Классика — не титул, которым избранная группа интеллектуалов поощряет вклад произведения в мировую литературу. Классика — затвердевание смолы, поймавшей свет эпохи, и её превращение в янтарь. Двадцатые годы США прошлого столетия, запечатлённые в романе Френсиса Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби», не зря обрушиваются шквалом ассоциаций при одном их упоминании: весь процветающий центр страны сотрясался в экстазе неиссякаемой энергии жизни. Настало время неоконченного переосмысления, рефлексии, недописанных строк, раскрепощённости, культуры флэпперов, подпольной продажи алкоголя, экономического подъёма, резвых автомобилей и джаза, сочащегося из каждого придорожного кафе, — музыки сирен на новый лад. Так «ревущее» десятилетие воспринимается сегодня: блеск от полироли, а не внутреннее устройство. Между тем нелегальная продажа спиртных напитков повлекла за собой рост бутлегерства и организованной преступности, а обманчивое чувство вседозволенности способствовало упадку нравов, которым пользовались держатели публичных домов и кабаре-клубов от Лонг-Айленда до Калифорнии. Желание забыться чередовалось в людях с попыткой создать что-то новое на месте срубленного многолетнего уклада. Девиз: «Что есть завтра? Фикция! Какая разница, что будет завтра, ведь у нас есть сегодня!» Фицджеральд критически воспринимал пору, на которую выпали его молодость и творческий триумф, и никогда этого не скрывал. Он презирал двадцатые прежде всего за обманутые надежды и ожидания, за внешнюю незыблемость, оказавшуюся не крепче спичечного домика, за разрушительную и заразную безалаберность. Двадцатые подарили Фицджеральду вдохновение для его лучших произведений, однако взяли за успех высокую плату — психическое здоровье его жены, Зельды Фицджеральд, и финансовое благополучие семьи. Плодотворная деятельность его как писателя оборвалась вместе с окончанием «американской фиесты века». Десятилетие промчалось одним захватывающим днём: в пьяном угаре, в восторженном ликовании, в праздных фантазиях и погоне за вдруг подешевевшим, как шампанское, «счастьем». «Великий Гэтсби» — скромное по размерам произведение, однако именно в нём автор достиг абсолютного мастерства в композиции и языке и доказал, что его ранний успех на поприще литературы — отнюдь не случайность. Фицджеральд впоследствии говорил, что хотел создать нечто «новое, необычное и ажурное». И действительно, в романе сквозь лоск и тысячу красивых слов проглядывает отталкивающая и гадкая сущность. Внутренняя непривлекательность изображённого Фицджеральдом общества подобна подземным течениям: они никак не проявляют себя до поры до времени, но однажды могут привести к проседанию почвы и разрушению фундамента, и то, на чём зиждется мир богачей, в одночасье рухнет. Считается, что прилагательное «великий» или «грандиозный», «великолепный» (в зависимости от того, как трактовать слово «great») — не более чем насмешка над Гэтсби, над всей породой таких вот отчаянных мечтателей, гоняющихся за пустотой в яркой оболочке. Но так ли в самом деле Фицджеральда воротило от главного героя? Тот ли это случай Маргарет Митчелл, когда автор хотел, чтобы его персонаж вызывал отторжение, а он стал символом и любимцем читающей публики? Доподлинно утверждать что-либо нельзя, но можно разобраться в том, как оборудована сцена романа, как ведут себя действующие лица и какой тайный, не лежащий на поверхности смысл сокрыт в magnum opus Фицджеральда. «Великому Гэтсби» присуща изумительная чётность в деталях и описаниях. Два берега — Вест-Эгг и Ист-Эгг. В доме Бьюкененов собираются четыре человека, принадлежащие к высшему классу. В какой-то момент к светскому рауту «присоединяются» ещё две персоны, впоследствии обретшие важность для эскалации конфликта. Джордан упоминает некоего мистера Гэтсби, на что тут же обращает внимание Дейзи. Во время ужина непрестанно звонит телефон. На другом конце провода, как позже выяснится, была Миртл Уилсон, любовница Тома. Две машины едут наперегонки. Два выстрела знаменуют финал романа. Игра контрастов, составляющих единое целое, — одна из ведущих тем произведения Фицджеральда. Его как автора привлекают обе стороны медали. Джей Гэтсби сотворён из противоречий и, казалось бы, взаимоисключающих друг друга качеств. Он щедр в предоставлении финансовых благ и развлечений, однако чрезвычайно жаден в любви. Он любит прихвастнуть, произвести благоприятное впечатления, однако по сути своей наделён нерешительным характером, вечно терзается сомнениями и нуждается в надёжном человеке поблизости. Он обманщик, наживший богатство нечестным путём. Он последний из романтиков; человек, который выковал себя сам. Ментальное и идеологическое противостояние с Томом обретает большую глубину, когда приходит понимание: речь идёт не просто о столкновении мужа-рогоносца и любовника, а о двух глобальных мировоззренческих парадигмах двадцатых годов. Порода против амбиций. Том крепко стоит на ногах, он один из «белых богов» новой Америки. В его самоуверенности и громкости фальши нет ни на грош. Гэтсби же при всём своём фанфаронстве не может удержаться от пошлости излишеств: и огромный дом, и пышные вечеринки напоминают обжорство бедняка, дорвавшегося до стола знати. С образом Гэтсби связано множество проблем. Может ли человек после стремительного взлёта преодолеть социальную стратификацию и связанные с ней предрассудки? Примет ли его, отщепенца рабочего класса, высшее общество? Трагедия главного героя не в том, что он решил добиться любви Дейзи, и даже не в том, что он нажил миллионы сомнительным способом, а в том, что он «тщательно подбирал слова, когда говорил». Он потратил уйму сил на то, чтобы стать тем самым «великим Гэтсби», но так и не сумел сделаться своим в мире роскоши и регалий по праву рождения. Не сумел он и удержать недоступную девушку. Взмах крыльев. Бабочка упорхнула. Дамы в романе «Великий Гэтсби» похожи на запонки на манжетах: и красиво, и функционально. Дейзи среди прочих выделяется. Фицджеральд высмеивал её воркование, «заставляющее собеседника наклониться ближе», инфантильность и ветреность. Между тем он сам легко подпадал под очарование таких женщин. Обожание и неприязнь сплелись в авторском отношении к Дейзи. С одной стороны, она та, ради которой стоит совершить невозможное. С другой, Дейзи — со всеми её очаровательными ужимками — такая же просчитанная иллюзия, как и Гэтсби. Даже в их портретном описании есть нечто перекликающееся. Будь то воспетое умение Дейзи смотреть так, «словно никого она так не желала видеть, как вас», или улыбка Гэтсби. О, эта улыбка. Ей Фицджеральда посвятил прекраснейшие строки: «Такую улыбку, полную неиссякаемой ободряющей силы, удается встретить четыре, ну — пять раз в жизни. (…) И вы чувствуете, что вас понимают ровно настолько, насколько вам угодно быть понятым, верят в вас в той мере, в какой вы в себя верите сами, и безусловно, видят вас именно таким, каким вы больше всего хотели бы казаться». Красноречивые слова для рассказчика, который в первой главе утверждал, что Гэтсби олицетворял собой всё то, что он ненавидел. Очередная двойственность. Любовные перипетии героев в «Великом Гэтсби» образуют сложную фигуру. И замыкает её смерть Гэтсби. Схематично это выглядит следующим образом: Джей Гэтсби — Дейзи Бьюкенен — Том Бьюкенен — Миртл Уилсон — Джордж Уилсон. Уилсон убивает Гэтсби. Это кульминация всего действия. Интересно, что в результате была также полностью уничтожена супружеская чета Уилсонов, а Бьюкенены вышли из воды сухими. Какое же место во всей этой истории занимает Ник Каррауэй? Как он сам говорит, он находится одновременно «внутри и снаружи», то есть оказывает некоторое влияние на события, однако сознательно выбирает позицию постороннего. Он самоустраняется в удобный для него момент; его принципы весьма гибкие и запросто деформируются. Рассказчик, подобно Гэтсби, сомневающийся в себе человек: он не продолжает заниматься писательством, а идёт по пути наименьшего риска — берётся за кредитный бизнес в надежде разбогатеть. Следует ли читателю доверять Нику? Как в случае практически со всеми произведениями, написанными от первого лица, ответ будет отрицательным. Отношение Ника к Гэтсби амбивалентно. Он упрекает его. Он восхищается им. Он многое прощает Гэтсби — этой милости не удостаиваются те же Бьюкенены. Всё дело в роднящем их «пограничном» положении, в их общих слабостях и слепой вере в мечту. Отпуская Гэтсби все его прегрешения, Ник и сам, как ему кажется, становится чище и смиряется с тем, что в каком-то смысле подписал другу смертный приговор, когда свёл его с Дейзи. Ник окончательно разрывает все — и так несуществующие — отношения с Джордан и уходит от неё «наполовину влюблённым». И снова эта комично-трагичная незавершённость. Любить наполовину — всё равно что не любить вообще. В произведении, помимо превратности чувств, особое значение отводится противопоставлению человеческого замысла неуправляемой случайности. То, что Гэтсби поселился на противоположном берегу от Дейзи, — замысел. То, что рядом поселился Ник, — случайность. То, что Гэтсби в конце концов, проявив недюжинное упорство, сделал Дейзи своей возлюбленной — замысел. То, что Ник стал для Гэтсби единственным близким другом, не привязанным к нему выгодой — случайность. В случайностях смысла оказалось куда больше. Мир романа Фицджеральда — вращающаяся карусель, по которой ты бежишь и всё равно остаёшься на месте. Таковы двадцатые. Таков «Великий Гэтсби».