает дрожь. 6. Ф. Д. Джеймс — Дитя человеческое Трудно представить себе мир, в котором совсем не осталось детей, но Ф. Д. Джеймс удается ярко изобразить его в своей книге «Дитя человеческое». В 2006 году на большой экран вышел фильм по этой книге с Клайвом Оуэном, Майклом Кейном и Джулианной Мур в главных ролях. Эта киноверсия определенно должна была произвести впечатление на зрителей, и она его действительно произвела, да еще какое! Действие происходит в 2027 году. Женщины в этом мире потеряли способность к деторождению, но находится одна, последняя, беременная женщина, которую надо спасти любой ценой. 5. Кадзуо Исигуро — Не отпускай меня «Не отпускай меня» – красиво рассказанная история о компании друзей, которые учатся в Хейлшеме – особой школе-интернате, расположенной в сельской местности в Англии. Повествование ведется от лица «сиделки» по имени Кэти; годы спустя она рассказывает о том, как много лет заботилась о «донорах». Когда зритель постепенно понимает, что означают эти роли, это открытие кажется не только чудовищно страшным, но и до боли печальным. В главных ролях снялись Эндрю Гарфилд, Кира Найтли и Кэри Маллиган. Эмоциональное воздействие этой экранизации таково, что при ее просмотре вам, возможно, понадобятся салфетки. 4. Сьюзен Коллинз — Голодные игры (экр. 2012) Одна из самых известных киноверсий книг в жанре антиутопии, фильм «Голодные игры» повествует о Панеме – постапокалиптическом государстве, где ежегодно проводится особое телешоу: в нем 24 подростка, посланные в качестве представителей от своих территориальных единиц – дистриктов – должны сражаться друг с другом насмерть. Дженнифер Лоуренс сыграла полюбившуюся многим героиню Китнисс Эвердин, а Джош Хатчерсон и Лайам Хемсворт играют двух значимых для нее молодых людей в этой захватывающей мегапопулярной экранизации. 3. Энтони Бёрджесс — Заводной апельсин (экр. 1971) Роман Энтони Берджесса, написанный в 1962 году, изображает антиутопическую реальность недалекого будущего, где склонные к насилию подростки подвергаются эксперименту по изменению личности, инициированному правительством. Главный герой романа – Алекс, чьи жестокие выходки равно ужасают как в книге, так и на экране. Киноверсия, снятая в 1971 году режиссером Стэнли Кубриком, с Малькольмом Макдауэллом в главной роли, успешно выдержала проверку временем: ее мрачная и тревожащая атмосфера по-прежнему впечатляет. 2. Рэй Бредбери — 451° по Фаренгейту (экр. 1966) Мир без книг – что может быть ужаснее? Фильм 1966 года перенес классическое произведение Брэдбери на большой экран. Поклонники романа уже предвкушают готовящийся выход новой экранизации на канале НВО с Майклом Б. Джорданом и Майклом Шенноном в главных ролях. Станет ли новая киноверсия достойной оригинала? ​1. Маргарет Этвуд — Рассказ служанки (2017) Самая новая экранизация в нашем списке, «Рассказ служанки» занимает в нем первое место как наиболее пугающий из фильмов-антиутопий. Несмотря на то, что книга написана больше 30 лет назад, взгляд Hulu на уже ставшее классическим произведение Маргарет Этвуд сделал фильм по нему свежим и очень актуальным. Элизабет Мосс играет Фредову – это женщина, живущая в государстве с теократической военной диктатурой, в котором единственная ее функция – деторождение. Эмоциональная игра актрисы делает историю живой и достоверной; сериал уже собрал восторженные отзывы критиков. Фанаты могут радоваться: сериал продлили на второй сезон.

Грустный, но добрый: о выгоде пессимизма и доброты

О том, почему добрые дела делают нашу жизнь действительно счастливой и как ориентация на неудачу оборачивается уверенностью в себе и высокой самооценкой. Пожалуй, найдётся не так мало людей, которые предпочли бы условно хорошим поступкам условно злые, если, конечно, вы не заядлый циник, демонстративно крушащий общественные устои. Однако когда дело доходит до объяснения нашей ориентации на разумное-доброе-вечное, мы часто апеллируем двумя противоположными точками зрения: некоторые уверены, что доброта — деяние бескорыстное, проявление нашей любви и заботы. Иные утверждают, что здесь замешана корысть: это не более чем инструмент, который можно умело использовать для того, чтобы всем нравиться и получать соответствующую «обратную связь». Есть своя точка зрения и у науки. Великодушие и помощь окружающим активизируют область мозга, называемую «стриатум», или полосатым телом. Эта же область включается тогда, когда мы делаем то, что считаем приятным: например, едим вкусную пищу или употребляем наркотики (хотя, надо надеяться, этот тип времяпрепровождения для нас неприемлем). Так называемое «тёплое сияние», которое мы ощущаем после того, как помогли кому-то, в общем-то, соотносится с той активностью, которая в этот момент запускается в полосатом теле. Однако необязательно сканировать мозг для того, чтобы объяснить благотворное влияние доброты. Так, статья психологов Робина Банерджи и Джо Катлер предлагает более простые истоки доброго отношения к другим: Смех заражает: вспомните, как часто вы, находясь в окружении смеющихся людей, сами начинали улыбаться. Нейронаука объясняет это следующим образом: когда мы видим, как другой человек испытывает ту или иную эмоцию, активизируется та область мозга, которая была бы активна, если бы мы сами проживали эту эмоцию. Немудрено, что многие предпочли бы увидеть на лице окружающих улыбку, а не раздражение. Уровень нашего благополучия зависит от настроения близких: соответственно, когда кто-то находится в плохом настроении, оно передаётся и нам. Особенно это заметно в отношении наших друзей и родственников: эмоции, которые они демонстрируют, в нашем мозге физически совпадают с ощущением собственного благополучия. И хотя этот эффект ярче проявляется с нашими близкими, он также действует, когда мы решаем помочь незнакомцу. Устанавливаем связи: человек — существо социальное, а значит, ему необходимы социальные контакты. Общение выйдет на новый уровень, если оно будет состоять не только из дежурных фраз, но и из живого участия в судьбе другого. Когда вы помогаете кому-то в рамках волонтёрства, вы получаете удовлетворение от того, что сделали кого-то счастливым, одновременно реализуя свою потребность в коммуникации. Создаём идентичность: и всё-таки, как ни крути, мы растём на книгах, большая часть которых культивирует добро — по крайней мере, если речь идёт о детских произведениях. В одном из недавних исследований большинство 10-летних опрошенных признало, что быть добрым значит «быть более цельным человеком». Это особенно ощущается, когда уверенность в собственной доброте не абстрактна, а подтверждается конкретными примерами: например, когда человек, любящий животных, спасает бездомную собаку, а ценитель искусства жертвует деньги на развитие галереи. Исследование просоциального поведения, осуществляемого в благотворительных организациях, подтверждает, что люди, идентифицирующие себя с теми, кто занимается волонтёрством, оценивают свой уровень удовлетворённости выше. Оказывается, не только доброта приносит выгоду: пессимизм тоже имеет свои плюсы. Об этом — статья психолога Фуксии Сируа «Поразительные выгоды пессимиста». Когда выгодно быть мрачным «Думай позитивно» — мантра нашего времени наряду с «хорошие мысли притягивают хорошее» и «Вселенная позаботится о нас». Но всегда ли люди, предпочитающие наполовину пустой стакан, оказываются в проигрыше? Действительно, позитивные мысли имеют положительное влияние наздоровье и уровень благополучия, но и у пессимизма есть свои преимущества. В первую очередь, нужно договориться о трактовке этого понятия: конечно, можно сказать, что речь идёт о «негативном взгляде на жизнь», а можно сказать, что это фокусировка на возможных негативных результатах, и тогда термин обретёт несколько иное значение. Во-вторых, пессимисты бывают разных типов: какие только классификации учёные не предлагают. Так, философ Семён Грузенберг всех пессимистов разделял на нравственных, интеллектуальных, социальных и патологических (последний тип — самый радикальный, поскольку приветствует суицид). Мы же будем говорить о «защитном пессимизме», особой стратегии, при которой человек имеет нереалистически низкие ожидания, несмотря на то, что обладает благополучным опытом достижений в прошлом. Пессимизм защитного цвета У «защитного пессимизма» немало плюсов. Исследователи замечают, что такая стратегия позволяет людям справляться с тревогой: вместо того, чтобы всё бросить и уйти, они убеждают себя в том, что у них ничего не выйдет — и это спасает их от излишнего волнения. Если всё предрешено, зачем переживать? Когда вы не ожидаете, что вас возьмут на работу после собеседования, вы волей-неволей прокручиваете все возможные сценарии дальнейших действий. Соответственно, когда вы действительно получаете отказ, для вас это событие словно уже свершилось, когда вы о нём лишь думали, потому оно ранит не так сильно. Кроме того, ориентация на негативный исход позволяет человеку мобилизовать все внутренние ресурсы: он начинает более внимательно готовиться к важным переговорам или, например, постоянно совершенствует свои профессиональные навыки, так как не питает иллюзий относительно своих компетенций. Такой тип пессимизма также способен повысить самооценку и укрепить уверенность в себе. Психолог Джулия Норем объясняет это тем, что, ожидая «провала», «обороняющиеся» пессимисты бросали все силы, чтобы его избежать, и в итоге вместо негативного результата, который, согласно их представлениям, был неминуем, получали положительный. Несколько повторений таких «сценариев» — и люди убеждались в том, что они избрали верную тактику. Пессимизм здорового человека Любопытно, но «защитный пессимизм» благотворно влияет и на здоровье, пусть и косвенно. Когда вы ожидаете, что во время вспышки инфекционного заболевания вы рискуете заразиться или же просто страдаете приступами ипохондрии, вы прилагаете больше усилий, чтобы защититься от болезни и не пренебрегаете профилактикой. Вы начинаете чаще мыть руки и отправляетесь к врачу как только обнаруживаете первые симптомы (главное при этом не скатиться в киберхондрию и не придумывать себе новые диагнозы в компании интернета). Плюс ко всему, пессимисты, имеющие хронические заболевания, склонны более реалистично оценивать своё положение, что помогает им задумываться о разнообразных способах избавления от боли, включая сильнодействующие обезболивающие, к которым обычно относятся с опаской. Находиться в подавленном настроении или даже в депрессии — это не то же самое, что быть пессимистом. Однако и пессимизм бывает разный: в то время как некоторых страх неудачи парализует настолько, что им проще повернуть назад, чем следовать дальше, «оборонительных» пессимистов ожидание неудачи лишь мотивирует усиленно работать над результатом. Так что пессимизм не порок, а вполне любопытная практика, приносящая свои плоды. А слепой оптимизм и вовсе бывает с нами более жесток, чем «негативный взгляд на жизнь». Как заметила социальный психолог Габриэль Оттинген в статье «Позитивные ожидания и идеализация будущего истощает энергию» (2011), «положительные ожидания в отношении будущего могут обернуться весьма курьёзными последствиями. Позитивные фантазии могут быть глубоко демотивирующими. Люди уверяют: “Мечтайте, и вы это получите”, но это не гарантирует результат. Оптимистические мысли едва ли помогут человеку сбросить лишний вес или отказаться от курения, если он ничего для этого не будет делать». Источник: Newtonew Анастасия Коврижкина

Оливия Лэнг. Упражнения в искусстве одиночества

Стены из стекла Я очень хотела не быть там, где находилась. По правде сказать, беда состояла вот в чем: то, где я была, не находилось нигде. Жизнь казалась мне пустой и ненастоящей, до позорного истончившейся, — так стыдятся носить запятнанную или ветхую одежду. Я ощущала себя так, будто мне угрожает исчезновение, хотя в то же время все мои чувства были такими оголенными и чрезмерными, что я частенько жалела, что не могу полностью расстаться с собой, хотя бы на несколько месяцев, пока не поутихнет внутри. Если б я могла облечь в слова то, что чувствовала, получился бы младенческий крик: «Я не хочу быть одна. Я хочу быть кому-нибудь нужной. Мне одиноко. Мне страшно. Мне надо, чтобы меня любили, прикасались ко мне, обнимали». Именно ощущение нужды пугало меня сильнее прочих, словно я заглянула в неумолимую пропасть. Я почти перестала есть, у меня начали выпадать волосы — я замечала их на деревянном полу, отчего непокоя у меня лишь прибавлялось. Одиноко мне бывало и прежде, но никогда вот так. Одиночество нарастало в детстве, а в более общительные дальнейшие годы увяло. Я жила сама по себе с середины своего третьего десятка, часто — в отношениях, но иногда и без них. В основном мне нравилось уединение, или, когда оно не нравилось, я почти не сомневалась, что рано или поздно вплыву в очередную связь, в очередной роман. Откровение одиночества — это всепроникающее, неизъяснимое чувство: мне чего-то недостает, у меня нет того, что людям полагается, и все из–за некоего тяжкого и несомненно заметного снаружи изъяна моей персоны, — и это чувство проклюнулось как нежеланное последствие столь полного пренебрежения мною. Вряд ли оно не было связано в том числе и с тем, что надвигалась середина моего четвертого десятка — возраст, в котором женское уединение уже не одобряется обществом и от него настойчиво веет чудаковатостью, извращением и фиаско. Люди за окном устраивали званые ужины. Мужчина этажом выше слушал джаз и музыку из фильмов на полной громкости, заполнял коридоры марихуановым дымом, что душисто змеился вниз по лестнице. Иногда я разговаривала с официантом в утреннем кафе, а однажды он подарил мне стихотворение, опрятно отпечатанное на плотной белой бумаге. Но в основном я не разговаривала. В основном я сидела за стенами внутри себя самой и уж точно далеко-далеко от всех. Плакала я нечасто, но как-то раз у меня не получилось опустить жалюзи — и я расплакалась. Показалось чересчур ужасным, видимо, что кто угодно может заглянуть ко мне и меня приметить — как я ем хлопья стоя или перебираю электронные письма, лицо озаряет яростный свет ноутбука. Я понимала, как выгляжу. Я выглядела, как женщина с картины Хоппера. Может, девушка с полотна «Автомат», в шляпке-колоколе и зеленом пальто, она смотрит в чашку кофе, окна отражают два ряда светильников, те уплывают во тьму. Или же как героиня «Утреннего солнца»: она сидит на кровати, волосы скручены в косматый узел, смотрит на город за окном. Приятное утро, свет омывает стены, тем не менее есть в ее глазах, в силуэте скул, в тонких запястьях, скрещенных на голенях, нечто одинокое. Я часто сидела вот так, рассеянно, посреди скомканного белья, и пыталась не чувствовать, стараясь просто дышать, вздох за вздохом. Сильнее прочих тревожила меня картина «Окно гостиницы». Смотреть на нее подобно взгляду в волшебный шар гадалки, что показывает будущее, его искаженные черты, его скудость надежды. На этом полотне женщина взрослая, напряженная, неприступная, она сидит на темно-синем диване в пустой гостиной или фойе. Облачена парадно, в элегантные рубиново-красные шляпу и пелерину, она развернулась так, чтобы видеть темнеющую улицу за окном, хотя там нет ничего, кроме мерцающей галереи и упрямого сумрачного окна здания напротив. Когда Хоппера спросили, откуда происходит сюжет его картины, он ответил уклончиво: «В них совсем нет ничего точного, это просто импровизация на основе увиденного. Никакое это не особенное фойе, но я много раз хаживал по Тридцатым улицам от Бродвея до Пятой авеню, там много дешевых гостиниц. Возможно, они мне подсказали. Одиноко? Да, похоже, чуть более, чем я на самом деле предполагал». О чем говорит Хоппер? Время от времени возникает художник, воплощающий тот или иной опыт — необязательно осознанно или желая того, но с таким ясновидением и яркостью, что связи устанавливаются неустранимо. Хопперу никогда толком не нравилась мысль, что его полотна можно однозначно определить или что одиночество — его призвание, его главная тема. «С одиночеством этим слишком носятся», — сказал он как-то раз своему другу Брайану О’Догерти [2] в одном из очень немногих своих развернутых интервью. Опять-таки в документальном фильме «Безмолвие Хоппера», когда О’Догерти спрашивает: «Можно ли сказать, что твои полотна — это размышление об отчужденности современной жизни?» Пауза, а затем Хоппер сухо отвечает: «Может, и так. А может, и нет». Позднее на вопрос, что влечет его к мрачным сценам, которые ему так близки, Хоппер расплывчато отвечает: «Кажется, все дело попросту во мне». Отчего же тогда мы продолжаем настойчиво приписывать его работам одиночество? Очевидный ответ: на его полотнах люди обитают либо поодиночке, либо в неуютных, неразговорчивых компаниях по двое, по трое, застывшие в позах, намекающих на неприятности. Но есть и другое — то, как он осмысляет городские улицы. Как подмечает куратор Уитни Картер Фостер в «Картинах Хоппера», Хоппер обыкновенно воспроизводит на своих полотнах «особого рода пространства и пространственный опыт, свойственный Нью-Йорку, опыт, который возникает от физической близости людей, но при этом отделенности от них в силу разнообразных факторов, в том числе движением, сооружениями, окнами, стенами и светом или тьмой». Такой способ зрения часто называют вуайеристским, но городские сцены Хоппера воспроизводят и ключевой опыт одинокого бытия: то, как чувство отдельности, отгороженности или же замкнутости сочетается с ощущением почти невыносимой беззащитности. Это напряжение имеется и в самых добродушных его нью-йоркских работах, что запечатлели более приятный, более благодушный вид одиночества. «Утро в городе», скажем, на которой обнаженная женщина стоит с полотенцем в руках у окна, тело — милые отблески лавандового, розового и бледно-зеленого. Настроение мирное, и все же легчайший трепет непокоя в дальнем левом углу картины заметен — там, где открытые рамы оконного переплета являют нам здания снаружи, озаренные фланелево-розовым утренним небом. В жилом доме напротив — еще три окна, зеленые жалюзи полуопущены, нутро — резкие квадраты полной черноты. Если окна мыслить как подобия глаз, как подсказывают и этимология — от «око», и назначение, есть в этой преграде, в этой красочной закупорке неопределенность: видит ли кто-то эту женщину — или, может, даже смотрит на нее — но, вероятно, и не смотрит, пренебрегает, не видит, не замечает, не желает. В зловещих «Ночных окнах» этот непокой расцветает до острой тревоги. Изображение сосредоточивается на верхней части здания, на трех отверстиях, трех щелях, сквозь которые видно освещенную комнату. В первом окне штору выдувает вовне, а во втором женщина в розоватой комбинации наклоняется к зеленому ковру, икры напряжены. В третьем светится сквозь слой ткани лампа, хотя смотрится это как стена огня. Есть нечто странное и в точке наблюдения. Она явно где-то вверху — мы видим пол, а не потолок, — но окна располагаются по крайней мере во втором этаже, и получается, что наблюдатель, кем бы он ни был, висит в воздухе. Вероятнее же другой ответ: запечатленная сцена подмечена из окна «эля» — надземного поезда, в каких Хоппер любил кататься по ночам, вооруженный планшетом и мелком, и жадно глазеть сквозь стекло на проблески света, ловить мгновения, какие отпечатываются незавершенными в умственном взоре. Так или иначе, наблюдатель — в смысле, я или вы — втянут в этот акт отчуждения. Происходит вторжение в личное пространство, что никак не умаляет одиночества этой женщины, явленной взгляду в своей пылающей опочивальне. Таково свойство больших городов: даже дома ты всегда на милости чужого взгляда. Куда бы я ни шла — сновала ли взад-вперед между кроватью и диваном, брела ли к кухне поглядеть на забытые в морозилке коробки мороженого, — меня могли видеть люди, жившие в громадном кооперативе «Арлингтон», здании в стиле королевы Анны, загромождавшем обзор: десять кирпичных этажей, затянутых в леса. В то же время я могла сама быть соглядатаем — в духе «Окна во двор» [3], подсматривать за десятками людей, с которыми и словом не обменялась, покуда все они заняты повседневными сокровенными мелочами. Загружают нагишом стиральную машину, носятся на каблуках, готовя детям ужин. В обычных обстоятельствах, я полагаю, все это в лучшем случае пробудило бы лишь праздное любопытство, однако та осень обычной не была. Почти сразу после того, как приехала, я осознала растущую тревогу относительно собственной зримости. Я желала быть на виду, желала быть воспринятой и принятой — словно под одобрительными взглядами возлюбленного. В то же время мне чудилось, что я опасно уязвима, боялась чужого суждения, особенно когда быть одной представлялось неловко или скверно, когда меня окружали пары или компании. Эти чувства, несомненно, обостряло то, что я впервые жила в Нью-Йорке — в городе стекла и блуждающих взглядов, — однако возникали они и из одиночества, а оно устремляется в двух направлениях: к близости и прочь от угрозы. Примечания [2] Брайан О’Догерти (р. 1928) — ирландский концептуальный художник, скульптор, критик и писатель, с 1957 г. живет и работает в США. [3] «Окно во двор» («Rear Window», 1954) — американский кинодетектив Альфреда Хичкока (1899–1980) по рассказу Корнелла Вулрича (1903–1968) «Наверняка это было убийство». В главных ролях Джеймс Стюарт (1908–1997), Грейс Келли (1929–1982), Телма Риттер (1902–1969).

Этой паре нужно было доказать, что они муж и жена...

Знакомый рассказал, как получал гринкарту жене. Когда познакомились, он давно жил в США, а она там училась. Чтобы поменять ее студенческую визу на постоянную, надо было пройти собеседование в иммиграционном отделе. Супругов допрашивают порознь, задают каверзные вопросы друг о друге и сверяют ответы, чтобы выявить и отсеять фиктивные браки. Рассказывают, что «заворачивали» давно живущие вместе пары из-за ошибки в цвете постельного белья или зубной щетки. У Димы с Яной любовь и брак самые настоящие, «доказательство» осенью идет во второй класс и еще одно на подходе. Но на момент собеседования они жили в разных городах, съехаться не могли (он работал, она доучивалась), встречались раз пять в разных экстремальных поездках и о быте и привычках друг друга знали чуть более чем ничего. Лихорадочно зубрили цвета зубных щеток и очень боялись ошибиться. И тут Дима видит в русской газете объявление: «Научу, как пройти собеседование на гринкарту. Гарантия 100%, оплата по факту». Созвонился, приехал. Махонькая комната с вывеской «Нотариус». Сидит старый еврей, заодно продает русские книги и принимает посылки за океан. Выслушал Димины опасения и говорит: — Вы знаете, молодой человек, все эти вопросы о зубных щетках — фигня для отвода глаз. Все дело в холле, в котором пары ждут собеседования. Там стоят камеры, и чиновники следят, как люди себя ведут, пока на них будто бы никто не смотрит. Когда человек заходит в кабинет, о нем уже давно все ясно — фиктивный у него брак или нет. — Так что, нам держаться за руки и целоваться каждую минуту? — Нет, это дешевый трюк, на него не купятся. Надо действовать более тонко… И вот собеседование. В холле Яна берет Диму за руку и подводит к окну. Достает из сумочки носовой платок, слюнявит и этим наслюнявленным платочком вытирает какую-то соринку у него на щеке. Им не задали вообще ни одного вопроса. Пожали руки и поздравили с получением гринкарты.

Признание в любви на асфальте

Ночью перед подъездом на асфальте появилась надпись «Зайка, я люблю тебя!». Белой эмалевой краской поверх небрежности трудов дворника. Все шестьдесят женщин подъезда зайкового возраста (от десяти до 60 лет) в это утро выглядели загадочнее черных дыр космоса. По лицу каждой читалась абсолютная уверенность, что послание адресовано именно ей. — Как это трогательно, — умилилась одна из женщин. — Настоящий мужчина и романтик растет. Я-то думала так сейчас не ухаживают. — И не говорите, — подхватила другая. — И только одна единственная знает, что это написано только для нее. — Уж она-то точно знает! — залилась румянцем первая. — Но не расскажет никому. — Эт моей Машке писали, — заметил мельком отец одной из гипотетических заек. — Ну, ну. Ошибок-то нет! — возразили женщины. — Запятая, где положено, и «тебя» через Е, а не через И. — Ну так и почерк ровный, — возразил уязвленный отец. — Не слепой человек, видимо писал. Так что и не вам, вероятно. Так, слово за слово, разгорелся конфликт полов, поколений и социальных слоев. С мордобоем, матом и разорванными бусиками. Приехавший наряд милиции полюбовался с полчаса на побоище заек подъезда и только потом разнял всех. С утра надпись изменилась. Кто-то уточнил данные и теперь надпись была более конкретной — «Зайка с 6-го этажа, я люблю тебя». Зайки с остальных этажей почувствовали себя до крайности оскорбленными в лучших чувствах. — Это ж надо такой сволочью быть, — сообщила экс-зайка лет сорока с пятого этажа. — Разрисовывать-то — оно ума много не надо. Подарил бы цветов, что ли. — И не говорите, — поддержала еще одна развенчанная, с расцарапанным еще вчера во имя романтики, лицом. — Взял бы, да разметку нанес вместо этих каракулей. Раз уж краски много. Зайки с шестого этажа свысока поглядывали на всех и мечтательно смотрели вглубь себя. Эту мечтательную задумчивость не оценил муж одной из заек. Он хотел было попенять супруге на недостойное поведение, но увлекся и попинал бедную женщину к вящему удовольствию всех остальных заек подъезда. На следующий день надпись закрасили и на белом фоне черной краской появилось «Мильпардон, ошибка. С пятого этажа зайка-то! Люблю тебя». С шести утра начали подтягиваться зрители из соседних подъездов. И не зря. Ровно в семь, у подъезда, напрасно обиженная женщина с шестого этажа надавала пощечин своему несдержанному мужу за то, что он козел ревнивый. Мужчина виновато пыхтел и с ненавистью поглядывал на буквы на асфальте. Женщине рукоплескали все остальные женщины двора, вкладывая все свои обиды на спутников жизни в овации. Мужчины сочувствовали лицом и жестами, но сказать что-то вслух не осмеливались. — Ишь, как под монастырь подвел всех, — вздохнул какой-то мужчина лет пятидесяти. — Нет, чтоб по секрету на ушко сказать зазнобе своей. Так нет — надо народ баламутить. — А ты своей на ушко каждый день говори — она и не взбаламутится, — парировала соседка. — А мне, допустим, никто не говорит ничего уже лет двадцать пять — и ничего. Не помер пока, — виновато пробурчал мужик. — То-то и оно, — покачала головой женщина и вернулась к зрелищу. — На пятом-то незамужних баб нету! — вдруг выкрикнул один из мужчин. — А что ж, в замужнюю влюбиться нельзя уж никому? — взъярились женщины пятого этажа. — Рожей не вышли, что ли? Что ты молчишь, а? Твою жену уродиной обзывают, а ты? Так и будешь стоять? Приехавший наряд полиции вызвал подмогу и уже тремя экипажами они гоготали и ставили ставки. После всего разняли дерущихся и оформили двадцать три административных нарушения за драку. Утром на асфальте красовалось «А чего все эти курицы щеки дуют-то? Зайка-то мой — мужчина с пятого этажа. Люблю тебя, зайка!» Управдом прочел это все, ахнул, сразу вызвал полицию и четыре экипажа «Скорой помощи». — Зачем вам четыре? — допытывалась диспетчер. — Чего у вас происходит-то там? — У нас на пятом четыре зайки живут! — неуклюже пояснял управдом. — И все женаты. Так что поторопитесь — пострадавшие вот-вот будут. — Ах ты кобелина! — завыли на пятом этаже и раздался шум бытовой ссоры с рукоприкладством и порчей имущества. — Алё! — закричали все жители подъезда со двора. — Нечестно так. Спускайтесь вниз — чтоб все видели. — Сейчас, — вышла на балкон пятого этажа женщина в бигудях. — Скорой там не загораживайте дорогу. Санитары пронесли двоих пострадавших. Еще один зайка вышел сам, гордо осмотрел собравшихся, пригладил резко поседевшие волосы, проводил заплывшим глазом обе кареты «Скорой помощи» и сказал: — Слабаки! Тряпки! После чего улыбнулся беззубым ртом и упал в обморок. — Эээ, граждане… — заволновалась толпа. — А где четвертый-то? Может надо ему на помощь идти? Может дверь выбить и отнять бесчувственное тело у этой фурии? — Что за собрание тут? — вышел последний из заек из подъезда. — Делать вам всем нечего? Толпа ахнула — мужчина был чисто выбрит, причесан, одет в свежую рубашку и вообще — великолепен как залежавшийся в ЗАГС-е жених. За мужчиной вышла его жена, поправила демонстративно мужу прическу и ослепительно улыбнулась соседям. — Верк, ты чего? Бесчувственная какая-то? — ахнули женщины. — Чего это? — удивилась Верка. — Это ж я писала. Своему. Люблю его — вот и дай, думаю, напишу. А нельзя разве? — Вот ты скажи — ты нормальная?!! — завизжали соседи. — Нормальная, вроде, — пожала плечами Верка. — А вы?

«Люди предпочитают легкие решения, а совершить зло легче…»

О своей жизненной философии Никакой жизненной философии нет. Есть лишь определенные убеждения. С натяжкой это можно считать философией. Могу назвать это философией стойкости, возможностью выстоять. Довольно простая вещь. Когда находишься в плохих обстоятельствах, перед тобой выбор — сдаться или пытаться противостоять. Я предпочитаю противостоять сколько возможно. Вот это и есть моя философия, ничего особенного. Об иронии Ирония — вещь обманчивая. Когда с насмешкой или иронией говоришь о ситуации, в которой находишься, то кажется, что не поддаешься обстоятельствам. Но это не так. Ирония не дает уйти от проблемы или подняться над ней. Она продолжает удерживать нас в тех же рамках. Хоть и отпускаешь шутки по поводу чего-либо отвратительного, все равно продолжаешь оставаться его пленником. Если видишь проблему, надо с ней бороться. Одной лишь иронией никогда не победишь. Ирония — порождение психологического уровня сознания. Есть разные уровни: биологический, политический, философский, религиозный, трансцендентный. Жизнь — трагическая штука, так что иронии тут недостаточно. Об отце и доме Не то, чтобы он на меня влиял, а просто я был частью его, по сути я — это он... Ведь пока они живы, мы думаем, что мы — другие, что мы — это что—то самостоятельное, а мы на самом деле — часть той же самой ткани, та же самая ниточка... Вообще, я должен сказать, что жизнь в семье — это сохраняется навсегда... Молодой человек, он все время хочет жить по—своему, он хочет сам быть, создать свой мир, отделиться от всего остального... И когда родители умирают, ты вдруг понимаешь, что это-то и была жизнь... Эта жизнь была создана ими, мы все в ней знаем наизусть, и до поры до времени не осознаем, что мы — тоже их рукоделие. И нам ничего не стоит это перевернуть, сбежать отсюда. Но наша жизнь — это плоды наших трудов, и они, эти плоды, не так убедительны... О добре и зле Я отнюдь не считаю, что все люди плохие. Но я просто утверждаю, что люди способны делать плохое, творить зло, наделены невероятной способностью. И в меньшей степени расположены к добру? Похоже, что так (смеется). Должен сказать, что люди в равной степени расположены к добру и злу. Но люди, насколько я знаю, предпочитают легкие решения, а совершить зло легче, чем сотворить что-либо доброе. Я считаю, что вообще на зле концентрироваться не следует. Это самое простое, что может сделать человек, то есть на тех обидах, которые ему были нанесены, и так далее и так далее. Зло побеждает, помимо всего прочего, тем, что оно как бы вас гипнотизирует. О зле, о дурных поступках людей, не говоря о поступках государства, легко думать — это поглощает! И это как раз и есть дьявольский замысел! Об искусстве Еще одно заблуждение — то, что искусство исходит из опыта и бытия. Не помню, говорил я уже где-то или нет, но ты можешь быть очевидцем Хиросимы или провести двадцать лет где-нибудь в Антарктиде — и ничего не оставить после себя. А можешь провести с кем-то ночь и выдать «Я помню чудное мгновенье...» А можешь и без ночи написать. Так что, если бы искусство зависело от жизненного опыта, мы имели бы гораздо больше шедевров. О пространстве Это самое важное — пространство, в котором находишься. Помню, когда мне было года двадцать три, меня насильно засадили в психиатрическую больницу, и само «лечение», все эти уколы и всякие довольно неприятные вещи, лекарства, которые мне давали, и так далее, не производили на меня такого тягостного впечатления, как комната, в которой я находился... Отношение величины окон к величине комнаты было довольно странным, несколько непропорциональным, то есть окна были, думается, на какую-нибудь восьмую меньше, чем должны быть по отношению к размерам комнаты. И именно это доводило меня до неистовства, почти до помешательства. О языке и патриотизме Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не сможет. Язык — вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны. О вере и религии Вообще я не сторонник религиозных ритуалов или формального богослужения. Я придерживаюсь представления о Боге как о носителе абсолютно случайной, ничем не обусловленной воли. Я против торгашеской психологии, которая пронизывает христианство: сделай это — получишь то, да? Или и того лучше: уповай на бесконечное милосердие Божие. Ведь это в сущности антропоморфизм. Я вообще не уверен, что в веру следует обращать. Людей следует оставить разбираться во всем самим. К вере приходят — приходят, а не получают готовой. Жизнь зарождает ее в людях и растит, и этих усилий жизни ничем не заменишь. Это действительно работа, и пусть ее делает время — потому что время справляется с ней много лучше. О войне Год назад по телевидению показали кадры, снятые в Афганистане. По пустынной равнине ползут русские танки — и все. Но я потом больше суток подряд просто на стены лез. И не в том дело, что мне стыдно за Россию... Я воспринял эти танки как орудие насилия над природной стихией. Земли, по которой они шли, даже плуг никогда не касался, не то что танк. Какой-то экзистенциальный кошмар. Он до сих пор у меня перед глазами. И я задумался о солдатах, которые там воюют, — они моложе меня лет на двадцать и теоретически могли бы быть моими сыновьями... и написал такие строчки: «Слава тем, кто, не поднимая взора, /шли в абортарий в шестидесятых, / спасая отечество от позора!» О самом важном Что самое важное для вас в жизни? Способность человека прожить именно своей жизнью, а не чьей-либо еще, иными словами, выработать собственные ценности, а не руководствоваться тем, что ему навязывают, сколь бы привлекательными они ему ни представлялись. В первую очередь каждый должен знать, что он собой представляет в чисто человеческих категориях, а потом уже в национальных, политических, религиозных. Что вы цените выше всего в человеке? Умение прощать, умение жалеть. Наиболее частое ощущение, которое у меня возникает по отношению к людям — и это может показаться обыденным, — это жалость. Наверное, потому, что мы все конечны. Приведены цитаты из интервью Иосифа Бродского разных лет, опубликованных в «Книге интервью. Иосиф Бродский» (Захаров, 2011).

Человек волк или овца?

Человек волк или овца? Добр он по природе или зол? Если человек — овца, то почему вся история человечества — это летопись бесконечных кровопролитных войн, в которых участвуют не отдельные, склонные к насилию индивиды, а практически все (и «моральное банкротство Запада», проявившееся в XX веке, — лишнее тому подтверждение)? Кроме того, возникает вопрос: если это не в их природе, то почему овцы с такой легкостью соблазняются поведением волков, когда насилие представляют им в качестве священной обязанности? Так человек — волк в овечьей шкуре? Или, возможно, просто-напросто меньшинство волков живет бок о бок с большинством овец? Просто волки хотят убивать, а овцы — делать то, что им приказывают? А может, речь вообще не должна идти об альтернативе и дело совсем в другом? Эрих Фромм уверен, что вопрос о том, является ли человек волком или овцой, — это лишь заостренная формулировка вопроса, который принадлежит к основополагающим проблемам теоретического и философского мышления западного мира, а именно: является ли человек по существу злым или порочным, или он добр по своей сути и способен к самосовершенствованию? Анализируя эту проблему и пытаясь добраться до самой основы человеческой природы, которая связана с животным миром, он подходит к решению вопроса с нестандартной стороны — Фромм рассматривает эволюционный переход из состояния животного в состояние человека как небывалый поворот, «который сравним только с появлением материи, зарождением жизни или появлением животных». С возникновением человека жизнь стала осознавать саму себя, чего не было в животном мире, живущем в соответствии с биологическими циклами и в гармонии с природой. Именно в этот момент возникла «неповторимая человеческая ситуация»: «Сознание делает человека каким-то аномальным явлением природы, гротеском, иронией Вселенной. Он – часть природы, подчиненная ее физическим законам и неспособная их изменить. Одновременно он как бы противостоит природе, отделен от нее, хотя и является ее частью. Он связан кровными узами и в то же время чувствует себя безродным. Заброшенный в этот мир случайно, человек вынужден жить по воле случая и против собственной воли должен покинуть этот мир. И поскольку он имеет самосознание, он видит свое бессилие и конечность своего бытия. Он никогда не бывает свободен от рефлексов. Он живет в вечном раздвоении. Он не может освободиться ни от своего тела, ни от своей способности мыслить». Как отмечает Фромм, эта «неповторимая человеческая ситуация» породила в нас необходимость искать новые решения противоречий своего существования, более высокие формы единения с природой и с окружающими людьми. Сначала это решалось через ощущение тождества клана, в средневековье человека успокаивала общественная роль в феодальной иерархии, но после распада феодализма перед человеком совершенно явственно встал вопрос «Кто я?» и возникла потребность в понимании себя в качестве индивида, существующего вне группы. Фромм называет это «потребностью в самотождественности» и отмечает, что это качество является для нас жизненно важным. По Фромму, именно это противоречие, которое появилось у нас с появлением самосознания, и делает человека человеком. Гармония, царившая в мире животных, нарушена, мы постигаем свою конечность и одиночество. Но именно в этом постижении и в этом напряжении, возникающем от сознания двойственности нашего существования, и заключается залог развития. Всё дело в том, какие выводы и выборы мы делаем, исходя из этой нашей трагической «человеческой ситуации». Ведь Фромм говорит о том, что задача человека — через полное её осознание найти силы реализовать себя в ней: в глубоких связях с людьми, в творчестве и, как он отметил в своём интервью, в «отзывчивости ко всему в жизни — к людям, к природе». Так сумели ли мы, потомки людей, живущих племенами, и людей, удовлетворенных своей понятной ролью в феодальной системе, найти настоящее индивидуальное самоотождествление? Или мы предпочли найти новые его суррогаты в причастности к нации, религии, классу, профессиии и формулах «Ярусский», «Яхристианин», «Япредприниматель», которые помогают нам решить острый вопрос отождествления, побега от самих себя? Таким образом, может быть, проблема волков и овец — это проблема, актуальная лишь для тех, кто вместо истинного самоотождествления выбирает для себя какой-то из перечисленных суррогатов, а человек, которому удалось выйти из этого порочного круга, перестает принадлежать к какой-либо из этих условных человеческих рас, потому что ему не интересно ни подчиняться, ни властвовать? Читаем Эриха Фромма и разбираемся в этих нелегких вопросах. Человек волк или овца? Многие полагают, что люди это овцы, другие считают их хищными волками. Каждая из сторон может аргументировать свою точку зрения. Тот, кто считает людей овцами, может указать хотя бы на то, что они с легкостью выполняют приказы других, даже когда им самим это приносит вред. Он может также сказать, что люди снова и снова следуют за своими вождями на войну, которая не дает им ничего, кроме разрушения, что они верят несуразице, если она излагается с надлежащей настойчивостью и подкрепляется властителями от прямых угроз священников и королей до вкрадчивых голосов более или менее тайных обольстителей. Кажется, что большинство людей, как дремлющие дети, легко поддаются влиянию и что они готовы безвольно следовать за любым, кто, угрожая или заискивая, достаточно упорно их уговаривает. Человек с сильными убеждениями, пренебрегающий противодействием толпы, является скорее исключением, чем правилом. Он часто вызывает восхищение последующих столетий, но, как правило, является посмешищем в глазах своих современников. Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на предпосылке, что люди являются овцами, Именно мнение, согласно которому люди овцы и потому нуждаются в вождях, принимающих за них решение, нередко придавало самим вождям твердую убежденность, что они выполняли вполне моральную, хотя под час и весьма трагичную, обязанность: принимая на себя руководство и снимая с других груз ответственности и свободы, они давали людям то, что те хотели. Однако, если большинство людей овцы, почему они ведут жизнь, которая полностью этому противоречит? История человечества написана кровью. Это история никогда не прекращающегося насилия, поскольку люди почти всегда подчиняли себе подобных с помощью силы. Разве Талаатпаша сам убил миллионы армян? Разве Гитлер один убил миллионы евреев? Разве Сталин один убил миллионы своих политических противников? Нет. Эти люди были не одиноки, они располагали тысячами, которые умерщвляли и пытали для них и которые делили это не просто с желанием, но даже с удовольствием. Разве мы не сталкиваемся повсюду с бесчеловечностью человека в случае безжалостного ведения войны, в случае насилия и убийства, в случае беззастенчивой эксплуатации слабых более сильными? А как часто стоны истязаемого и страдающего создания встречают глухие уши и ожесточенные сердца! Такой мыслитель, как Гоббс, из всего этого сделал вывод: человек человеку волк. И сегодня многие из нас приходят к заключению, что человек от природы является существом злым и деструктивным, что он напоминает убийцу, которого от любимого занятия может удержать только страх перед более сильным убийцей. И все же аргументы обоих сторон не убеждают. Пусть мы лично и встречали некоторых потенциальных или явных убийц и садистов, которые по своей беззастенчивости могли бы тягаться со Сталиным или Гитлером, но все же это были исключения, а не правила. Неужели мы действительно должны считать, что сами и большинство обычных людей только волки в овечьей шкуре, что наша «истинная любовь» якобы проявится лишь после того, как мы отбросим сдерживающие факторы, мешавшие нам до сих пор уподобиться диким зверям? Хоть это и трудно оспорить, вполне убедительным такой ход мысли тоже не является. В повседневной жизни часто есть возможность для жестокости и садизма, причем их нередко можно проявить, не опасаясь возмездия. Тем не менее многие на это не идут и, напротив, реагируют с отвращением, когда сталкиваются с жестокостью и садизмом. Может быть, есть другое, лучшее объяснение этого удивительного противоречия? Может быть ответ прост и заключается в том, что меньшинство волков живет бок о бок с большинством овец? Волки хотят убивать, овцы хотят делать то, что им приказывают. Волки заставляют овец убивать и душить, а те поступают так не потому, что это доставляет им радость, а потому что они хотят подчиняться. Кроме того, чтобы побудить большинство овец действовать, как волки, убийцы должны придумать истории о правоте своего дела, о защите свободы, которая находится в опасности, о мести за детей, заколотых штыками, об изнасилованных женщинах и поруганной чести. Этот ответ звучит убедительно, но и после него остается много сомнений. Не означает ли он, что существует как бы две человеческие расы волков и овец? Кроме того, возникает вопрос; если это не в их природе, то почему овцы с такой легкостью соблазняются поведением волков, когда насилие представляют им в качестве священной обязанности. Может быть, сказанное о волках и овцах не соответствует действительности? Может быть, все же правда, что важным свойством человека является нечто волчье и что большинство просто не проявляет этого открыто? А может, речь вообще не должна идти об альтернативе? Может быть, человек это одновременно и волк и овца или он ни волк, ни овца? Сегодня, когда нации взвешивают возможность применения опаснейшего оружия разрушения против своих «врагов» и, очевидно, не страшатся даже собственной гибели в ходе массового уничтожения, ответ на эти вопросы имеет решающее значение. Если мы будем убеждены, что человек от природы склонен к разрушению, что потребность применять насилие коренится глубоко в его существе, то может ослабнуть наше сопротивление все возрастающей жестокости. Почему нужно сопротивляться волкам, если все мы в той или иной степени волки? Вопрос о том, является ли человек волком или овцой, это лишь заостренная формулировка вопроса, который в самом широком и общем смысле принадлежит к основополагающим проблемам теоретического и философского мышления западного мира, а именно: является ли человек по существу злым или порочным, или он добр по своей сути и способен к самосовершенствованию? Старый Завет не считает, что человек порочен в своей основе. Неповиновение Богу со стороны Адама и Евы не рассматривается как грех. Мы нигде не находим указаний на то, что это неповиновение погубило человека. Напротив, это неповиновение является предпосылкой того, что человек осознал самого себя, что он стал способен решать свои дела. Таким образом, этот первый акт неповиновения в конечном счете является первым шагом человека по пути к свободе. Кажется, что это неповиновение было даже предусмотрено божьим планом. Согласно пророкам, именно благодаря тому, что человек был изгнан из рая, он оказался в состоянии сам формулировать свою историю, развивать свои человеческие силы и в качестве полностью развитого индивида достигнуть гармонии с другими людьми и природой. Эта гармония заступила на место прежней, в которой человек еще не был индивидом. Мессианская мысль пророков явно исходит из того, что человек в своей основе непорочен и может быть спасен помимо особого акта божьей милости. Конечно, этим еще не сказано, что способность к добру обязательно побеждает. Если человек творит зло, то он и сам становится более дурным. Так, например, сердце фараона «ожесточилось», поскольку он постоянно творил зло. Оно ожесточалось настолько, что в определенный момент для него стало совершенно невозможно начать все заново и покаяться в содеянном. Примеров злодеяний содержится в Старом Завете не меньше, чем примеров праведных дел, но в нем ни разу не делается исключения для таких возвышенных образов, как царь Давид. С точки зрения Старого завета человек способен и к хорошему, и к дурному, он должен выбирать между добром и злом, между благословением и проклятием, между жинью и смертью. Бог никогда не вмешивается в это решение. Он помогает, посылая своих посланцев, пророков, чтобы наставлять людей, каким образом они могут распознавать зло и осуществлять добро, чтобы предупреждать их и возражать им. Но после того, как это уже свершилось, человек остается наедине со своими «двумя инстинктами» — стремлением к добру и стремлением к злу, теперь он сам должен решать эту проблему. Христианское развитие шло иначе. По мере развития христианской церкви появилась точка зрения, что неповиновение Адама было грехом, причем настолько тяжким, что он погубил природу самого Адама и всех его потомков. Теперь человек не мог больше собственными силами освободиться от этой порочности. Только акт божей милости, появление Христа, умершего за людей, может уничтожить эту порочность и спасти тех, кто уверует в Христа. Разумеется, догма о первородном грехе не оставалась бесспорной внутри самой церкви. На нее напал Пелагий, однако ему не удалось одержать верх. В период Ренессанса гуманисты внутри церкви пытались смягчить эту догму, хотя они прямо не боролись с ней и не оспаривали ее, как это делали многие еретики. Правда, Лютер был еще более радикален в своем убеждении о врожденной подлости и порочности человека, но в то же время мыслители Ренессанса, а позже и Просвещения отважились на заметный шаг в противоположном направлении. Последние утверждали, что все зло в человеке является лишь следствием внешних обстоятельств и потому у человека в действительности нет возможности выбора. Они полагали, что необходимо лишь изменить обстоятельства, из которых произрастает зло, тогда изначальное добро в человеке проявится почти автоматически. Эта точка зрения повлияла также на мышление Маркса и его последователей. Вера в принципиальную доброту человека возникла благодаря тому новому самосознанию, приобретенному в ходе неслыханного со времен Ренессанса экономического и политического прогресса. Моральное банкротство Запада, начавшееся с первой мировой войной и приведшее через Гитлера и Сталина, через Ковентри и Хиросиму к нынешней подготовке всеобщего уничтожения, наоборот, повлияло на то, что снова стала сильнее подчеркиваться склонность человека к дурному. По существу, это была здоровая реакция на недооценку врожденного потенциала человека к злу. С другой стороны, слишком часто это служило причиной осмеяния тех, кто еще не потерял веру в человека, причем точка зрения последних понималась ложно, а подчас и намеренно искажалась… Главной опасностью для человечества является не изверг или садист, а нормальный человек, наделенный необычной властью. Однако, для того чтобы миллионы поставили на карту свою жизнь и стали убийцами, им необходимо внушить такие чувства, как ненависть, возмущение, деструктивность и страх. Наряду с оружием эти чувства являются непременным условием для ведения войны, однако они не являются причиной, так же как пушки и бомбы сами по себе не являются причиной войн. Многие полагают, что атомная война в этом смысле отличается от войны традиционной. Тот, кто нажатием кнопки запускает атомные бомбы, каждая из которых способна унести сотни тысяч жизней, едва ли испытывает те же чувства, что и солдат, убивающий с помощью штыка или пулемета. Но даже если запуск атомной ракеты в сознании упомянутого лица переживается только как послушное исполнение приказа, все же остается вопрос: не должны ли содержаться в более глубоких слоях его личности деструктивные импульсы или, по меньшей мере, глубокое безразличие по отношению к жизни для того, чтобы подобное действие вообще стало возможным?