Почему некоторые люди никогда не взрослеют

Максу было чуть за двадцать, а он все еще не чувствовал себя взрослым. Жил с матерью и отчимом, подрабатывал время от времени и просиживал дни в видеоиграх. Друзей вне интернета не было, планы на будущее расплывались. Он словно удерживал жизнь на паузе — без риска, без решений, без движения. Это был не просто растянутый подростковый период. Макс замкнулся: выходил из дома редко, питался энергетиками и едой навынос. В его мире оставались только мать, брат-близнец и онлайн-подруга Дженна. Любое приглашение «выйти в люди» раздражало и пугало; он уходил почти сразу, будто улица обнажала его хрупкость. В играх, напротив, все поддавалось контролю: можно приглушить эмоции, переписать сюжет, выключить реальность. Так сложился образ жизни, построенный на избегании: он уходил от людей, ответственности, усилий — и прежде всего от риска встретиться лицом к лицу с возможной неудачей и собственным стыдом. Когда избегание становится идентичностью За кажущейся пассивностью жил тяжелый, невыносимый стыд. Макс понимал, что отстает, ненавидел свое тело и слабость, но не мог это выразить. Никаких психологических инструментов — только старые, знакомые способы увести себя в сторону: диссоциация, еда, гаджеты, игры. Заглушая стыд, он заглушал и все остальное. Это была не застенчивость и не просто социальная тревога. Речь шла об избегающем расстройстве личности — устойчивом паттерне подавленности, чувства неадекватности и болезненной чувствительности к критике. Такие люди хотят близости и роста, но страх быть разоблаченным и «недостаточным» оказывается сильнее. Тогда избегание перестает быть тактикой и становится частью личности: не идти туда, где больно; не пробовать то, что может не получиться; не открываться тому, кто способен увидеть слабость. День за днем Формально Макс учился в университете, но в практическом смысле не присутствовал там: пары пропускал, в клубы не ходил, друзей не заводил. Он не поддерживал разговор, не предлагал тем, будто внутри не было опоры, собственного взгляда. Даже в играх — его главном занятии — не искал глубины: перескакивал с сюжета на сюжет, хватал новизну, избегал усилий. Это были не увлечение и не мастерство, а ритуал отвлечения — способ переждать жизнь. После выпуска из университета Макс работал, только когда мать находила ему подходящее место. Через несколько недель его начинала душить рутина, раздражали коллеги и совместные задачи. Он не имел опыта доводить проекты до конца, и всякий раз неадресованная злость выталкивала его к двери. Важно понимать: это не «лень» как моральный изъян. Для людей с избегающим расстройством личности даже небольшие социальные и профессиональные требования переживаются как реальная угроза: «Сейчас они увидят, что я не справляюсь». И лучше уйти заранее, чем подтвердить собственный страх. Регрессия как стиль жизни Макс не справлялся с простыми вещами: заполнить анкету, разобраться с оплатой, выбрать недорогую микроволновку. Любая зона неопределенности — и он отступал. Мир казался чрезмерным: слишком громкий, сложный, требовательный. Поэтому он звонил единственному человеку, который как будто мог удержать его от распада, — матери. Он звонил по много раз в день: что написать в сообщении, куда обратиться с насекомыми в квартире, как решить спор с провайдером. Мать ворчала: «Не приходи ко мне по каждой мелочи», — и все же спешила спасать. Ее помощь приносила облегчение обоим: ему — освобождение от ответственности, ей — ощущение нужности. Но такая «поддержка» не учила, а подменяла самостоятельность: она давала ответы, а не инструменты. Эта зависимость — не про страх потерять привязанность (как при зависимом расстройстве), а про бегство от возможного разоблачения и стыда. Регрессия здесь становится ролью: лучше оставаться ребенком, чем признать свою неуклюжесть на взрослой территории, где нужно пробовать, ошибаться и расти. Идеализация, основанная на фантазиях В офлайне у Макса друзей не было. Единственной связью оставалась Дженна — знакомая из игр, с которой он переписывался с подростковых лет. Они никогда не встречались, их «дружба» целиком жила в онлайне, но Макс идеализировал ее: «самая умная, самая красивая, лучшая». То же происходило и с публичными фигурами: случайный повар в ролике вдруг становился «лучшим в мире», актриса — «лучше чем Мэрил Стрип». Логики в оценках не было — была детская восторженность недосягаемым. Чем дальше человек, тем совершеннее он казался, потому что не предъявлял встречных ожиданий. Идеализация на расстоянии — удобная защита. Реальная близость всегда связана с риском: тебя могут не понять, раскритиковать, увидеть уязвимым. А далекий объект любви безопасен: он не требует усилий и не отражает твоей слабости. Без опыта живых отношений с их нюансами и разочарованиями у Макса не формировались взвешенные суждения — только фантазии, которые не проверяются на прочность. Проецируемый стыд Стыд Макса был не просто сильным — он был невыносимым. Признать его означало встретиться с пустотами собственного опыта. Поэтому он делал иначе: создавал проекции. Когда в его жизни появилась молодая женщина — амбициозная, поддерживающая, — он отреагировал нападением. Он критиковал ее планы, высмеивал учебу и работу, распространял нелепые слухи среди тех немногих, кто был у него «своими»: матери, брата-близнеца, Дженны. Иногда злость прорывалась внезапно: едва заметный повод — и поток презрения. Он сравнивал ее с Дженной, уверяя, что «та во всем лучше». На деле именно эта женщина подсвечивала самое болезненное: другие двигаются, а он — нет. Ее энергия и компетентность напоминали ему о том, чего у него не было, и он пытался сделать ее такой же ничтожной, как чувствовал себя сам. Это уже не просто защитная реакция, а стратегия: не вынести стыд — значит спроецировать его на другого. Парадокс в том, что желание близости у людей с избегающим расстройством личности никуда не исчезает. Макс заставлял себя выходить из комнаты и встречаться с девушкой — в пределах «безопасного»: тихое кафе, короткая прогулка. Но чем ближе становилась реальность, тем громче звучал страх унижения. Поддержку он принимал за скрытую критику, зависть маскировал презрением, а искренность — угрозой. Видимость перемен К тридцати у Макса появились «улучшения»: еженедельные вечера настольных игр, осторожное слово «друзья» в адрес небольшой компании. Это был самый стабильный социальный ритуал за последние годы. Но фундамент оставался прежним. Он все еще жил с матерью и отчимом; комната была захламленной пещерой с мигающими экранами; прогресс — аккуратно выстроенной декорацией. Параллельно усиливался внутренний разлад. Он остро чувствовал собственную инертность и незначительность в мире, где ценятся действие и участие, — и в то же время стал резче отстаивать категоричные суждения. В чатах появлялись тезисы уровня приговора: «Все богатые — мошенники», «Система — сплошной обман». Стоило попросить пояснить, он замыкался. Не потому, что не имел мнения, — потому что любое углубление грозило разоблачить: за громкими формулами пусто. Этот «тихий крах» проявился особенно ясно во время короткой поездки за границу — первой в его жизни. Небольшая компания все спланировала, но в день отъезда у одного участника сорвался перелет, и группе пришлось быстро перестроиться. Все собрались обсуждать варианты, а Макс сел в угол и уткнулся в телефон. На мягкое «Макс, нам нужно решить это вместе, присоединишься?» — отвернулся и замолчал. Не оправдывался, не спорил, просто исчез из ситуации. Это была не растерянность. Это было чистое избегание — отказ вступать в реальность, даже когда ставки невысоки. Любое решение несло риск ошибиться, а значит — риск ответственности. А ответственности Макс не переносил: ни за поездку, ни за дружбу, ни — что важнее — за собственную жизнь. Избегание не меняется с возрастом Еженедельные выходы «в свет» не отменили главного: внутренний механизм остался прежним. Макс качался между детской беспомощностью и хрупким превосходством, между потребностью в людях и страхом быть увиденным настоящим. Он по-прежнему объяснял свои трудности «внешней системой», а когда система — то есть живые люди — просила участия, он растворялся в тишине. Он не нашел себя ни в офлайне, ни в вымышленном мире. Он перестал участвовать в жизни раньше, чем научился в ней жить. И в этом нет ничего экзотического: такие истории случаются чаще, чем мы готовы признать. Люди с избегающим расстройством личности нередко выглядят пассивными и даже кажутся примирившимися с изоляцией. Но за спокойной поверхностью идет непрерывная внутренняя борьба — за право не стыдиться себя, за возможность выдержать реальность и остаться в контакте. По материалам статьи «Why Some People Never Seem to Grow Up» Psychology Today

Для того чтобы жить лучше, не нужно чувствовать себя лучше

Не стоит слушать тех, кто говорит, что жизнь — это борьба. Мы и сами это понимаем. Но многим из нас внушили, иногда мягко, а иногда прямо, что настоящая жизнь начинается, когда все трудности остаются позади. Если ты тревожишься, то сначала нужно избавиться от тревоги, а потом уже заявлять о себе. Если ты скорбишь, то нужно подождать, пока боль утихнет, прежде чем двигаться дальше. Но это ловушка. И мы попадаем в неё, потому что она кажется логичной. Мы привыкли решать проблемы: обожглись о плиту — отдёрнули руку, лечим болезнь — ждём выздоровления. Но внутренний мир устроен иначе. С мыслями и чувствами этот номер не проходит: чем больше мы пытаемся избавиться от боли, тем сильнее она становится. Человеческий разум — поразительный инструмент. Он помогает нам мечтать, строить планы, анализировать и создавать. Но иногда наш собственный разум оборачивается против нас, нашептывая: «Начни с этого. Сначала почувствуй себя лучше, и тогда сможешь двигаться вперёд». В науке это явление называют экспериментальным избеганием (ЭИ), и это один из самых вредных способов взаимодействия с миром. Чем больше мы строим жизнь вокруг избегания определенных эмоций, тем больше лишаем себя глубины и тем сильнее сужаем горизонты. Но есть и другая сторона ЭИ — когда мы не просто избегаем негатива, а отчаянно цепляемся за позитив. Её принцип звучит так: «Ты должен удержать это чувство «хорошо» — иначе станет плохо. И пока ты не чувствуешь себя хорошо, ты не сможешь действовать». Чем сильнее мы стремимся удержать «счастье», тем быстрее оно ускользает. В науке это явление называют экспериментальной привязанностью — формой избегания, которая так же вредна для нашего благополучия, как и её предшественница. Неожиданный выход из борьбы Мы живём в мире, где комфорт и контроль возведены в культ. От книг по саморазвитию до рекламных лозунгов нам твердят, что счастье — это обязанность, а дискомфорт — признак неудачи. Мы начинаем бороться со своей болью, подавляем её, заглушаем и отвлекаемся. Но так мы не учимся у неё! Мы не даём ей выполнять её естественную функцию — передавать нам знания из прошлого в настоящем. Если постоянно подавлять боль, мы рискуем стать нечувствительными к своим эмоциям, перестаём понимать, что мы чувствуем. Однако погоня за положительными эмоциями — это обратная сторона той же медали. Когда мы пытаемся удержать приятные переживания, они теряют свою ценность. Яркий пример — зависимость от веществ. Дозу называют «допингом» или «фиксом» не случайно: это попытка зафиксировать состояние эйфории, сделать его постоянным. Но парадокс в том, что чем сильнее мы цепляемся за это состояние, тем быстрее оно исчезает, оставляя лишь пустоту и необходимость в новой дозе. Десятилетия исследований и терапевтической практики доказывают жёсткий парадокс: чем яростнее вы пытаетесь контролировать внутренний мир через избегание боли или цепляние за радость, тем сильнее он контролирует вас — тревога растёт от сопротивления, удовольствие ускользает от хватки, а жизнь проходит в тщетном ожидании «правильного» настроя для действий, который никогда не наступит. Терапия принятия и ответственности (ТПО) предлагает радикально иной подход: вместо борьбы с неприятными чувствами или навязчивой погони за счастьем она учит осознанно проживать весь спектр эмоций, используя их как компас для действий в реальном мире. Чтобы эмоции могли эффективно выполнять свою роль, нам нужно научиться полностью их ощущать, присутствовать в настоящем моменте и действовать в соответствии со своими ценностями, независимо от возникающих мыслей и чувств. Проще говоря, эмоции должны приходить и уходить свободно — только так они смогут показывать связь между нашим опытом и текущей ситуацией. Они больше похожи на индикаторы на приборной панели автомобиля, которые сообщают о его состоянии, чем на награды, которые мы хотим повесить на стену (или в моменты отчаяния — швырнуть в неё). Принятие в ТПО — это не смирение или пассивность. Это глубокое понимание своей жизни. Акт готовности Попробуйте прямо сейчас: положите ладони на колени и с силой надавите, словно пытаетесь подавить неприятную эмоцию или удержать приятную. Вы почувствуете, как мгновенно напрягается тело, сбивается дыхание, а внимание сужается до этой изматывающей борьбы. Это то, что мы делаем с собой ежедневно, бессознательно тратя энергию на внутреннюю войну вместо жизни. Теперь медленно переверните ладони вверх, позвольте им раскрыться. Дайте своему чувству просто быть таким, какое оно есть, без необходимости его исправлять или удерживать. Ощутите разницу: вместо напряжения — легкость, вместо борьбы — пространство. Это упражнение наглядно показывает, что наши переживания не требуют подавления или цепляния — они просто просят внимания и принятия. Когда мы перестаем тратить силы на внутреннюю борьбу, высвобождается энергия для действительно важных дел. В этом и заключается истинная готовность — спокойное согласие с жизнью, без условий и оговорок. Мы перестаём требовать от жизни, чтобы она сначала изменилась, и просто принимаем её такой, какая она есть. Это не означает отказ от борьбы, а скорее проявление мужества — встретиться с реальностью лицом к лицу, с открытыми руками и открытым сердцем. Когда мы перестаём пытаться контролировать свои эмоции, избегая боли или цепляясь за удовольствие, и вместо этого полностью погружаемся в настоящий момент, выбирая действия, соответствующие нашим ценностям, происходит трансформация. Страх перестаёт диктовать условия, уступая место осознанному движению вперёд. Навязчивое стремление к счастью превращается в естественный поток жизни, где каждое действие наполнено подлинным смыслом. Жить полной жизнью Ощущение свободы приходит, когда осознаёшь, что для улучшения жизни не обязательно сначала становиться лучше самому. Тревога не должна исчезнуть, прежде чем выступишь перед публикой. Счастье не нужно «прибивать гвоздями», как бабочку к доске: это убивает саму эмоцию. Жизнь требует вашего участия, а не совершенства. Ваши ценности, то, что действительно важно для вас, не требуют, чтобы вы сначала «почувствовали себя готовыми». Они просто ждут, когда вы начнёте действовать. Возможно, сегодня тот самый день, когда стоит перестать избегать или цепляться за прошлое и начать жить. Спросите себя мягко и открыто: «Если эта эмоция останется такой, какая она есть, какую жизнь я хочу создать?» По материалам статьи «What If You Didn’t Need to Feel Better to Live Better?» Psychology Today

Почему иногда думать о бывшем не так уж и плохо

Без сомнения, разрыв отношений — это одно из самых сложных испытаний, с которыми можно столкнуться. Даже если вы сами приняли решение о расставании, все равно последует болезненный период, прежде чем вы сможете двигаться дальше. Однако, насколько глубоко люди переживают этот разрыв? Представьте, что вы ожидаете приема у врача. Фоновая музыка представляет собой заранее установленную подборку мелодий, популярных в прошлом десятилетии. Это типичная фоновая музыка, которую вы даже не замечаете. Но когда ожидание затягивается дольше, чем хотелось бы, вы вдруг осознаете, что играемая песня была «вашей» с когда-то любимым человеком. Эмоции нахлынули на вас, и вы почувствовали облегчение только тогда, когда медсестра пригласила вас в кабинет. Сложная природа чувств к бывшему партнеру Согласно недавнему исследованию, проведенному Барри Фарбером и его коллегами из Колумбийского университета, хотя каждый из нас переживает разрыв романтических отношений, изучение того, как прошлый опыт продолжает влиять на наше восприятие, было на удивление ограниченным. Но все мы знаем, что наши внутренние репрезентации прошлых отношений могут сохраняться на протяжении всей жизни. Возможно, вы не уделяли много внимания своим бывшим, но даже знакомая песня может затронуть эту глубоко спрятанную часть вашего сознания. Исследователи из Колумбийского университета, осознавая этот пробел в научных исследованиях, предложили свое определение внутренней репрезентации. Они описывают ее как синтез конкретных воспоминаний, ментального образа или ментальной модели, которая включает в себя сочетание чувств, мыслей, убеждений, ожиданий и ощущения ощутимого присутствия этого человека. Затем они сформулировали ряд исследовательских вопросов, направленных на изучение интенсивности этого переживания и более детальной природы самих представлений. Эти вопросы касались чувств, мыслей и факторов, влияющих на взаимоотношения, таких как тип привязанности и характер завершения отношений. Затем они указывают на то, что эта форма разбитого сердца может существенно отличаться от чувства утраты, которое вы испытываете, когда умирает ваш близкий человек. Поскольку рядом с вами все еще может находиться живой человек, который, возможно, вызывает дискомфорт в зависимости от обстоятельств, эти эмоции технически не подпадают под определение горя. На что же тогда похоже это переживание? Выявление внутренних репрезентаций «прошлых других» Фарбер и его коллеги разработали метод, который они назвали «Представления о прошлых значимых других». Они опросили 2203 взрослых, 87% из которых были женщинами, в среднем возрасте 31 год. Опрос включал подробные вопросы о прошлых отношениях и выявлял частоту мыслей о бывшем партнере, а также демографическую информацию. Когда речь зашла о частоте мыслей, участники исследования неожиданно высоко оценили ее — в среднем 5,5 по шкале от 1 до 7. Они также дали высокую оценку живости этих мыслей — 5,1. Женщины в целом показали более высокие результаты по шкале частоты, как и те, кто чаще был инициатором разрыва отношений, и те, кто состоял в долгосрочных отношениях. Наиболее распространенными причинами, по которым люди думают о своих бывших, являются ностальгия, одиночество, прослушивание определенных песен, празднование памятных дат и просто грусть. Люди часто задаются вопросами: думает ли бывший о них, вспоминает ли хорошие и плохие времена, скучает ли он или она по ним, и будут ли они когда-нибудь снова вместе. Эти мысли вызывают разные эмоции: страх, вину, раскаяние и стыд. Кроме того, были выявлены и другие интересные результаты. В частности, пожилые одинокие женщины и женщины с тревожным типом привязанности чаще других думали и переживали о своих бывших партнерах. Одинокие молодые женщины с тревожным типом привязанности, которые не чувствовали себя достаточно замкнутыми, также с большей вероятностью размышляли о проблемах в отношениях. Для тех, кто уже давно прекратил отношения, прошлые плохие времена часто становились источником беспокойства. Отсутствие ощущения завершенности также способствовало размышлениям о прошлых хороших временах. Авторы исследования пришли к выводу: «Таким образом, существует сильное чувство амбивалентности в том, как люди продолжают думать о значимых бывших партнерах». Что это значит для ваших внутренних репрезентаций Авторы исследования обращают внимание на то, что мысли о бывшем партнере могут возникать довольно часто — почти раз в неделю. Они связывают это не только с личными вещами, такими как фотографии, или с людьми, например, друзьями, но и с социальными сетями. Авторы говорят, что практически все люди время от времени думают о своих бывших партнерах. Однако теперь социальные сети могут значительно облегчить этот процесс. Их доступность и распространенность значительно расширяют возможности для размышлений о прошлом. Возвращаясь к гипотетической ситуации в кабинете врача, авторы также подробно описывают, как музыка может влиять на мысли о бывшем партнере. Музыка связана с активностью лимбической системы мозга — области, ответственной за эмоции и память. Частота мыслей о бывшем партнере может зависеть от того, как часто люди слышат определенные песни в исполнении других людей или как часто они сами исполняют их, чтобы сохранить воспоминания о прошлом. Было неожиданно обнаружить, что страх так часто связан с эмоциями, которые возникают при воспоминаниях о бывшем. Возможно, вы сможете оценить это открытие, если, как предполагают авторы, напоминания о бывшем могут угрожать вашему чувству безопасности или просто возвращать в сознание мысль о том, что у вас все еще есть чувства к этому человеку. Если мысли о вашем бывшем так часто приходят вам в голову (или если вы намеренно проигрываете старые песни), у вас может возникнуть ощущение, что вы изменяете своему нынешнему партнеру. В этом исследовании также интересно отметить, что многие люди задаются вопросом, помнят ли о них их бывшие партнеры. Ваши прошлые отношения были неотъемлемой частью вашего прошлого и помогли вам стать тем, кем вы являетесь сегодня. Когда этот человек исчезает из вашей жизни, вы можете почувствовать, что теряете часть своей индивидуальности. Подтверждение того, что вы были важны для вашего бывшего партнера и до сих пор остались в его мыслях, может помочь вам почувствовать, что вы действительно значили что-то для кого-то другого. Авторы исследования также делают несколько клинических выводов, в частности о том, как отсутствие завершенности может влиять на сохранение воспоминаний о бывшем партнере. Независимо от того, обращаетесь ли вы за помощью к специалисту или нет, полезно «интегрировать разрыв отношений в ваше более широкое самовосприятие». В заключение можно сказать, что нет ничего необычного в том, чтобы думать о бывшем партнере. Это не означает, что вы потерпели неудачу. Наши прошлые отношения помогают нам понять, кто мы есть сегодня, позволяя нам смотреть вперед и одновременно оглядываться назад. По материалам статьи «Why It Might Not Be So Bad to Think About an Ex» Psychology Today

18 вещей, на которые стоит обратить внимание при просмотре «Челюстей»

20 июня 1975 года в прокат вышел блокбастер Стивена Спилберга «Челюсти». Триллер о большой белой акуле до сих пор не имеет аналогов и остается уникальным явлением в кино. В то время режиссер был практически никому не известен: его единственный полнометражный фильм «Шугарлендский экспресс», вышедший годом ранее, имел скромный успех. Однако свою новую работу с бюджетом всего в семь миллионов долларов 28-летний Спилберг превратил в мировую сенсацию, собравшую в мировом прокате около полумиллиарда долларов. Сегодня «Челюсти» поражают тем, насколько фильм остается по-прежнему захватывающим, в том числе благодаря искусной работе с камерой, монтажу и пониманию Спилберга: то, что скрыто, страшнее того, что показано. Вы наверняка видели этот триллер, но его 50-летний юбилей — повод пересмотреть, подмечая интересные детали и скрытые отсылки. 1. Это фильм не только Спилберга, но и Уильямса «Челюсти» — это не только кадры и реплики, но и уникальная музыкальная тема, написанная композитором Джоном Уильямсом. Удивительно простая, но запоминающаяся мелодия звучит во вступительных титрах и повторяется на протяжении всего фильма, особенно в моменты нападения акулы. Забыть ее невозможно. Но когда Уильямс впервые сыграл эту тему Спилбергу, тот рассмеялся и сказал: «Это смешно, Джон, правда. Что ты на самом деле придумал для главной темы?». К счастью, режиссер в итоге убедился, что эта музыка работает, ведь без нее фильм потерял бы половину своей силы. Позже триллер получил «Оскар» за лучший саундтрек. С тех пор Спилберг и Уильямс являются творческими партнерами. 2. Первая жертва остается беспомощной, когда ее кавалер засыпает Фильм явно не выставляет мужчин в лучшем свете. Первой жертвой акулы становится молодая девушка Крисси. Все начинается с вечеринки на пляже, где она знакомится с парнем, а затем решает искупаться голышом. Она ныряет в воду, зовет его, но он просто засыпает на берегу. В результате Крисси остается наедине с опасностью. В кадре акулу не видно, но она утаскивает девушку на дно. 3. Эта женщина — каскадер В качестве первой жертвы Спилберг выбрал не просто актрису, а каскадера. Сьюзан Бэклайни специализировалась на водных сценах. Если присмотреться, видно, что ее тянет не морской хищник, а механическая система — движения слишком резкие и неестественные. К женщине были прикреплены тросы со 140-килограммовым грузом. Съемочная команда тянула за них, имитируя атаку акулы. 4. Многие кадры сняты с точки зрения главного хищника Одним из гениальных режиссерских приемов Спилберга стало использование съемки от первого лица, когда зритель видит происходящее глазами акулы. Подводная камера скользит по мелководью у острова, приближаясь к ничего не подозревающим жертвам, резвящимся в воде. Этот метод съемки «взгляда убийцы» стал классическим приемом в фильмах ужасов, особенно в слэшерах, таких как культовый «Хэллоуин» Джона Карпентера, вышедший через три года после «Челюстей». 5. Острова Эмити не существует Местом кровавых событий становится идиллический остров Эмити. В одноименном романе Питера Бенчли, по которому снят фильм, Эмити находится на Лонг-Айленде (Нью-Йорк). Однако из-за особых требований производства съемки проходили на Мартас-Винъярд в Массачусетсе. Для туристической индустрии Мартас-Винъярд, вероятно, лучше, что место действия осталось в фильме под вымышленным названием, хотя местные жители гордятся своим вкладом в историю кино. Некоторые фанаты «Челюстей» даже создали карту реальных мест съемок. 6. В кадре на пляже из песка торчит настоящая рука Впервые зритель видит последствия атаки акулы, когда шериф Мартин Броуди находит тело девушки, погибшей в начале фильма. Можно подумать, что из песка торчит бутафорская рука. Но режиссеру показалось, что искусственная часть тела выглядит ненатурально, поэтому он распорядился закопать полностью одну женщину из съемочной группы, оставив снаружи только ее руку. 7. Мэр города невыносим с самого начала Мэр Ларри Вон намеренно саботирует расследование Броуди, чтобы город мог заработать больше денег в летний сезон, что и приводит к новым жертвам. Его первое появление в раздражающем пиджаке с якорями уже дает понять, что этому персонажу нельзя доверять. 8. Броди боится воды, как и Спилберг Неприязнь шерифа к океану прослеживается на протяжении всего фильма, и большую часть времени он отказывается заходить в воду. После просмотра «Челюстей» его вполне можно понять. Но Спилберг признавался, что испытывает похожий страх. «Дело не столько в акулах, — говорил он о своем блокбастере. — Я боюсь воды и всего, что скрывается под ее поверхностью, чего я не вижу». Возможно, именно поэтому он так часто показывает океан ночью, когда он особенно мутный и загадочный. 9. В фильме погибают ребенок и собака, но кинокартина получила рейтинг PG Стоит обратить внимание, что двое из первых трех жертв акулы, — мальчик Алекс Кинтнер и собака, которая исчезает в воде. Обычно гибель собак в кино — настолько травмирующий момент, что его приберегают для кульминации. Но режиссер решил сыграть по-крупному уже в начале фильма. 10. Миссис Кинтнер дала шерифу настоящую пощечину Одним из самых пронзительных моментов стала сцена, где миссис Кинтнер (мать мальчика, погибшего от акулы) бьет Броуди по лицу. У актрисы не получалось правдоподобно изобразить пощечину, поэтому она решила вложить всю силу. После семнадцати дублей актеру Рою Шайдеру было уже по-настоящему больно. 11. Скример с мертвым человеком добавили после предпоказа Когда Спилберг заметил, что зрители на предпоказе недостаточно громко кричали при виде разложившейся головы, которую находит Мэтт Хупер, режиссер за свой счет переснял сцену. Он собрал команду у бассейна монтажера Верны Филд, где для имитации морской воды вылил почти четыре литра молока. 12. Впервые акулу можно увидеть в середине фильма Впервые акулу мельком показывают в сцене празднования Дня независимости, когда она убивает мужчину на лодке. Механическая акула выглядит на экране поразительно реалистично, но с ней постоянно возникали проблемы — механизм часто ломался. Это объясняет, почему Спилберг так редко использовал ее в кадре. 13. На съемочной площадке акулу называли Брюсом Для съемок использовали трех механических акул, которых на площадке называли Брюсом — в честь адвоката Спилберга. Этот факт оказался достаточно милым, чтобы сделать на него отсылку: в мультфильме «В поисках Немо» тоже есть большая белая акула Брюс (в русскоязычном переводе — Бугор). 14. Причина гибели акулы раскрывается до финала Немногие кульминационные сцены визуально могут сравниться с тем моментом, когда акулу разрывает на куски баллон со сжатым воздухом. Однако эти баллоны упоминаются гораздо раньше, когда Броуди случайно опрокидывает их на корабле. Хупер делает ему выговор, предупреждая, что они могут взорваться. Непонятно только одно: почему они не использовали их раньше. 15. Самой известной фразы из фильма не было в сценарии Броуди бросает приманку в воду, затягиваясь сигаретой, когда голодная акула неожиданно выпрыгивает перед камерой. Ошеломленный полицейский отступает и говорит Квинту: «Нужно судно побольше». Так актер навсегда вписал себя в историю кино. Сценарист Карл Готтлиб позже признался, что эта фраза не была прописана в сценарии — Шайдер импровизировал. Однако реплика всем настолько понравилась, что позже он дважды произнес ее вариации. 16. В фильме можно заметить настоящую падающую звезду Не всегда можно спланировать идеальный кинематографический момент. Падающая звезда, появляющаяся за спиной полицейского, когда он заряжает оружие на лодке, выглядит волшебно по одной причине: это природа вмешалась в процесс съемок. 17. Хупер должен был умереть В романе «Челюсти» акула наносит смертельный удар Хуперу, когда он находится в подводной клетке (интересно, что персонаж спит с женой Броуди, но это уже другая история). Однако австралийская съемочная группа засняла кадры, как настоящая белая акула атакует пустую клетку, и Спилберг захотел использовать их. Именно поэтому финал переписали. 18. Неуместный смех в конце Броуди уничтожает акулу. И только после этого Хупер выплывает, что, конечно, является разумным решением с его стороны. Вместе они начинают смеяться над своей удачей и тут же Хупер узнает, что Квинт не выжил. Это немного противоречит правилам приличия (но все можно списать на сильный стресс и адреналин). По материалам статьи «18 Things to Look For the Next Time You Watch Jaws» Mental Floss

Искусственный интеллект и будущее любви

Искусственный интеллект все чаще становится пространством для эмоциональной разгрузки, заменяя людям поддержку, которой им не хватает в реальных отношениях. В условиях одиночества, тревожности и дистанцирования в близких связях все больше людей обращаются к ИИ как к источнику утешения, слушающему собеседнику или даже виртуальному партнеру. Эти технологии, способные имитировать заботу и внимание, заполняют эмоциональные пустоты, предлагая стабильность и контроль в противовес сложностям человеческого общения. Такие практики отражают глубинные изменения в способах переживания близости и выстраивания привязанностей в цифровую эпоху — изменения, которые перестают быть исключением и становятся частью повседневной реальности. Для тех, кто страдает от эмоциональной перегрузки или боли, искусственный интеллект может предложить своего рода связь. Он реагирует, слушает и повторяет успокаивающие слова, которые могут помочь успокоить нервную систему. ИИ последователен и всегда доступен. Когда человек находится в тревожном, навязчивом или неконтролируемом состоянии, такая отзывчивость может стать настоящим спасением. Она дает ощущение отражения в зеркале, без риска недопонимания, и присутствия, не требующего эмоциональных переговоров. Для многих это не просто удобно, это опьяняет. И нетрудно понять почему. Теория привязанности объясняет, что мы формируем связи с теми, кто способен нас успокоить. Наше тело нуждается в контроле, разум — в гармонии, а психика, особенно в моменты уязвимости, тянется ко всему, что приносит облегчение: к людям, к историям, к вещам, к фантазии или, в данном случае, к языковой модели. Искусственный интеллект способен имитировать аспекты надежной опоры. Он может сохранять спокойствие, поддерживать пространство и даже предлагать идеи. Однако он не может по-настоящему общаться. У него нет нервной системы, внутреннего мира и тонкого чувства недосказанности. Он не может ни разрушать, ни восстанавливать. Тем не менее многие люди находят его достаточно хорошим в моменты эмоционального кризиса. В этой связи возникает ряд важных психологических вопросов: если человек чувствует, что за ним наблюдает что-то искусственное, меняет ли это его восприятие реальных людей? И если он учится контролировать ситуацию только с помощью запрограммированных проверок, то как это влияет на его способность к настоящей близости? Эти вопросы не являются абстрактными, они возникают в реальной жизни и требуют особого внимания. Желание имеет свойство адаптироваться, как и одиночество. Когда мир вокруг нас разочаровывает, когда мы чувствуем себя проигнорированными, невидимыми или эмоционально истощенными, наша психика начинает искать новые способы облегчения. Она может найти утешение в повторении, фантазии или даже в успокаивающих интонациях чат-бота. В эпоху цифровых технологий, когда нас окружает избыток информации и эмоциональный голод, многие люди стремятся не к близости в традиционном понимании этого слова, а к предсказуемости и возможности совместного регулирования эмоций по запросу. Это особенно заметно в мире, где любовь стала более поверхностной, игровой и эмоционально неуловимой. В приложениях для знакомств больше внимания уделяется перелистыванию, чем глубине. Текстовые сообщения заменяют разговоры. Отношения развиваются не только благодаря зрительному контакту и голосу, но и тщательно продуманным подписям и отложенным ответам. В этом контексте искусственный интеллект незаметно предлагает эмоциональную непосредственность, не требуя от нас эмоциональной отдачи. То, что когда-то мы могли обсуждать с партнером или психотерапевтом, сейчас все чаще передается на откуп различным системам. Хотя эти системы не могут полностью заменить общение, они могут создать иллюзию удовлетворения. Для людей, которые выросли в интернете или чьи самые глубокие эмоциональные переживания происходили через экраны гаджетов, эта иллюзия близости может казаться вполне реальной. Технологии будут продолжать развиваться, как и способы, которыми люди стремятся общаться. Вопрос не в том, станет ли искусственный интеллект более эмоционально интеллектуальным — он обязательно станет. Речь идет о том, какие потери и приобретения мы понесем, когда заменим реальный риск в отношениях искусственным сдерживанием. Отношения не всегда отражают нас самих. Они могут быть сложными, вызывать разочарование и противостоять нашим привычкам, но также и помогают нам расти. ИИ не способен на это. Он не может оспорить наши прогнозы или вызвать нашу защиту. Он не будет неправильно нас понимать и заставлять говорить более четко. Он не уйдет, но и не может по-настоящему остаться. Его присутствие лишь имитируется, а настройка закодирована. Но для людей, которые испытывают боль и отчаянно нуждаются в чувстве безопасности, это может быть не так важно в данный момент. Главное — то, что ИИ помогает им снова дышать. Он дает название буре, смягчает острые углы и позволяет почувствовать себя лучше. Это не провал. Это процесс адаптации. Но в то же время это и зеркало. Это показывает нам, чего не хватает в мире человеческих отношений. Многие люди сегодня не стремятся к традиционным связям. Они ищут стабильности, контроля и ощущения поддержки, не рискуя при этом потерять что-то важное. И в этом контексте искусственный интеллект выступает убедительным подтверждением этих тенденций. Однако, как мы знаем, искусственный интеллект — это лишь копия. Что еще предстоит исследовать — то, как это отразится на глубинных основах нашей эмоциональной жизни. Станем ли мы более самостоятельными или более отстраненными? Избавимся ли мы от некоторых вредных зависимостей или, возможно, приобретем новые? Станем ли мы более эмоционально развитыми или, наоборот, более закрытыми? Как напоминает нам Стивен Порджес, автор поливагусной теории, безопасность — это основа любых отношений. Когда мы не ощущаем безопасности рядом с другими людьми, наши системы ищут защиту в других местах. В мире, где любить становится все сложнее, искусственный интеллект может стать заменителем совместного регулирования. Искусственный интеллект обладает потенциалом для поддержки, регуляции и даже исцеления. Однако есть риск, что мы потеряем связь с качествами, которые делают настоящие отношения поистине преобразующими. Любовь, которая охватывает все сферы жизни, определяется не своим совершенством, а способностью выдерживать противоречия и хаос. Она позволяет нам раскрыться во всей нашей эмоциональной многогранности, а не просто отражать наши приятные реакции. Возможно, именно этого требует от нас сегодняшняя ситуация — не паниковать и не отступать, а исследовать. Как меняются наши потребности? Что мы ожидаем от технологий? И где те грани, которые мы все еще стремимся найти друг в друге? Будущее близости может оказаться не совсем человеческим. Возможно, это будет что-то гибридное, чего мы пока не до конца понимаем. Но если мы хотим оставаться в контакте с тем, что делает любовь преображающей, нам следует осознать, что мы размениваем. По материалам статьи «AI and the Future of Love» Psychology Today

Ипохондрия: как жить в мире с телом, которое предательски «врет»

Ипохондрию часто называют мнительностью, капризом или симуляцией. Со стороны человек, который приходит к врачу с очередным «несуществующим» заболеванием, выглядит странно. Но для того, кто живет с этим состоянием, ипохондрия — не прихоть, а сложный, изнурительный мир, в котором сконцентрированы ключевые проблемы современного человека: фоновая тревожность, утрата базового чувства безопасности, недоверие к миру и к официальной медицине в частности. Это мощнейшая психосоматика, которая мастерски симулирует самые страшные сценарии, заставляя тело по-настоящему болеть от страха. Как действующий ипохондрик, я вижу в этом расстройстве не слабость, а крик души, пытающейся справиться с неподъемной внутренней тревогой. Это полномасштабная война, где врагом становится собственное тело, а полем боя — сознание. Попробуем не жаловаться, а исследовать: почему ипохондрию можно считать настоящим, но непризнанным в быту заболеванием психики, на какие «болевые точки» личности она бьет, и как выстраивать стратегии защиты и самопомощи, чтобы бороться именно с ипохондрией, а не с самим собой. Что же скрывается за маской? Ипохондрическое расстройство — это не просто беспокойство о здоровье. Это устойчивая, всепоглощающая озабоченность мыслью о наличии серьезного, прогрессирующего заболевания. Ключевое слово — «мыслью». Мозг ипохондрика не выдумывает симптомы, он катастрофически их интерпретирует. Легкое покалывание становится признаком начинающегося инфаркта, головная боль — опухолью мозга, а обычное вздутие — раком кишечника. Корни ипохондрии уходят глубоко в историю. Первым «определителем» этого состояния считается Гиппократ, который использовал термин «ипохондрия» (от греч. «hypochondrion» — подреберье) для описания недугов, источник которых, как он полагал, находился в этой области тела — месте расположения селезенки и печени. Позже, во II веке нашей эры, Клавдий Гален развивал идею о том, что это состояние связано с расстройством нервной системы. Однако настоящий прорыв в понимании ипохондрии как психического феномена совершил Зигмунд Фрейд, связав ее с неотработанной тревогой и вытесненными конфликтами, которые находят свой выход через телесные симптомы. Современная диагностика опирается не на анализ самих симптомов (они могут быть любыми), а на поведенческие и когнитивные паттерны: • Навязчивый поиск информации: постоянное изучение симптомов в интернете либо в медицинской литературе. • Избыточный самоконтроль: многократная проверка пульса, давления, осмотр тела на наличие новых родинок или изменений. • Избегающее поведение: боязнь посещать врачей (дабы не услышать «страшный» диагноз) или, наоборот, частая потребность в консультациях и обследованиях. • Катастрофизация: любое ощущение в теле автоматически интерпретируется как признак смертельной болезни. Ипохондрия — это не случайный сбой. Она всегда бьет по самым уязвимым местам человеческой психики, таким как: • Утрата базового доверия к миру. Это фундаментальное чувство, формирующееся в детстве, дает нам уверенность, что мир в целом безопасен, а наше тело — надежный союзник. Когда это доверие подорвано (травмой, потерей, нестабильным окружением), тело перестает быть крепостью и становится источником постоянной угрозы. • Экзистенциальная тревога и страх смерти. Ипохондрия — это, по сути, персонифицированный ужас перед небытием. Борясь с мнимой болезнью, человек бессознательно борется со смертью, пытаясь взять под контроль то, что контролю в принципе не подлежит. • Потребность в заботе и внимании. В обществе, где болеть «неприлично», а жаловаться — признак слабости, болезнь становится единственным социально одобряемым способом получить поддержку и сочувствие. Тело «говорит» то, что не может сказать его хозяин: «Мне нужна помощь, я не справляюсь». • Невыраженные эмоции и психосоматика. Гнев, обида, тоска, которые не нашли выхода, часто «оседают» в теле. Ипохондрический ум, не способный распознать их истинную природу, приписывает их соматическому недугу. Так психическая боль превращается в физическую, с которой бороться кажется проще. Борьба с ипохондрией — это не война на уничтожение, а партизанские действия по установлению перемирия. Она требует принятия и понимания, а не самобичевания. Краеугольный камень первой помощи себе — психотерапия. Помочь могут несколько современных подходов: • Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ): помогает выявить иррациональные мысли-катастрофы («покалывание = рак») и заменить их более реалистичными. • Терапия принятия и ответственности (ACT): учит принимать тревожные мысли как «просто мысли», не подчиняясь им, и направлять энергию на ценные для себя действия. • Метакогнитивная терапия: помогает понять, что проблема не в самих мыслях, а в нашей реакции на них (постоянная проверка, поиск подтверждений). • Работа с тревогой. Поскольку ипохондрия — дочь тревоги, будут полезны техники для ее снижения. Это могут быть дыхательные практики и медитация: помогают укорениться в «здесь и сейчас», вырывая из плена пугающих фантазий о будущем. И, конечно, телесные практики: йога, плавание, бег. Они в данном случае не столько «укрепляют здоровье», сколько возвращают связь с телом как с источником силы и удовольствия, а не только боли. • Информационная гигиена. Жесткий, но необходимый шаг — запретить себе «гуглить» симптомы. Попробуйте договориться с собой: «У меня есть один доверенный врач. Только его мнение я считаю авторитетным». Безусловно, ипохондрия рождается у людей, подверженных высокой тревожности. Это лечится, но поскольку корень этой тревожности за годы формирования стал частью личности, искоренить ее на 100% может не получиться никогда. И здесь кроется важнейший инсайт: если это часть личности — значит, это вы. И эту часть тоже нужно принять. Все чувства страха понятны. Но ключевой вопрос — осознанность: предпринимаете ли вы действия, чтобы помогать своему организму, или только переживаете? Если вы прошли необходимые обследования и врачи исключили патологию, значит, вы сделали все, что могли. Дальнейшее просиживание в очереди к новому специалисту или неделя парализующего страха перед МРТ — это не забота о здоровье, это украденная у себя жизнь. Да, страшно ждать результатов. Но спросите себя: что вы делаете с этой неделей ожидания? Проживаете ее в страхе или наполняете ее жизнью? Осознание, что не все вам подконтрольно — горькое, но освобождающее. И вот еще одно наблюдение, которое помогло мне впервые взять ипохондрию под контроль. Все люди хотят чувствовать, ведь пока ты чувствуешь — ты живой. Но наш мозг ленив и автоматизирует рутину, которая составляет 80% нашей жизни. Мы проживаем ее на автопилоте, без ощущения включенности. Когда же мы по-настоящему чувствуем? В яркие моменты: счастья, путешествий, праздников. Или в негативе — в страхе, боли, борьбе с болезнью. Что мы проживаем дольше и «качественнее»? К сожалению, негатив. Счастье от отпуска быстротечно, а страх перед болезнью может длиться месяцами. И тогда подсознание делает «выгодный» выбор: чтобы ощутить себя живым, проще привлечь проблему, чем организовать себе праздник. Значит ли это, что за ипохондрией подсознательно кроется желание привлекать проблемы, чтобы чувствовать? Вопрос без однозначного ответа, но сам факт его рассмотрения меняет взгляд на проблему. Как только я увидела эту связь, мне стало понятно: гораздо приятнее концентрироваться на позитиве. Но для этого нужно изменить подход к «скучной» рутине, из которой мы так отчаянно пытаемся вырваться любыми способами, даже через болезнь. Мне помогла простая практика «Приятности дня» — нечто среднее между дневником благодарности и вечерним ритуалом с близкими. Каждый вечер мы с семьей делимся 3-5 приятными моментами, которые случились с нами за день. Сначала это было трудно: «Что в этом дне могло быть хорошего?». Но мозг — гибкая система. Он быстро перепрограммируется на поиск хорошего. Первая чашка кофе, лучик солнца в окне, улыбка прохожего, интересная задача на работе, вкусный ужин. Мозг начинает сканировать день не на предмет опасностей, а на предмет мини-радостей, чтобы вечером было чем поделиться. Программирование на поиск хорошего — замечательный подход, который может принести множество выгод, перевешивающих мнимые «выгоды» ипохондрии. Это не значит отрицать проблемы и риски. Забота о здоровье должна оставаться важным приоритетом, и важно слышать предупреждения своей интуиции. Но когда вы сделали все, что могли, вместо тяжелого ожидания спросите себя и своих близких: «А какие приятности окружали вас сегодня?». Пусть этот простой вопрос станет вашим первым шагом к прекрасному здоровью — не только тела, но и души, которая так устала бояться и так хочет, наконец, жить.

Кишечные бактерии управляют мозгом?

Наш кишечник — это оживленная и процветающая триллионная инопланетная колония, насчитывающая тысячи различных видов. Многие из этих микроорганизмов существовали задолго до появления человека, они эволюционировали вместе с нами, и сегодня их гораздо больше, чем наших собственных клеток. В совокупности эти микробные легионы известны как «микробиота», и они играют хорошо зарекомендовавшую себя роль в поддержании нашего физического здоровья, от пищеварения и обмена веществ до иммунитета. Они также вырабатывают жизненно важные соединения, которые человеческий организм не в состоянии производить самостоятельно. За последние несколько десятилетий исследователи начали обнаруживать любопытные, убедительные, а иногда и противоречивые доказательства того, что микробиота кишечника не только помогает поддерживать наш мозг в идеальном рабочем состоянии, помогая ему выделять питательные вещества из нашего рациона, но и что она также может способствовать формированию мыслей и влиять на поведение. Одна из главных историй, пролившая свет на устройство пищеварения и работу кишечника, произошла в дебрях Северной Америки — и, будьте осторожны, она вызывает мурашки по коже. В 1822 году молодой торговец по имени Алексис Сен-Мартен получил огнестрельное ранение в живот, когда ружье, с которым он охотился на уток, случайно выстрелило ему в бок с расстояния менее 91 см. Его травмы были настолько серьезными, что часть его легких, часть желудка и большая часть завтрака вышли через рану. Смерть казалась неизбежной, но армейский хирург по имени Уильям Бомонт пришел на помощь и спас жизнь Мартена, хотя на это потребовался почти год и несколько хирургических операций. Однако дыра в желудке так и осталась, несмотря на все усилия Бомонта. Этот стойкий свищ — зловещее наследие несчастного случая, но Бомонт был не из тех, кто упускает счастливый случай — каким бы неприятным он ни был. Понимая, что отверстие обеспечивает уникальное окно в мир человеческого желудочно-кишечного тракта, он потратил годы на изучение тонкостей пищеварения Алексиса. Благодаря работе Бомонта, которого позже будут считать «отцом физиологии желудка», стало известно, что кишечник и мозг не полностью независимы друг от друга, а взаимодействуют. То, как наша микробиота может влиять на разум, является быстроразвивающейся, новаторской и все еще относительно новой областью. Но за последние двадцать лет был достигнут некоторый прогресс, особенно в изучении животных. И постепенно выдвигаются аргументы в пользу того, что кишечные микроорганизмы представляют собой жизненно важную часть не только нашего физического здоровья, но также ментального и эмоционального состояний. В последние годы научное сообщество с нарастающим интересом изучает сложную и многогранную связь между микробиотой кишечника и функциями головного мозга. Исследования выявили поразительную способность кишечных бактерий модулировать иммунную систему, что, в свою очередь, оказывает значительное влияние на работу мозга. Этот механизм представляет собой не просто косвенное воздействие, а прямое взаимодействие на клеточном уровне. Определенные виды микроорганизмов синтезируют молекулы, которые действуют как сигнальные вещества, непосредственно воздействуя на нейроны и регулируя их активность. Влияние это может быть как краткосрочным, так и оказывать длительное воздействие на формирование нейронных связей и, как следствие, на поведение индивидуума. Краткосрочные эффекты проявляются в способности микробов регулировать выработку нейротрансмиттеров, таких как серотонин — ключевой химический посредник, ответственный за регуляцию настроения, сна и других важных функций. Изменение концентрации серотонина, опосредованное деятельностью кишечной микрофлоры, непосредственно сказывается на активности нервных клеток, влияя на наше эмоциональное состояние и когнитивные способности. Действительно, исследования показывают, что микробы могут взаимодействовать с нашим мозгом многими путями, от иммунитета до биохимических процессов. Один из путей взаимодействия — блуждающий нерв, который действует как сверхбыстрое «интернет-соединение» между нашим мозгом и внутренними органами, включая кишечник. Например, бактерия Lactobacillus rhamnosus JB1, по всей вероятности, улучшает настроение у мышей с тревогой и депрессией. Однако этот положительный эффект исчезает, когда сигналы, проходящие по блуждающему нерву, блокируются, что позволяет предположить, что последний может использоваться бактериями в качестве канала связи. Установлено, что крысы и мыши без микробиоты (те, у кого ее нет вследствие выращивания в стерильных условиях) более склонны к беспокойству и менее общительны, чем крысы и мыши с неповрежденной микробиотой. Мыши, лишенные микробиоты, и мыши, получавшие антибиотики, также оказались более гиперактивными, склонными к рискованному поведению и менее способными к обучению или запоминанию. Опять же, человеческий мозг намного сложнее, чем мозг грызуна, но они имеют определенное сходство и могут дать некоторые подсказки. Логично, что бактерии, где бы они ни жили, заинтересованы в том, чтобы помочь своим хозяевам стать более общительными и менее тревожными. Ведь взаимодействуя с другими людьми, мы помогаем нашим бактериям распространяться. Так, термин «психобиотик» придуман для обозначения вмешательств в микробиоту человека с целью благотворного влияния на его мозг. И появляется все больше и больше таких психобиотических подходов. Вероятно, однажды психобиотики будут использованы для питания популяций «хороших» бактерий и лечения различных психических заболеваний. Конечно, есть некоторые предостережения. Далеко не все бактерии положительно влияют на человеческий разум, и исследователям еще предстоит окончательно установить, почему и как. Люди непостижимо сложны, особенно когда речь идет о психическом здоровье и процессов мышления, потому что здесь задействованы бесчисленные факторы, от генетики до конкретной личности и окружающей ее среды. Требуется гораздо больше крупномасштабных исследований на людях, чтобы учесть все индивидуальные различия. И, вероятно, не все будут одинаково реагировать на одну бактерию, потому что у каждого человека своя собственная базовая микробиота. Хорошая новость заключается в том, что вы можете изменить свою микробиоту, в то время как повлиять на генетические факторы не представляется возможным. Филип Бернет, доцент кафедры психиатрии Оксфордского университета, отмечает, что многие психические расстройства связаны с изменениями в микробиоте. Часто этот дисбаланс или «дисбактериоз» характеризуется уменьшением количества определенных бактерий, особенно тех, которые вырабатывают короткоцепочечные жирные кислоты (такие как бутират, который, как считается, улучшает работу мозга), когда они расщепляют клетчатку в кишечнике. В 2019 году Бернет изучил влияние многокомпонентного пробиотика на обработку эмоций и процессы познания у людей с легкой и умеренной депрессией. Они контролировали свое настроение до и после эксперимента, используя опросник здоровья пациентов, оценивающий степень тяжести депрессии. Участники, которые не принимали никаких других лекарств, в течение четырех недель получали либо плацебо, либо пробиотик, содержащий 14 видов бактерий, включая Bacillus subtilis, Bifidobacterium bifidum, Bifidobacterium breve и Bifidobacterium infantis. Результаты были захватывающими, особенно тот факт, что участники, принимавшие пробиотик, описывали значительное субъективное улучшение своего настроения по сравнению с группой, принимавшей плацебо. Это всего лишь небольшое исследование (71 участник), и необходим дополнительный анализ, чтобы доказать причинно-следственную связь. Но это первый признак того, что «психобиотики» однажды могут стать полезным средством лечения людей, страдающих депрессией, особенно тех, кто не хочет обращаться к врачу или принимать традиционные антидепрессанты. Психобиотики не заменят существующие лекарства, но в итоге могут стать полезной добавкой. Работая с Эми Чиа-Чинг Као и другими исследователями, Бернет также исследовал роль, которую эти микроорганизмы могут играть при психозе, и задался вопросом, могут ли пребиотики (которые способствуют росту бактерий в кишечнике) помочь людям избавиться от симптомов. Известно, что психоз может вызывать галлюцинации, бред и оторванность от реальности. Но люди с психозом также часто испытывают трудности с когнитивными функциями, такими как внимание, память и решение задач, что может повлиять на их способность строить отношения и возможность трудоустройства. С помощью лекарств можно вылечить галлюцинации и бред, а вот улучшить когнитивные функции у людей с этим заболеванием намного сложнее. В начале исследования участники принимали необходимые лекарства и не испытывали психотических симптомов, но все еще страдали когнитивными нарушениями, типичными для психоза. В течение 12 недель они получали пребиотик или плацебо, их метаболизм, иммунитет и уровень когнитивных нарушений постоянно контролировали. По истечении 12 недель их поменяли местами, так что обе группы получили одинаковое количество пребиотиков и плацебо. И эффект был небольшим, но значимым. Пребиотик улучшил общую когнитивную функцию, особенно внимание и способность решать задачи, что привело исследователей к выводу, что этого улучшения достаточно для повышения социального и психического благополучия. Некоторые признаки указывают на то, что микробиота кишечника также воздействует на когнитивные способности в более общем плане. Хорошо известно, что антибиотики разрушают микробиоту кишечника, но влияют ли они на процессы познания? Недавнее исследование, в ходе которого отслеживалось состояние здоровья и благополучия 14542 медсестер в течение нескольких лет, когда они работали в Национальной службе здравоохранения Великобритании, показало, что те, кто длительно принимал антибиотики (более двух месяцев), показали худшие результаты в контрольных тестах, таких как решение задач, проверка рабочей памяти и внимания. Успешно их выполнили только те, кто не принимал лекарств. Важно отметить, что когнитивные способности медсестер, принимавших антибиотики, были несколько снижены, когда за ними наблюдали семь лет спустя. Хотя это всего лишь корреляция, исследователи полагают, что это может быть связано с вызванными антибиотиками изменениями в кишечнике. Несомненно, нам всем следует уделять немного больше внимания нашей микробиоте. Средиземноморская диета с высоким содержанием клетчатки, особенно овощей, является хорошим началом. Ферментированные продукты, такие как квашеная капуста и кефир, также могут быть полезны. Такая еда общедоступна и не ударит по вашему карману, зато принесет много пользы. Отношения, которые у нас сложились с нашей микробиотой, во многом похожи на союзничество. Микробы — наши постоянные компаньоны, и необходимо помнить об этом для поддержания как физического, так и, вероятно, психического благополучия.

От клизмы к шприцу: инъекция сквозь историю

Овидий в своих «Метаморфозах» описывает, как Медея, сделав Эсону кровопускание, вводит ему настойки волшебных растений, чтобы омолодить его. Воспринимали ли люди в древности инъекции как то, что оздоравливает организм или изменяет его метаболизм? Фактически эта идея продвигалась в течение почти 20 веков. Впоследствии ни одно медицинское изобретение не изменит терапевтическую практику так сильно, как шприц. Использование этого инструмента кардинально изменило отношение к боли и позволило проводить вмешательства с беспрецедентной эффективностью и скоростью. Концепция введения веществ в организм восходит к древним временам, хотя инструменты, использовавшиеся в то время, были очень примитивными. В древних текстах, в частности, в текстах Гиппократа (460–370 гг. до н. э.) упоминаются методы применения лекарств наружно или перорально, но нет четких доказательств использования инъекций. Согласно Плинию Старшему, идея введения жидкостей в организм пришла к людям во время наблюдения за ибисами. В процессе кормления эти птицы глотают песок, что вызывает у них запор. Чтобы справиться с этим, они набирают морскую воду и длинным изогнутым клювом вводят ее себе в прямую кишку. Таким образом, наши предки-наблюдатели придумали идею «клизменной груши», используя мочевой пузырь животных и полые стебли тростника. Этот метод также ранее использовали египтяне для введения веществ в организм во время бальзамирования. Метод применялся для очищения и лечения, в зависимости от используемых веществ. Действительно, многие лекарства настолько горькие, что их невозможно проглотить, и тогда здравый смысл подсказывает прибегнуть к ректальному пути введения. Раскопки в Помпеях выявили множество вполне функциональных оловянных спринцовок. Принцип поршневой спринцовки можно найти как в Византии, так и в странах ислама. Авиценна описывает это в своих трактатах, а некоторые источники даже сообщают, что отец арабской медицины умер от передозировки опиума во время клизмы. В большей степени, чем врачи, устройством пользовались парикмахеры, а затем торговцы специями, которые впоследствии станут аптекарями. Спринцовку также используют для отсасывания гноя, промывания ран и даже лечения гинекологических заболеваний. Начиная с XV века, отмеченного настроениями теории Галена, кровопускание и клизмы являются основными методами лечения. «Настойные» клизмы применяются для лечения температуры. Более состоятельные люди отдают предпочтение фарфору, но самое широкое распространение получили спринцовки из олова, так как этот металл доступен и не окисляется. Наконечник в зависимости от эпохи делают из кожи или шерсти, смешанной с воском или смолами. Королевским указом только аптекари имеют право пользоваться спринцовками в своей работе. Таким образом, предмет становится символом профессии, изображенным на бесчисленных гербах и знаках этой гильдии. Запоры очень распространены среди богатых людей, чьи диеты в основном основаны на мясе. Помимо слабительного эффекта, многим понравилось состояние, возникающее после вливания жидкости, содержащей опиоиды. Стало модно хотя бы один раз в день ставить клизму, чтобы «разрядить настроение» и «освободить желудок». Так, Людовику XIII за один год сделали 215 клизм. Ронсар и Ришелье также были большими любителями подобного времяпрепровождения. Начиная со вспышки венерических заболеваний в эпоху Возрождения производят спринцовки для введения сублиматов ртути в уретру. Термин «инъекция», к слову, относится именно к этому времени. Амбруаз Паре и Леонардо да Винчи выдвинули смелую идею переливания крови и непосредственного «вливания» лекарств в кровь: так родилась парентеральная инъекция. Шансы на выживание, безусловно, исключительны, но идея набирает обороты. В данном случае используется расширенный сосуд, на который накладывается канюля, или вырезанное основание пера, которое вводится в вену. В XVII веке, поняв принцип кровообращения, различные экспериментаторы (например, Ж. Б. Дени во Франции) предприняли попытку переливания крови между животными, затем между людьми, а также от животного (овцы, теленка) к человеку. Английский врач Ричард Лоуэр в 1660 году провел серию внутривенных инъекций собакам, продемонстрировав осуществимость этого метода. Эксперименты имеют основополагающее значение, поскольку они показывают, что вещества могут вводиться непосредственно в систему крови для более быстрого эффекта. Эльсгольц безуспешно пытается провести анестезию парентеральным путем и теоретизирует этот процесс в Clysmatica Nova. Однако ему удается вылечить солдат, больных цингой, с помощью инъекций подорожниковой воды. Позже, в 1776 году, итальянец Валлиснери спасает молодого человека, укушенного гадюкой, с помощью инъекции «духа оленьего рога»: в те времена так поэтично называли нашатырный спирт. В XVIII веке шприц начинает приближаться к той форме, которую мы знаем сегодня. Французский хирург и анатом Блез Паскаль разрабатывает принципы, связанные с давлением жидкости, которые лягут в основу дизайна современных шприцев. В 1720 году английский хирург Джеймс Вуд изобрел шприц со стеклянным поршнем, позволяющий повысить точность дозирования вводимых жидкостей. Это устройство более гигиенично, чем металлические, и облегчает стерилизацию, что является важным аспектом предотвращения инфекций. С начала XIX века, в связи с кровопролитными Наполеоновскими войнами, некоторые смелые и уважаемые врачи, такие как Ларрей, Перси, Деженетт, пытались ввести лауданум трем солдатам, страдавшим абсцессами или цингой: они выздоровели. Жестокость войн сделала еще более важной проблему облегчения боли с помощью быстрых инъекций, в том числе морфина, открытого в 1804 году. Но именно в 1841 году был изобретен современный гиподермический шприц. Во Франции Шарль Правас, а в Англии Александр Вуд (в 1850 г.) разработали шприц с полой иглой, усовершенствовав экспериментальную модель, разработанную в начале XVIII века французским хирургом Анелем. Этот шприц изготовлен из серебра и стекла, что позволяет увидеть количество введенного вещества. Однако в то время никто еще не думал о внутривенной инъекции: лекарства вводят подкожно. Тем не менее эффективность подкожных средств очень быстро произвела революцию в медицинской практике. Появление гиподермического шприца преобразует медицинскую практику. Это позволяет: • быстро и эффективно вводить лекарственные вещества: действие наступает ощутимо быстрее; • провести вакцинацию: шприц облегчает введение вакцин, способствуя борьбе с инфекционными заболеваниями, такими как оспа; • обезболить: становится возможной инъекция морфина и других обезболивающих; • произвести забор крови: шприц позволяет брать кровь для медицинских анализов, улучшая диагностику. В XX веке шприц претерпел несколько технических усовершенствований. Внедрение боросиликатного стекла позволило изготавливать шприцы, более устойчивые к воздействию тепла и химикатов. Введение в вену сахара и других растворов набрало популярность в медицинской сфере. Стерилизация стала приоритетом, особенно с открытием новых патогенов. В 1921 году изобретение одноразового пластикового шприца доктором Артуром Э. Смитом произвело революцию в вопросе безопасности инъекций, значительно снизив вероятность перекрестного заражения. Сегодня большинство используемых шприцев предназначены для одноразового использования, что является значительным достижением в области гигиены. Современные шприцы спроектированы так, чтобы быть точными, безопасными и удобными. Они бывают нескольких типов в зависимости от использования: • Инсулиновые шприцы: для пациентов с диабетом. • Туберкулиновые шприцы: для очень малых доз. • Шприц Жане: для вливания больших объемов жидкости. • Карпульный шприц: используется в стоматологии. • Шприцы для ветеринарного применения. • Автоматические или безопасные шприцы: для предотвращения несчастных случаев с иглой. Игла изготавливается из нержавеющей стали, очень тонкая и стерильная. Некоторые современные шприцы также включают устройства для уменьшения боли или облегчения инъекции.

«Сад чудес» и несостоявшаяся пищевая революция Даниэля Бертло

В начале 1920-х годов на левом берегу Сены, неподалеку от Парижа, на участке земли, зажатом между возвышающейся Парижской обсерваторией и зелеными массивами парка Шале, цвел небольшой лабораторный сад. В отличие от обычного сада с ухоженными растениями и запахом свежевскопанной земли, этот имел индустриальный вид. «Сад чудес», как окрестил его один из журналистов, был заставлен возвышающимися белыми ящиками, снабжаемыми водой из больших стеклянных сосудов. В соседних теплицах находилось не менее необычное оборудование. Но настоящее чудо происходило внутри приземистых лабораторных зданий. В августе 1925 года автор журнала Popular Science Норман К. Макклауд описал, как Даниэль Бертло — отмеченный наградами французский химик и физик — проводил в своем «Саду чудес» революционные эксперименты по созданию «фабричных овощей». Бертло (сын знаменитого французского химика и дипломата XIX века Марселена Бертло) использовал сад для развития новаторских работ своего отца. С 1851 года старший Бертло начал создавать синтетические органические соединения, такие как жиры и сахара (именно он ввел название «триглицерид»), из неорганических соединений — водорода, углерода, кислорода и азота. Это был первый революционный шаг на пути к созданию искусственной пищи. Как писал Макклауд, мужчина получал пищевые продукты искусственным путем, подвергая различные газы воздействию ультрафиолета. Эти эксперименты показали, что с помощью света растительную пищу можно производить из газов воздуха. Но эксперимент Бертло не получил широкого распространения. Спустя столетие большая часть продуктов по-прежнему производится традиционным способом — выращиванием растений. Однако идея производства еды в контролируемых промышленных условиях набирает популярность. Возможно, идея изобретателя все-таки принесла свои плоды — просто не так, как он себе это представлял. Революция в пищевой химии Бертло не смог полностью достичь своей цели и искусственно воспроизвести то, что растения делают естественным путем. Тем не менее его эксперименты, какими бы сенсационными они ни казались сегодня, в 1925 году считались нормальными. А все потому, что открытия его отца произвели революцию в химии и вызвали волну невероятного оптимизма в отношении будущего пищевой промышленности. К 1930-м годам ученые начали синтезировать все: от витаминов до лекарств вроде аспирина и пищевых добавок (искусственных загустителей, эмульгаторов, красителей и ароматизаторов). В 1894 году в интервью журналу McClure’s отец Бертло отметил, что к 2000 году вся пища станет искусственной и люди будут питаться искусственными мясом, мукой и овощами. По мнению ученого, пшеничные и кукурузные поля исчезнут с лица земли, а коров, овец и свиней перестанут разводить, потому что мясо будут производить напрямую из их химических компонентов. Добро пожаловать в «Сад чудес» Целью младшего Бертло было производство «сахара и крахмала без участия живых организмов». Для достижения этого он задумал фабрику с огромными стеклянными резервуарами. Газы закачивались бы в эти емкости, а «с потолка свисали бы лампы, излучающие ультрафиолетовый свет». Мужчина представлял, что, когда химические элементы соединятся, «сквозь стеклянные стенки резервуара мы увидим нечто вроде легкого снегопада, который будет скапливаться на дне резервуаров». Конечными продуктами должны были стать растительные крахмалы и сахара, созданные в результате точного воспроизведения работы природы. К 1925 году ему уже удалось с помощью света и газов (углерода, водорода, кислорода и азота) создать соединение формамид, которое используется в производстве сульфаниламидных препаратов (разновидность синтетических антибиотиков), других лекарств, а также промышленных товаров. Но на этом прогресс в воссоздании фотосинтеза остановился. Бертло скончался в 1927 году — через два года после выхода статьи Макклауда в Popular Science — так и не осуществив свою мечту. Несмотря на смелые прогнозы того времени, производство продуктов питания только из воздуха и света в 1925 году было крайне амбициозной задачей, хотя бы по той причине, что фотосинтез был плохо изучен. Этот термин был введен всего за несколько десятилетий до этого, когда влиятельный американский ботаник Чарльз Барнс выступил за более точное описание внутренних механизмов растения. Хлорофилл открыли в предыдущем веке, но то, что происходит на клеточном уровне в растениях, в основном оставалось на уровне теорий вплоть до 1950-х годов. Бертло, возможно, был прав в своих экспериментах, придав импульс развитию будущей индустрии искусственного питания, но он был далек до копирования природного процесса. Однако недавние открытия, возможно, все же позволили найти обходной путь — в зависимости от того, что вы понимаете под словом «еда». Современный ответ саду Бертло От вертикальных ферм и гидропоники до генетически модифицированных культур — с 1960-х годов коммерческое сельское хозяйство было сосредоточено на получении большей урожайности с использованием меньшего количества ресурсов, включая землю, воду и питательные вещества. Начало этому положил лауреат Нобелевской премии мира американский биолог Норман Борлоуг. Он способствовал «зеленой революции», выведя методом селекции низкорослый и высокозернистый сорт пшеницы. Теоретически пределом этой «революции» стало бы полное освобождение производства продовольствия от традиционного сельского хозяйства, исключая все ресурсы, кроме воздуха и света, как и задумывал Бертло. В прошлом столетии люди постепенно приблизились к созданию еды буквально из ничего, добившись прогресса в расшифровке сложных биохимических процессов, связанных с физиологией растений. Но со времен экспериментов Бертло стало понятно, что фотосинтез нелегко воспроизвести в промышленных масштабах. Однако компании все же пытаются. В апреле 2024 года Solar Foods открыла завод в финском городе Вантаа. Это современное предприятие, где работники контролируют большие резервуары, заполненные атмосферными газами. Внутри этих емкостей вода превращается в богатую белком жидкую субстанцию. После обезвоживания она становится золотистым порошком, насыщенным белком и другими питательными веществами, готовым к превращению в пасту, мороженое и протеиновые батончики. Солеин (solein) напоминает то, к чему стремился Бертло, как и сам завод, который, согласно корпоративному пресс-релизу 2025 года, использует атмосферные газы, чтобы сделать возможным «производство продуктов питания в любой точке мира, поскольку оно не зависит от погоды, климатических условий или использования земли». Но на этом сходство с видением французского ученого заканчивается. Solar Foods действительно не требует для производства пищи земли или растений, но их технология основана на живом организме. Используя одну из форм ферментации, она полагается на микроб, который «переваривает» воздух и воду, чтобы произвести белок. Американская компания Kiverdi использует схожий процесс микробной ферментации, изначально разработанный NASA еще в 1960-х годах для дальних космических полетов. Австрийская компания Arkeon Technologies разработала собственную технологию ферментации для производства пищи из углекислого газа без необходимости использования земли или других питательных веществ. Кажется, микробная ферментация открывает многообещающую новую главу в создании синтетических продуктов, но не ждите, что помидоры или кукуруза в ближайшее время начнут появляться из воздуха — это не искусственный фотосинтез. Понимание фотосинтеза столетие назад было примитивным, но Бертло во многом опередил свое время — его видение оказалось удивительно пророческим. Хотя люди до сих пор не поняли, как химически воспроизвести фотосинтез, стоит признать некоторые успехи, сделанные только за последнее десятилетие. Упомянутые компании могут помочь удалить избыток углекислого газа из атмосферы, одновременно предлагая решения для будущих продовольственных кризисов. А могут и не помочь. Это покажет только следующее столетие. По материалам статьи «100 years ago, scientists thought we’d be eating food made from air» Popular Science