Дофамин: мифы и факты

Самая обсуждаемая в мире молекула мозга — 4-(2-аминоэтил) бензол-1,2-диол. Вы знакомы с ней с самого рождения, но в последнее время она часто мелькает в заголовках новостей. Этот нейромедиатор, обещающий счастье, занимает особое место в нашем сознании. Дофамин — настоящий король бала, затмевающий всех своих собратьев. Кто бы мог подумать, что химический мессенджер, отвечающий за взаимодействие нейронов в нашем мозге, может стать таким популярным и вдохновляющим? Однако если рассмотреть дофамин поближе, он окажется гораздо сложнее, чем мы привыкли о нем думать. По словам нейробиолога Талии Лернер, изучающей, как дофаминовые пути в мозге влияют на наши решения, настроение и личность, он представляет собой многогранный элемент, со своими нюансами и последствиями. По мнению доктора Лернер, нынешнее увлечение дофамином может быть связано с его ролью в формировании зависимости. Учитывая повсеместное распространение цифровых соблазнов, люди стали ассоциировать дофамин как с удовольствием, так и с последствиями нашего взаимодействия с современными пороками. Что именно делает дофамин? Как объясняет доктор Лернер, дофамин — это молекула, которая регулирует процессы обучения и пластичности мозга. Когда дофамин высвобождается, он выступает в роли оповещения, предупреждая нас о том, что произошло нечто примечательное или неожиданное, из чего, возможно, стоит извлечь уроки. Этот сигнал может привести к изменению синапсов, которые взаимодействуют с другими нейромедиаторами. Если эти синапсы активны одновременно с выделением дофамина, они могут скорректировать свою активность, чтобы «усвоить» новую информацию. Дофамин играет жизненно важную роль во многих функциях мозга и тела. Одна из его ключевых задач как модулятора нейротрансмиссии заключается в управлении активностью других нейронных цепей. Доктор Лернер предлагает менее эффектную, но более точную метафору: «Я думаю о дофамине как о светофоре, регулирующем движение, который подсказывает всем, как действовать на дороге». Мифы о дофамине Миф №1. Дофамин равно удовольствие Это не совсем верно. Хотя дофамин часто выделяется, когда мы испытываем приятные ощущения, его основная функция заключается в обучении, основанном на подкреплении. Он помогает нам извлекать уроки из нашего поведения и сигналов, которые могут предсказать результат. При этом удовольствие не является обязательным элементом этого процесса обучения. Миф №2. Чем больше дофамина, тем больше счастья Это неправда. Поскольку низкий уровень дофамина связан с депрессией, люди могут ошибочно полагать, что повышение уровня дофамина автоматически сделает их счастливыми. Действительно, дофамин играет важную роль в мотивации, что может ассоциироваться с чувством счастья. Однако следует различать мотивацию к достижению вознаграждения и реальное ощущение счастья, которое вы испытываете, получив награду. Дофамин отвечает за первую, то есть за стремление к удовлетворению. Это не означает, что вы будете автоматически испытывать счастье, но дофамин помогает вам быть готовыми и открытыми для действий, которые могут привести к этому чувству. Миф №3. Скроллинг увлекает, потому что при этом вырабатывается дофамин Это не совсем так. Дофамин влияет на разные области мозга по-разному. Когда вы видите новый интересный пост или ставите «лайк», дофамин помогает вам замечать ошибки в прогнозировании вознаграждения — моменты, когда может произойти что-то неожиданное и хорошее. Социальные сети похожи на игровые автоматы: неопределенность и удивление активизируют дофаминовую систему. Дофамин усиливает поведение, и вам хочется повторить его снова. Вы думаете, что ваша прокрутка привела к неожиданному вознаграждению, и это мотивирует вас вернуться к этому поведению. Дофамин отвечает за удивление и мотивацию, особенно когда поведение связано с неуверенностью в том, какая награда нас ожидает. Мы, конечно, испытываем прилив удовольствия, но за это также отвечают другие нейромедиаторы, такие как серотонин и норадреналин. Миф № 4. Дофаминовый детокс может принести пользу Это утверждение вызывает некоторые сложности. Термин «дофаминовый детокс» относится к идее, что временное воздержание от ежедневных удовольствий может повысить чувствительность мозга к вознаграждению, уменьшить нашу зависимость от мгновенного удовлетворения и в итоге сделать нашу жизнь более счастливой. «В некотором смысле, это стратегия управления гедонистической адаптацией — нашей склонностью со временем привыкать к чему-либо. Повторение одного и того же поведения может утратить свою новизну и увлекательность. Если я ем мороженое каждый день, я могу больше расстраиваться, если его не получу, чем радоваться, когда оно есть. Но если я ем мороженое редко, это будет восприниматься как особое удовольствие, и я буду искренне рада его получить. Отказ от привычных удовольствий может помочь нам по-настоящему оценить их», — говорит доктор Лернер. Этот миф основан на убеждении, что во всем виноват дофамин, что является заблуждением с точки зрения нейробиологии. Более правильным термином было бы «детокс удовольствия». К тому же выражение «детокс дофамина» создает впечатление, что мы стремимся избавиться от дофамина, что не имеет смысла. Миф №5. Мы можем хакнуть дофаминовую систему Это правда. Понимая, как дофамин влияет на наше обучение и поведение, мы могли бы создавать стратегии, способствующие формированию как полезных, так и вредных привычек. Например, игровые автоматы, на первый взгляд, не представляют собой что-то увлекательное — вы просто нажимаете на рычаг снова и снова. Однако благодаря правильной комбинации непредсказуемости, света и звука, а также случайным выигрышным вознаграждениям, они способны вызвать у вас неподдельный интерес к игре. Чтобы сохранить мотивацию при формировании новых привычек, попробуйте добавить в свой распорядок дня что-то неожиданное и новое. Вместо того чтобы заставлять себя что-то делать, сделайте это настолько увлекательным, чтобы вам хотелось повторить. Даже когда вы выполняете привычную рутину, например, совершаете ежедневную прогулку, обратите внимание на небольшие сюрпризы, которые происходят вокруг. Будь то изменения в погоде, вашем настроении или звуки, всегда можно заметить что-то новое. Как сказал древнегреческий философ Гераклит более двух тысяч лет назад: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Все зависит от того, как мы воспринимаем свой опыт. 10 интересных фактов о дофамине 1. Дофамин — это древнее вещество, которое, как нейромедиатор, сохранилось в процессе эволюции у самых разных видов, от червей до человека. 2. По сравнению с общим размером человеческого мозга, количество дофаминовых нейронов относительно невелико — от 400 тысяч до 600 тысяч из примерно 86 миллиардов. 3. Дофаминовые нейроны представляют собой одни из самых крупных и взаимосвязанных клеток в головном мозге. В основном они расположены в среднем мозге — вентральной области покрышки и черной субстанции. У крыс один дофаминовый нейрон может иметь электрические сигнальные ответвления длиной 1 метр и образовывать 30 тысяч синапсов. У людей это число может достигать сотен тысяч. 4. Прослушивание музыки может активировать дофаминергическую систему вознаграждения в мозге. Ожидание и предвкушение — это ключ к удовольствию, которое мы испытываем от музыки. 5. Нарушения в передаче дофамина играют ключевую роль в развитии многих психических, психиатрических и неврологических расстройств, таких как депрессия, болезнь Паркинсона, СДВГ и наркологические зависимости. 6. Многие лекарственные препараты действуют, изменяя или стимулируя активность дофаминовых рецепторов, их синтез и обратный захват. 7. Дофамин редко функционирует в одиночку. Когда он попадает в мозг, другие нейромедиаторы, такие как глутамат и ГАМК, вероятно, также высвобождаются дофаминовыми нейронами одновременно. Эта концепция известна как «многоязычная» природа дофамина. 8. Передача дофамина может осуществляться с различной скоростью. Быстрая передача происходит, когда дофаминовые нейроны активируются импульсно. Кроме того, они могут активироваться стабильно, как часы, поддерживая базовый уровень дофамина, на который могут накладываться всплески в ответ на важные или неожиданные события. 9. Уровень дофамина связан с циркадным ритмом: он выше в периоды бодрствования и ниже во время сна. 10. Как количество дофамина, так и время его поступления играют важную роль в проявлении пластичности мозга и начале процесса обучения. Дофамин служит динамическим сигналом, определяющим время, когда мозг готов к изменениям. Дофамин и хорошая жизнь Дофамин, безусловно, является неотъемлемой частью счастливой жизни. Однако его роль может быть не такой, как мы привыкли думать. «Дофамин не бывает хорошим или плохим. Он просто помогает вам делать то, что вы пытаетесь делать», — отмечает доктор Лернер. Представим, что вы стремитесь наполнить свои дни радостью, смыслом, связью и целью. Дофамин поддерживает нас на протяжении всего пути к достижению этих целей, помогая замечать маленькие радости и неожиданные награды, которые встречаются на вашем пути. Именно это и делает возможным путешествие длиною в жизнь, полное обучения и открытий. По материалам статьи «Dopamine Decoded: 5 Myths, 10 Facts» Psychology Today

Почему некоторые люди никогда не взрослеют

Максу было чуть за двадцать, а он все еще не чувствовал себя взрослым. Жил с матерью и отчимом, подрабатывал время от времени и просиживал дни в видеоиграх. Друзей вне интернета не было, планы на будущее расплывались. Он словно удерживал жизнь на паузе — без риска, без решений, без движения. Это был не просто растянутый подростковый период. Макс замкнулся: выходил из дома редко, питался энергетиками и едой навынос. В его мире оставались только мать, брат-близнец и онлайн-подруга Дженна. Любое приглашение «выйти в люди» раздражало и пугало; он уходил почти сразу, будто улица обнажала его хрупкость. В играх, напротив, все поддавалось контролю: можно приглушить эмоции, переписать сюжет, выключить реальность. Так сложился образ жизни, построенный на избегании: он уходил от людей, ответственности, усилий — и прежде всего от риска встретиться лицом к лицу с возможной неудачей и собственным стыдом. Когда избегание становится идентичностью За кажущейся пассивностью жил тяжелый, невыносимый стыд. Макс понимал, что отстает, ненавидел свое тело и слабость, но не мог это выразить. Никаких психологических инструментов — только старые, знакомые способы увести себя в сторону: диссоциация, еда, гаджеты, игры. Заглушая стыд, он заглушал и все остальное. Это была не застенчивость и не просто социальная тревога. Речь шла об избегающем расстройстве личности — устойчивом паттерне подавленности, чувства неадекватности и болезненной чувствительности к критике. Такие люди хотят близости и роста, но страх быть разоблаченным и «недостаточным» оказывается сильнее. Тогда избегание перестает быть тактикой и становится частью личности: не идти туда, где больно; не пробовать то, что может не получиться; не открываться тому, кто способен увидеть слабость. День за днем Формально Макс учился в университете, но в практическом смысле не присутствовал там: пары пропускал, в клубы не ходил, друзей не заводил. Он не поддерживал разговор, не предлагал тем, будто внутри не было опоры, собственного взгляда. Даже в играх — его главном занятии — не искал глубины: перескакивал с сюжета на сюжет, хватал новизну, избегал усилий. Это были не увлечение и не мастерство, а ритуал отвлечения — способ переждать жизнь. После выпуска из университета Макс работал, только когда мать находила ему подходящее место. Через несколько недель его начинала душить рутина, раздражали коллеги и совместные задачи. Он не имел опыта доводить проекты до конца, и всякий раз неадресованная злость выталкивала его к двери. Важно понимать: это не «лень» как моральный изъян. Для людей с избегающим расстройством личности даже небольшие социальные и профессиональные требования переживаются как реальная угроза: «Сейчас они увидят, что я не справляюсь». И лучше уйти заранее, чем подтвердить собственный страх. Регрессия как стиль жизни Макс не справлялся с простыми вещами: заполнить анкету, разобраться с оплатой, выбрать недорогую микроволновку. Любая зона неопределенности — и он отступал. Мир казался чрезмерным: слишком громкий, сложный, требовательный. Поэтому он звонил единственному человеку, который как будто мог удержать его от распада, — матери. Он звонил по много раз в день: что написать в сообщении, куда обратиться с насекомыми в квартире, как решить спор с провайдером. Мать ворчала: «Не приходи ко мне по каждой мелочи», — и все же спешила спасать. Ее помощь приносила облегчение обоим: ему — освобождение от ответственности, ей — ощущение нужности. Но такая «поддержка» не учила, а подменяла самостоятельность: она давала ответы, а не инструменты. Эта зависимость — не про страх потерять привязанность (как при зависимом расстройстве), а про бегство от возможного разоблачения и стыда. Регрессия здесь становится ролью: лучше оставаться ребенком, чем признать свою неуклюжесть на взрослой территории, где нужно пробовать, ошибаться и расти. Идеализация, основанная на фантазиях В офлайне у Макса друзей не было. Единственной связью оставалась Дженна — знакомая из игр, с которой он переписывался с подростковых лет. Они никогда не встречались, их «дружба» целиком жила в онлайне, но Макс идеализировал ее: «самая умная, самая красивая, лучшая». То же происходило и с публичными фигурами: случайный повар в ролике вдруг становился «лучшим в мире», актриса — «лучше чем Мэрил Стрип». Логики в оценках не было — была детская восторженность недосягаемым. Чем дальше человек, тем совершеннее он казался, потому что не предъявлял встречных ожиданий. Идеализация на расстоянии — удобная защита. Реальная близость всегда связана с риском: тебя могут не понять, раскритиковать, увидеть уязвимым. А далекий объект любви безопасен: он не требует усилий и не отражает твоей слабости. Без опыта живых отношений с их нюансами и разочарованиями у Макса не формировались взвешенные суждения — только фантазии, которые не проверяются на прочность. Проецируемый стыд Стыд Макса был не просто сильным — он был невыносимым. Признать его означало встретиться с пустотами собственного опыта. Поэтому он делал иначе: создавал проекции. Когда в его жизни появилась молодая женщина — амбициозная, поддерживающая, — он отреагировал нападением. Он критиковал ее планы, высмеивал учебу и работу, распространял нелепые слухи среди тех немногих, кто был у него «своими»: матери, брата-близнеца, Дженны. Иногда злость прорывалась внезапно: едва заметный повод — и поток презрения. Он сравнивал ее с Дженной, уверяя, что «та во всем лучше». На деле именно эта женщина подсвечивала самое болезненное: другие двигаются, а он — нет. Ее энергия и компетентность напоминали ему о том, чего у него не было, и он пытался сделать ее такой же ничтожной, как чувствовал себя сам. Это уже не просто защитная реакция, а стратегия: не вынести стыд — значит спроецировать его на другого. Парадокс в том, что желание близости у людей с избегающим расстройством личности никуда не исчезает. Макс заставлял себя выходить из комнаты и встречаться с девушкой — в пределах «безопасного»: тихое кафе, короткая прогулка. Но чем ближе становилась реальность, тем громче звучал страх унижения. Поддержку он принимал за скрытую критику, зависть маскировал презрением, а искренность — угрозой. Видимость перемен К тридцати у Макса появились «улучшения»: еженедельные вечера настольных игр, осторожное слово «друзья» в адрес небольшой компании. Это был самый стабильный социальный ритуал за последние годы. Но фундамент оставался прежним. Он все еще жил с матерью и отчимом; комната была захламленной пещерой с мигающими экранами; прогресс — аккуратно выстроенной декорацией. Параллельно усиливался внутренний разлад. Он остро чувствовал собственную инертность и незначительность в мире, где ценятся действие и участие, — и в то же время стал резче отстаивать категоричные суждения. В чатах появлялись тезисы уровня приговора: «Все богатые — мошенники», «Система — сплошной обман». Стоило попросить пояснить, он замыкался. Не потому, что не имел мнения, — потому что любое углубление грозило разоблачить: за громкими формулами пусто. Этот «тихий крах» проявился особенно ясно во время короткой поездки за границу — первой в его жизни. Небольшая компания все спланировала, но в день отъезда у одного участника сорвался перелет, и группе пришлось быстро перестроиться. Все собрались обсуждать варианты, а Макс сел в угол и уткнулся в телефон. На мягкое «Макс, нам нужно решить это вместе, присоединишься?» — отвернулся и замолчал. Не оправдывался, не спорил, просто исчез из ситуации. Это была не растерянность. Это было чистое избегание — отказ вступать в реальность, даже когда ставки невысоки. Любое решение несло риск ошибиться, а значит — риск ответственности. А ответственности Макс не переносил: ни за поездку, ни за дружбу, ни — что важнее — за собственную жизнь. Избегание не меняется с возрастом Еженедельные выходы «в свет» не отменили главного: внутренний механизм остался прежним. Макс качался между детской беспомощностью и хрупким превосходством, между потребностью в людях и страхом быть увиденным настоящим. Он по-прежнему объяснял свои трудности «внешней системой», а когда система — то есть живые люди — просила участия, он растворялся в тишине. Он не нашел себя ни в офлайне, ни в вымышленном мире. Он перестал участвовать в жизни раньше, чем научился в ней жить. И в этом нет ничего экзотического: такие истории случаются чаще, чем мы готовы признать. Люди с избегающим расстройством личности нередко выглядят пассивными и даже кажутся примирившимися с изоляцией. Но за спокойной поверхностью идет непрерывная внутренняя борьба — за право не стыдиться себя, за возможность выдержать реальность и остаться в контакте. По материалам статьи «Why Some People Never Seem to Grow Up» Psychology Today

Почему иногда думать о бывшем не так уж и плохо

Без сомнения, разрыв отношений — это одно из самых сложных испытаний, с которыми можно столкнуться. Даже если вы сами приняли решение о расставании, все равно последует болезненный период, прежде чем вы сможете двигаться дальше. Однако, насколько глубоко люди переживают этот разрыв? Представьте, что вы ожидаете приема у врача. Фоновая музыка представляет собой заранее установленную подборку мелодий, популярных в прошлом десятилетии. Это типичная фоновая музыка, которую вы даже не замечаете. Но когда ожидание затягивается дольше, чем хотелось бы, вы вдруг осознаете, что играемая песня была «вашей» с когда-то любимым человеком. Эмоции нахлынули на вас, и вы почувствовали облегчение только тогда, когда медсестра пригласила вас в кабинет. Сложная природа чувств к бывшему партнеру Согласно недавнему исследованию, проведенному Барри Фарбером и его коллегами из Колумбийского университета, хотя каждый из нас переживает разрыв романтических отношений, изучение того, как прошлый опыт продолжает влиять на наше восприятие, было на удивление ограниченным. Но все мы знаем, что наши внутренние репрезентации прошлых отношений могут сохраняться на протяжении всей жизни. Возможно, вы не уделяли много внимания своим бывшим, но даже знакомая песня может затронуть эту глубоко спрятанную часть вашего сознания. Исследователи из Колумбийского университета, осознавая этот пробел в научных исследованиях, предложили свое определение внутренней репрезентации. Они описывают ее как синтез конкретных воспоминаний, ментального образа или ментальной модели, которая включает в себя сочетание чувств, мыслей, убеждений, ожиданий и ощущения ощутимого присутствия этого человека. Затем они сформулировали ряд исследовательских вопросов, направленных на изучение интенсивности этого переживания и более детальной природы самих представлений. Эти вопросы касались чувств, мыслей и факторов, влияющих на взаимоотношения, таких как тип привязанности и характер завершения отношений. Затем они указывают на то, что эта форма разбитого сердца может существенно отличаться от чувства утраты, которое вы испытываете, когда умирает ваш близкий человек. Поскольку рядом с вами все еще может находиться живой человек, который, возможно, вызывает дискомфорт в зависимости от обстоятельств, эти эмоции технически не подпадают под определение горя. На что же тогда похоже это переживание? Выявление внутренних репрезентаций «прошлых других» Фарбер и его коллеги разработали метод, который они назвали «Представления о прошлых значимых других». Они опросили 2203 взрослых, 87% из которых были женщинами, в среднем возрасте 31 год. Опрос включал подробные вопросы о прошлых отношениях и выявлял частоту мыслей о бывшем партнере, а также демографическую информацию. Когда речь зашла о частоте мыслей, участники исследования неожиданно высоко оценили ее — в среднем 5,5 по шкале от 1 до 7. Они также дали высокую оценку живости этих мыслей — 5,1. Женщины в целом показали более высокие результаты по шкале частоты, как и те, кто чаще был инициатором разрыва отношений, и те, кто состоял в долгосрочных отношениях. Наиболее распространенными причинами, по которым люди думают о своих бывших, являются ностальгия, одиночество, прослушивание определенных песен, празднование памятных дат и просто грусть. Люди часто задаются вопросами: думает ли бывший о них, вспоминает ли хорошие и плохие времена, скучает ли он или она по ним, и будут ли они когда-нибудь снова вместе. Эти мысли вызывают разные эмоции: страх, вину, раскаяние и стыд. Кроме того, были выявлены и другие интересные результаты. В частности, пожилые одинокие женщины и женщины с тревожным типом привязанности чаще других думали и переживали о своих бывших партнерах. Одинокие молодые женщины с тревожным типом привязанности, которые не чувствовали себя достаточно замкнутыми, также с большей вероятностью размышляли о проблемах в отношениях. Для тех, кто уже давно прекратил отношения, прошлые плохие времена часто становились источником беспокойства. Отсутствие ощущения завершенности также способствовало размышлениям о прошлых хороших временах. Авторы исследования пришли к выводу: «Таким образом, существует сильное чувство амбивалентности в том, как люди продолжают думать о значимых бывших партнерах». Что это значит для ваших внутренних репрезентаций Авторы исследования обращают внимание на то, что мысли о бывшем партнере могут возникать довольно часто — почти раз в неделю. Они связывают это не только с личными вещами, такими как фотографии, или с людьми, например, друзьями, но и с социальными сетями. Авторы говорят, что практически все люди время от времени думают о своих бывших партнерах. Однако теперь социальные сети могут значительно облегчить этот процесс. Их доступность и распространенность значительно расширяют возможности для размышлений о прошлом. Возвращаясь к гипотетической ситуации в кабинете врача, авторы также подробно описывают, как музыка может влиять на мысли о бывшем партнере. Музыка связана с активностью лимбической системы мозга — области, ответственной за эмоции и память. Частота мыслей о бывшем партнере может зависеть от того, как часто люди слышат определенные песни в исполнении других людей или как часто они сами исполняют их, чтобы сохранить воспоминания о прошлом. Было неожиданно обнаружить, что страх так часто связан с эмоциями, которые возникают при воспоминаниях о бывшем. Возможно, вы сможете оценить это открытие, если, как предполагают авторы, напоминания о бывшем могут угрожать вашему чувству безопасности или просто возвращать в сознание мысль о том, что у вас все еще есть чувства к этому человеку. Если мысли о вашем бывшем так часто приходят вам в голову (или если вы намеренно проигрываете старые песни), у вас может возникнуть ощущение, что вы изменяете своему нынешнему партнеру. В этом исследовании также интересно отметить, что многие люди задаются вопросом, помнят ли о них их бывшие партнеры. Ваши прошлые отношения были неотъемлемой частью вашего прошлого и помогли вам стать тем, кем вы являетесь сегодня. Когда этот человек исчезает из вашей жизни, вы можете почувствовать, что теряете часть своей индивидуальности. Подтверждение того, что вы были важны для вашего бывшего партнера и до сих пор остались в его мыслях, может помочь вам почувствовать, что вы действительно значили что-то для кого-то другого. Авторы исследования также делают несколько клинических выводов, в частности о том, как отсутствие завершенности может влиять на сохранение воспоминаний о бывшем партнере. Независимо от того, обращаетесь ли вы за помощью к специалисту или нет, полезно «интегрировать разрыв отношений в ваше более широкое самовосприятие». В заключение можно сказать, что нет ничего необычного в том, чтобы думать о бывшем партнере. Это не означает, что вы потерпели неудачу. Наши прошлые отношения помогают нам понять, кто мы есть сегодня, позволяя нам смотреть вперед и одновременно оглядываться назад. По материалам статьи «Why It Might Not Be So Bad to Think About an Ex» Psychology Today

Искусственный интеллект и будущее любви

Искусственный интеллект все чаще становится пространством для эмоциональной разгрузки, заменяя людям поддержку, которой им не хватает в реальных отношениях. В условиях одиночества, тревожности и дистанцирования в близких связях все больше людей обращаются к ИИ как к источнику утешения, слушающему собеседнику или даже виртуальному партнеру. Эти технологии, способные имитировать заботу и внимание, заполняют эмоциональные пустоты, предлагая стабильность и контроль в противовес сложностям человеческого общения. Такие практики отражают глубинные изменения в способах переживания близости и выстраивания привязанностей в цифровую эпоху — изменения, которые перестают быть исключением и становятся частью повседневной реальности. Для тех, кто страдает от эмоциональной перегрузки или боли, искусственный интеллект может предложить своего рода связь. Он реагирует, слушает и повторяет успокаивающие слова, которые могут помочь успокоить нервную систему. ИИ последователен и всегда доступен. Когда человек находится в тревожном, навязчивом или неконтролируемом состоянии, такая отзывчивость может стать настоящим спасением. Она дает ощущение отражения в зеркале, без риска недопонимания, и присутствия, не требующего эмоциональных переговоров. Для многих это не просто удобно, это опьяняет. И нетрудно понять почему. Теория привязанности объясняет, что мы формируем связи с теми, кто способен нас успокоить. Наше тело нуждается в контроле, разум — в гармонии, а психика, особенно в моменты уязвимости, тянется ко всему, что приносит облегчение: к людям, к историям, к вещам, к фантазии или, в данном случае, к языковой модели. Искусственный интеллект способен имитировать аспекты надежной опоры. Он может сохранять спокойствие, поддерживать пространство и даже предлагать идеи. Однако он не может по-настоящему общаться. У него нет нервной системы, внутреннего мира и тонкого чувства недосказанности. Он не может ни разрушать, ни восстанавливать. Тем не менее многие люди находят его достаточно хорошим в моменты эмоционального кризиса. В этой связи возникает ряд важных психологических вопросов: если человек чувствует, что за ним наблюдает что-то искусственное, меняет ли это его восприятие реальных людей? И если он учится контролировать ситуацию только с помощью запрограммированных проверок, то как это влияет на его способность к настоящей близости? Эти вопросы не являются абстрактными, они возникают в реальной жизни и требуют особого внимания. Желание имеет свойство адаптироваться, как и одиночество. Когда мир вокруг нас разочаровывает, когда мы чувствуем себя проигнорированными, невидимыми или эмоционально истощенными, наша психика начинает искать новые способы облегчения. Она может найти утешение в повторении, фантазии или даже в успокаивающих интонациях чат-бота. В эпоху цифровых технологий, когда нас окружает избыток информации и эмоциональный голод, многие люди стремятся не к близости в традиционном понимании этого слова, а к предсказуемости и возможности совместного регулирования эмоций по запросу. Это особенно заметно в мире, где любовь стала более поверхностной, игровой и эмоционально неуловимой. В приложениях для знакомств больше внимания уделяется перелистыванию, чем глубине. Текстовые сообщения заменяют разговоры. Отношения развиваются не только благодаря зрительному контакту и голосу, но и тщательно продуманным подписям и отложенным ответам. В этом контексте искусственный интеллект незаметно предлагает эмоциональную непосредственность, не требуя от нас эмоциональной отдачи. То, что когда-то мы могли обсуждать с партнером или психотерапевтом, сейчас все чаще передается на откуп различным системам. Хотя эти системы не могут полностью заменить общение, они могут создать иллюзию удовлетворения. Для людей, которые выросли в интернете или чьи самые глубокие эмоциональные переживания происходили через экраны гаджетов, эта иллюзия близости может казаться вполне реальной. Технологии будут продолжать развиваться, как и способы, которыми люди стремятся общаться. Вопрос не в том, станет ли искусственный интеллект более эмоционально интеллектуальным — он обязательно станет. Речь идет о том, какие потери и приобретения мы понесем, когда заменим реальный риск в отношениях искусственным сдерживанием. Отношения не всегда отражают нас самих. Они могут быть сложными, вызывать разочарование и противостоять нашим привычкам, но также и помогают нам расти. ИИ не способен на это. Он не может оспорить наши прогнозы или вызвать нашу защиту. Он не будет неправильно нас понимать и заставлять говорить более четко. Он не уйдет, но и не может по-настоящему остаться. Его присутствие лишь имитируется, а настройка закодирована. Но для людей, которые испытывают боль и отчаянно нуждаются в чувстве безопасности, это может быть не так важно в данный момент. Главное — то, что ИИ помогает им снова дышать. Он дает название буре, смягчает острые углы и позволяет почувствовать себя лучше. Это не провал. Это процесс адаптации. Но в то же время это и зеркало. Это показывает нам, чего не хватает в мире человеческих отношений. Многие люди сегодня не стремятся к традиционным связям. Они ищут стабильности, контроля и ощущения поддержки, не рискуя при этом потерять что-то важное. И в этом контексте искусственный интеллект выступает убедительным подтверждением этих тенденций. Однако, как мы знаем, искусственный интеллект — это лишь копия. Что еще предстоит исследовать — то, как это отразится на глубинных основах нашей эмоциональной жизни. Станем ли мы более самостоятельными или более отстраненными? Избавимся ли мы от некоторых вредных зависимостей или, возможно, приобретем новые? Станем ли мы более эмоционально развитыми или, наоборот, более закрытыми? Как напоминает нам Стивен Порджес, автор поливагусной теории, безопасность — это основа любых отношений. Когда мы не ощущаем безопасности рядом с другими людьми, наши системы ищут защиту в других местах. В мире, где любить становится все сложнее, искусственный интеллект может стать заменителем совместного регулирования. Искусственный интеллект обладает потенциалом для поддержки, регуляции и даже исцеления. Однако есть риск, что мы потеряем связь с качествами, которые делают настоящие отношения поистине преобразующими. Любовь, которая охватывает все сферы жизни, определяется не своим совершенством, а способностью выдерживать противоречия и хаос. Она позволяет нам раскрыться во всей нашей эмоциональной многогранности, а не просто отражать наши приятные реакции. Возможно, именно этого требует от нас сегодняшняя ситуация — не паниковать и не отступать, а исследовать. Как меняются наши потребности? Что мы ожидаем от технологий? И где те грани, которые мы все еще стремимся найти друг в друге? Будущее близости может оказаться не совсем человеческим. Возможно, это будет что-то гибридное, чего мы пока не до конца понимаем. Но если мы хотим оставаться в контакте с тем, что делает любовь преображающей, нам следует осознать, что мы размениваем. По материалам статьи «AI and the Future of Love» Psychology Today

Что значит быть крутым в разных странах?

Оказывается, в различных культурах существует общее представление о том, что значит быть крутым. Быть крутым — это не так просто, и понять, что это значит, тоже не так легко. За последние десятилетия было проведено множество психологических исследований, посвященных этой теме. Одно из самых масштабных и впечатляющих исследований было опубликовано совсем недавно. В исследовании приняли участие более 6000 человек из 13 стран, и на его завершение ушло почти пять лет. В результате были сделаны три важных вывода. Первый из них касается шести личностных качеств, которые положительно связаны с тем, чтобы считаться крутым. К таким качествам относятся: экстравертность, склонность к гедонизму, властность, авантюризм, открытость и самостоятельность. Если у вас есть эти черты, вы занимаете высокое место по шкале крутости. Второй вывод заключается в том, что черты характера, связанные с понятием «быть крутым», значительно отличаются от тех, которые ассоциируются с «быть хорошим». Человек может быть крутым, а может быть хорошим, но нельзя быть одновременно и тем, и другим. Возможно, это связано с тем, что «крутость» — это эстетическая добродетель, которая отличается от моральных добродетелей. Как бы то ни было, быть крутым — это не то же самое, что быть хорошим. Однако, возможно, самое интересное в этих результатах — это то, что исследователи обратили внимание на возможные культурные различия в восприятии понятия «крутость». Они обнаружили поразительную степень универсальности. Опросив людей из 13 разных стран — Австралии, Чили, Китая, Германии, Индии, Мексики, Нигерии, Испании, Южной Африки, Южной Кореи, Турции и Соединенных Штатов — выяснилось, что их мнения о том, что такое крутость, были схожими. Поиск культурных универсалий, особенно когда речь идет о таком неоднозначном понятии, как «крутость», — это непростое дело. К сожалению, реальность оказывается несколько сложнее. Хотя 13 стран могут показаться очень разными с точки зрения культуры, на самом деле все они являются сильно вестернизированными обществами, находящимися под значительным влиянием западных СМИ, особенно голливудских. На это также указывает, возможно, спорный выбор исследователей — использование английского слова «cool» во всех экспериментах. Их аргумент заключается в том, что во всех других языках, кроме английского, используется также английский термин «крутой». Однако это само по себе свидетельствует об отсутствии подлинного культурного разнообразия в выборке, что делает менее удивительным тот факт, что ответы не слишком сильно отличаются друг от друга. Более того, понятие «крутость» не является однородным. В более ранних эмпирических исследованиях этого явления было предложено различать два совершенно разных, почти противоположных типа крутости: «престижная крутость» и «противоречивая крутость». В данном исследовании это различие полностью игнорируется. Однако прежде чем переходить к межкультурным сравнениям, стоит отметить, что даже в рамках одной культуры понимание «крутости» сильно зависит от субкультуры и контекста. То, что считается крутым в мире трэш-метала, может быть совершенно не оценено в контексте косплея на игровой конференции, и наоборот. Таким образом, быть крутым — это сложная задача. И это действительно так. Даже если вы знаете, какие черты характера ассоциируются с крутыми людьми, это не поможет вам стать крутым. Причина этого отчасти заключается в том, что, хотя быть крутым и трудно, попытки стать крутым, вероятно, обречены на неудачу. Пытаться быть крутым — это само по себе не круто. Этот аспект крутости даже не рассматривается в данном исследовании. Если мы хотим понять, что делает человека крутым, нам предстоит еще многое изучить. По материалам статьи «Is Cool Still Cool No Matter Where You Go?» Psychology Today

Тонкие струны души: как мультфильмы говорят о травме

В наше время, которое все чаще характеризуется чувством тревоги, общественными потрясениями и ростом числа психических расстройств, тема травмы в искусстве, а особенно в анимации, становится как никогда актуальной. Это не просто художественное высказывание — это попытка осмыслить боль, пережить утрату, восстановить внутреннюю целостность. Анимация с ее особой выразительностью становится языком, на котором можно говорить о самом сложном — тихо, точно, по-настоящему. Психоаналитик Зигмунд Фрейд еще в начале XX века подметил, что психическая травма, особенно в случае посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), обладает свойством возвращаться. Возвращаться навязчивыми снами, вспышками памяти, странными образами, которые невозможно вытеснить. Это то, что человек еще не смог переварить, осмыслить — опыт, оставшийся за пределами речи, но продолжающий жить внутри. Анимация, в силу своей поэтической природы, может как раз помочь это проговорить — пусть и через метафору, через образы, через движение. Кинематограф, особенно авторская анимация, за последние десятилетия накопил внушительный архив произведений, которые тем или иным образом касаются темы травмы. Этот массив настолько широк и многогранен, что охватить его целиком практически невозможно. Почти каждая работа в авторской анимации так или иначе отражает эмоциональные потрясения — личные, семейные, культурные. Эти травмы могут быть разного масштаба, но часто они переплетаются: индивидуальные драмы становятся отголоском исторических катастроф, а, например, семейная боль оказывается следствием войны, политических репрессий или культурного насилия. После Первой мировой войны врачи описывали у солдат «синдром тревожного сердца», но если бы в поле зрения медицины попали и жены, и дети, и матери, страдавшие не меньше, возможно, картина травмы в обществе выглядела бы иначе — шире и глубже. Современные исследователи говорят о травме как о феномене не только психологическом, но и культурном. Мы живем в мире, где сами социальные условия могут быть травматичными. Информационный шум, агрессия, нестабильность — все это постепенно проникает в психику, оставляя свои невидимые, но ощутимые следы. Искусство становится тем пространством, где эти следы можно обнаружить, осмыслить, а иногда — начать исцелять. Одним из ярчайших примеров такого погружения в глубины памяти и утраты является «Сказка сказок» Юрия Норштейна (1979). Это не просто фильм — это поэтическое медитативное путешествие в пространство памяти, где переплетаются личное и коллективное, война и детство, любовь и утрата. Солдаты, растворяющиеся в плащ-палатках, письма в виде треугольников, хлеб в граненом стакане под дождем листьев — все это не просто метафоры, это память, превращенная в образ. А рядом с этой болью — обыденное, теплое: девочка со скакалкой, стихи, семья за столом. Все это сплетается в вечное, застывшее время, в котором прошлое не уходит, а продолжает жить внутри настоящего. Американская исследовательница Сюзан Нейпир в книге «Волшебные миры Хаяо Миядзаки» указывает, как детские травмы могут становиться источником творческого вдохновения. Так, в «Моем соседе Тоторо» (1988) история о болезни матери имеет прямое отношение к детству самого режиссера. Этот фильм — о хрупкости, одиночестве, ожидании чуда в повседневности. Даже название картины в первоначальной версии — «Призрак у меня за спиной» — говорит о невидимой тени прошлого, которая следует за нами, даже когда мы улыбаемся. Миядзаки признавался, что в детстве испытывал противоречивые чувства: одновременно слышал о жестокостях японской армии и страданиях мирных японцев. Это внутреннее расщепление, невозможность простого ответа, стала частью его художественного мира — мира, где добро и зло часто сосуществуют в одном персонаже, где волшебство не избавляет от боли, но помогает ее выдержать. В том же 1988 году выходит и другой шедевр японской анимации — «Могила светлячков» Исао Такахаты. Этот фильм сложно смотреть, и тем не менее он остается одним из самых пронзительных рассказов о войне. История двух детей, погибающих в тени разрушенного мира, основана на реальной биографии писателя Акиюки Носаки. Анимация, как форма, позволяет говорить о смерти, голоде и отчаянии с поэтической деликатностью, не теряя при этом эмоциональной силы. Это не просто антивоенное произведение — это фильм о разрушенных связях, о том, как общество теряет эмпатию. Позднее, в «Со склонов Кокурико» (2011), тема травмы звучит иначе — как тихое восстановление. Героиня Уми, ежедневно поднимая сигнальные флажки в память об отце, погибшем на войне, словно пытается наладить мостик между ушедшим и живым, между трагедией и надеждой. Фильм наполнен светлой меланхолией и показывает, как травма может стать основой для поиска нового смысла. Западная анимация также предлагает множество личных высказываний. В фильме Джона Кейнмейкера «Луна и сын: воображаемый разговор» (2005) мы видим болезненный, но честный разговор с умершим отцом. Через анимацию автор возвращается в детство, разбирает семейные раны, находит образы освобождения. Иранская художница Маржан Сатрапи в автобиографической ленте «Персеполис» (2007) рассказывает о взрослении под давлением авторитарного режима. Простота черно-белой графики делает личную историю универсальной: чувство несвободы, бунта, боли от разрыва с родиной близко многим. Та же тема поднимается и в «Тегеранском табу» (2017), где показаны судьбы людей, живущих в постоянном напряжении между запретами и желанием быть собой. Фильм рассказывает о боли молчащих — о тех, чья травма остается невидимой, но явно формирует их жизнь. Чешский анимационный фильм «Рука» Иржи Трнки (1965) — настоящая аллегория на тему власти и несвободы художника. Главный герой, гончар, постепенно теряет свою свободу, подчиняясь таинственной и все более властной руке. Это история о страхе, о сопротивлении и о том, как даже внутренний протест может быть разрушен изнутри. Анимация «Добытчица» Норы Туми (2017) основана на рассказах афганских беженцев. Главная героиня, девочка Парвана, переодевается в мальчика, чтобы выжить и прокормить семью. Через ее глаза мы видим не только ужасы режима, но и невероятную стойкость человеческого духа. Похожие мотивы есть в фильме «Я потеряла свое тело» (2019), где отрубленная рука — это не просто про телесность, а символ разорванной связи с собой, с прошлым, с миром. Память, ощущения, утрата — все это соединяется в причудливую, трогательную и мощную историю возвращения к себе. Даже короткий метр способен донести огромную боль. «Если что-то случится, я люблю вас» (2020) — это фильм о родителях, потерявших ребенка. Молчаливый, минималистичный, но до глубины души трогающий. Или «Бабушки» (2011) — аргентинская работа, в которой память о пропавших без вести в годы диктатуры передана через предметную анимацию, как будто ожившие вещи продолжают говорить за ушедших. Современные режиссеры все чаще обращаются к теме инаковости. В фильмах «Побег» (2021), «Ощущения в моем животе», «У всех мужчин должны быть туфли» звучат голоса тех, кто оказался за пределами социальной нормы — из-за сексуальности, миграции, идентичности. Анимация дает возможность рассказать эти истории без грубости, позволяя зрителю сопереживать глубинному конфликту. Наконец, в таких лентах, как «Вальс с Баширом» (2008) или «Где Анна Франк» (2021), авторы работают с исторической памятью, делая акцент не столько на документальности, сколько на личной переработке памяти, вины, боли. Анимация — это способ взглянуть вглубь себя, своей истории, своей страны. Это возможность быть честным. Это пространство, где травма может стать не концом, а началом — началом понимания, сопереживания и, возможно, выздоровления.

Ипохондрия: как жить в мире с телом, которое предательски «врет»

Ипохондрию часто называют мнительностью, капризом или симуляцией. Со стороны человек, который приходит к врачу с очередным «несуществующим» заболеванием, выглядит странно. Но для того, кто живет с этим состоянием, ипохондрия — не прихоть, а сложный, изнурительный мир, в котором сконцентрированы ключевые проблемы современного человека: фоновая тревожность, утрата базового чувства безопасности, недоверие к миру и к официальной медицине в частности. Это мощнейшая психосоматика, которая мастерски симулирует самые страшные сценарии, заставляя тело по-настоящему болеть от страха. Как действующий ипохондрик, я вижу в этом расстройстве не слабость, а крик души, пытающейся справиться с неподъемной внутренней тревогой. Это полномасштабная война, где врагом становится собственное тело, а полем боя — сознание. Попробуем не жаловаться, а исследовать: почему ипохондрию можно считать настоящим, но непризнанным в быту заболеванием психики, на какие «болевые точки» личности она бьет, и как выстраивать стратегии защиты и самопомощи, чтобы бороться именно с ипохондрией, а не с самим собой. Что же скрывается за маской? Ипохондрическое расстройство — это не просто беспокойство о здоровье. Это устойчивая, всепоглощающая озабоченность мыслью о наличии серьезного, прогрессирующего заболевания. Ключевое слово — «мыслью». Мозг ипохондрика не выдумывает симптомы, он катастрофически их интерпретирует. Легкое покалывание становится признаком начинающегося инфаркта, головная боль — опухолью мозга, а обычное вздутие — раком кишечника. Корни ипохондрии уходят глубоко в историю. Первым «определителем» этого состояния считается Гиппократ, который использовал термин «ипохондрия» (от греч. «hypochondrion» — подреберье) для описания недугов, источник которых, как он полагал, находился в этой области тела — месте расположения селезенки и печени. Позже, во II веке нашей эры, Клавдий Гален развивал идею о том, что это состояние связано с расстройством нервной системы. Однако настоящий прорыв в понимании ипохондрии как психического феномена совершил Зигмунд Фрейд, связав ее с неотработанной тревогой и вытесненными конфликтами, которые находят свой выход через телесные симптомы. Современная диагностика опирается не на анализ самих симптомов (они могут быть любыми), а на поведенческие и когнитивные паттерны: • Навязчивый поиск информации: постоянное изучение симптомов в интернете либо в медицинской литературе. • Избыточный самоконтроль: многократная проверка пульса, давления, осмотр тела на наличие новых родинок или изменений. • Избегающее поведение: боязнь посещать врачей (дабы не услышать «страшный» диагноз) или, наоборот, частая потребность в консультациях и обследованиях. • Катастрофизация: любое ощущение в теле автоматически интерпретируется как признак смертельной болезни. Ипохондрия — это не случайный сбой. Она всегда бьет по самым уязвимым местам человеческой психики, таким как: • Утрата базового доверия к миру. Это фундаментальное чувство, формирующееся в детстве, дает нам уверенность, что мир в целом безопасен, а наше тело — надежный союзник. Когда это доверие подорвано (травмой, потерей, нестабильным окружением), тело перестает быть крепостью и становится источником постоянной угрозы. • Экзистенциальная тревога и страх смерти. Ипохондрия — это, по сути, персонифицированный ужас перед небытием. Борясь с мнимой болезнью, человек бессознательно борется со смертью, пытаясь взять под контроль то, что контролю в принципе не подлежит. • Потребность в заботе и внимании. В обществе, где болеть «неприлично», а жаловаться — признак слабости, болезнь становится единственным социально одобряемым способом получить поддержку и сочувствие. Тело «говорит» то, что не может сказать его хозяин: «Мне нужна помощь, я не справляюсь». • Невыраженные эмоции и психосоматика. Гнев, обида, тоска, которые не нашли выхода, часто «оседают» в теле. Ипохондрический ум, не способный распознать их истинную природу, приписывает их соматическому недугу. Так психическая боль превращается в физическую, с которой бороться кажется проще. Борьба с ипохондрией — это не война на уничтожение, а партизанские действия по установлению перемирия. Она требует принятия и понимания, а не самобичевания. Краеугольный камень первой помощи себе — психотерапия. Помочь могут несколько современных подходов: • Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ): помогает выявить иррациональные мысли-катастрофы («покалывание = рак») и заменить их более реалистичными. • Терапия принятия и ответственности (ACT): учит принимать тревожные мысли как «просто мысли», не подчиняясь им, и направлять энергию на ценные для себя действия. • Метакогнитивная терапия: помогает понять, что проблема не в самих мыслях, а в нашей реакции на них (постоянная проверка, поиск подтверждений). • Работа с тревогой. Поскольку ипохондрия — дочь тревоги, будут полезны техники для ее снижения. Это могут быть дыхательные практики и медитация: помогают укорениться в «здесь и сейчас», вырывая из плена пугающих фантазий о будущем. И, конечно, телесные практики: йога, плавание, бег. Они в данном случае не столько «укрепляют здоровье», сколько возвращают связь с телом как с источником силы и удовольствия, а не только боли. • Информационная гигиена. Жесткий, но необходимый шаг — запретить себе «гуглить» симптомы. Попробуйте договориться с собой: «У меня есть один доверенный врач. Только его мнение я считаю авторитетным». Безусловно, ипохондрия рождается у людей, подверженных высокой тревожности. Это лечится, но поскольку корень этой тревожности за годы формирования стал частью личности, искоренить ее на 100% может не получиться никогда. И здесь кроется важнейший инсайт: если это часть личности — значит, это вы. И эту часть тоже нужно принять. Все чувства страха понятны. Но ключевой вопрос — осознанность: предпринимаете ли вы действия, чтобы помогать своему организму, или только переживаете? Если вы прошли необходимые обследования и врачи исключили патологию, значит, вы сделали все, что могли. Дальнейшее просиживание в очереди к новому специалисту или неделя парализующего страха перед МРТ — это не забота о здоровье, это украденная у себя жизнь. Да, страшно ждать результатов. Но спросите себя: что вы делаете с этой неделей ожидания? Проживаете ее в страхе или наполняете ее жизнью? Осознание, что не все вам подконтрольно — горькое, но освобождающее. И вот еще одно наблюдение, которое помогло мне впервые взять ипохондрию под контроль. Все люди хотят чувствовать, ведь пока ты чувствуешь — ты живой. Но наш мозг ленив и автоматизирует рутину, которая составляет 80% нашей жизни. Мы проживаем ее на автопилоте, без ощущения включенности. Когда же мы по-настоящему чувствуем? В яркие моменты: счастья, путешествий, праздников. Или в негативе — в страхе, боли, борьбе с болезнью. Что мы проживаем дольше и «качественнее»? К сожалению, негатив. Счастье от отпуска быстротечно, а страх перед болезнью может длиться месяцами. И тогда подсознание делает «выгодный» выбор: чтобы ощутить себя живым, проще привлечь проблему, чем организовать себе праздник. Значит ли это, что за ипохондрией подсознательно кроется желание привлекать проблемы, чтобы чувствовать? Вопрос без однозначного ответа, но сам факт его рассмотрения меняет взгляд на проблему. Как только я увидела эту связь, мне стало понятно: гораздо приятнее концентрироваться на позитиве. Но для этого нужно изменить подход к «скучной» рутине, из которой мы так отчаянно пытаемся вырваться любыми способами, даже через болезнь. Мне помогла простая практика «Приятности дня» — нечто среднее между дневником благодарности и вечерним ритуалом с близкими. Каждый вечер мы с семьей делимся 3-5 приятными моментами, которые случились с нами за день. Сначала это было трудно: «Что в этом дне могло быть хорошего?». Но мозг — гибкая система. Он быстро перепрограммируется на поиск хорошего. Первая чашка кофе, лучик солнца в окне, улыбка прохожего, интересная задача на работе, вкусный ужин. Мозг начинает сканировать день не на предмет опасностей, а на предмет мини-радостей, чтобы вечером было чем поделиться. Программирование на поиск хорошего — замечательный подход, который может принести множество выгод, перевешивающих мнимые «выгоды» ипохондрии. Это не значит отрицать проблемы и риски. Забота о здоровье должна оставаться важным приоритетом, и важно слышать предупреждения своей интуиции. Но когда вы сделали все, что могли, вместо тяжелого ожидания спросите себя и своих близких: «А какие приятности окружали вас сегодня?». Пусть этот простой вопрос станет вашим первым шагом к прекрасному здоровью — не только тела, но и души, которая так устала бояться и так хочет, наконец, жить.

Лето, пикник, бактерии: шесть советов, которые предотвратят отравление

Ничто так не передает летнюю атмосферу, как пикник. Будь то отдых на пляжном полотенце, неспешное времяпрепровождение в парке или саду — пикники остаются любимым способом насладиться вкусной едой на свежем воздухе. В Великобритании, например, рынок продуктов для пикников оценивается более чем в два миллиарда фунтов стерлингов ежегодно (215 миллиардов рублей). Миллионы людей выбираются на природу с семьей или друзьями, когда стоит хорошая погода. Однако пикники таят в себе скрытые риски, особенно когда речь идет о безопасности еды. Без доступа к холодильникам, духовкам и проточной воде возрастает риск пищевых отравлений. Так как же сделать трапезу на свежем воздухе безопасной? Риски Теплая солнечная погода идеальна для пикников и, к сожалению, для бактерий тоже. Высокая температура ускоряет размножение вредных микробов в некоторых продуктах, особенно в мясе, яйцах, молочных изделиях и салатах с кремовыми заправками. Добавьте к этому мух или грязные руки, и ваш пикник может стать причиной болезни. Бактерии, вызывающие пищевое отравление, попадают в еду разными путями: через мух, садящихся на неприкрытые блюда, немытые руки, загрязненную посуду или даже через скоропортящиеся продукты, долго простоявшие на солнце. Это не просто теоретический риск. Зафиксировано несколько вспышек массовых отравлений, связанных с пикниками, включая случай в Техасе, когда у более 100 человек начались диарея и лихорадка после употребления пищи, зараженной сальмонеллой. А на церковном пикнике в Огайо картофельный салат оказался заражен бактерией Clostridium botulinum (возбудитель ботулизма), что привело к одному летальному исходу. Придерживаясь нескольких простых правил, вы сможете защитить себя и окружающих от отравления и спокойно наслаждаться трапезой на открытом воздухе. 1. Скоропортящиеся продукты сохраняйте холодными Если вы берете с собой блюда, которые обычно требуют хранения в холодильнике (мясо, сыр, яичный майонез), упаковывайте их в последний момент. Используйте переносную сумку-холодильник, термоконтейнеры или хладагенты (лед-пакеты или замороженные бутылки с водой), чтобы продукты дольше оставались охлажденными. Доставайте такую еду только перед употреблением и по возможности держите ее в тени. 2. Следите за временем В жаркую погоду скоропортящиеся продукты следует съесть в течение двух часов (или четырех, если не слишком жарко). После этого все остатки лучше выбросить. Не поддавайтесь соблазну забрать еду домой и положить в холодильник «на всякий случай» — одна бельгийская семья так поступила с салатом. Спустя почти два дня детям подали его на ужин. Трое детей почувствовали неприятный запах и употребили лишь небольшое количество, после чего началась рвота. Еще один ребенок пострадал серьезнее — потребовались искусственная вентиляция легких и инвазивный гемодинамический мониторинг. Самую младшую девочку врачи не смогли спасти. У нее были агонии, кома, диффузные кровотечения и сильные мышечные судороги. На вскрытии в содержимом ее кишечника, а также в селезенке обнаружили Bacillus cereus (спорообразующие подвижные палочки). 3. Держите руки чистыми На пикнике часто приходится прикасаться к столу, траве, животным или общественным скамейкам — все это потенциальные источники бактерий. Если нет возможности помыть руки с мылом, дезинфицирующее средство вроде антисептика станет вашим лучшим помощником. Используйте его перед употреблением пищи. 4. Накрывайте еду Насекомые, особенно мухи, могут переносить бактерии и оставлять их на вашей еде. Храните все продукты в герметичных контейнерах или накрывайте фольгой, чистой тканью, чтобы защитить от возможного заражения. Этот простой способ поможет также отпугнуть животных (и наглых чаек). 5. Правильно подготавливайте продукты до пикника Салаты, фрукты и овощи — основа пикника, но перед упаковкой их необходимо тщательно мыть. Даже предварительно вымытую зелень стоит еще раз ополоснуть водой. Укладывайте продукты в чистые контейнеры и не допускайте соприкосновения кухонных приборов (например, которыми пользуетесь для нарезки овощей) с грязными поверхностями. 6. Позаботьтесь о чистоте столовых приборов Возьмите с собой на пикник достаточное количество ложек, вилок и тарелок для сервировки и не кладите их на стол или землю. Всегда полезно иметь под рукой дополнительную чистую тарелку для безопасной подачи блюд. Наслаждайтесь едой, а не ее последствиями Пикники должны оставлять после себя теплые воспоминания, а не спазмы в желудке. Соблюдая перечисленные правила безопасности, вы сможете наслаждаться трапезой на свежем воздухе без нежелательных последствий. Безопасная еда — от охлажденных салатов до нарезанных фруктов или классического домашнего пирога — это залог хорошего настроения. Так что берите плед, сумку-холодильник, пакуйте продукты и наслаждайтесь солнцем. Только не подпускайте к себе бактерии. По материалам статьи «Don’t let food poisoning crash your picnic – six tips to keep your spread safe» The Conversation

«Сад чудес» и несостоявшаяся пищевая революция Даниэля Бертло

В начале 1920-х годов на левом берегу Сены, неподалеку от Парижа, на участке земли, зажатом между возвышающейся Парижской обсерваторией и зелеными массивами парка Шале, цвел небольшой лабораторный сад. В отличие от обычного сада с ухоженными растениями и запахом свежевскопанной земли, этот имел индустриальный вид. «Сад чудес», как окрестил его один из журналистов, был заставлен возвышающимися белыми ящиками, снабжаемыми водой из больших стеклянных сосудов. В соседних теплицах находилось не менее необычное оборудование. Но настоящее чудо происходило внутри приземистых лабораторных зданий. В августе 1925 года автор журнала Popular Science Норман К. Макклауд описал, как Даниэль Бертло — отмеченный наградами французский химик и физик — проводил в своем «Саду чудес» революционные эксперименты по созданию «фабричных овощей». Бертло (сын знаменитого французского химика и дипломата XIX века Марселена Бертло) использовал сад для развития новаторских работ своего отца. С 1851 года старший Бертло начал создавать синтетические органические соединения, такие как жиры и сахара (именно он ввел название «триглицерид»), из неорганических соединений — водорода, углерода, кислорода и азота. Это был первый революционный шаг на пути к созданию искусственной пищи. Как писал Макклауд, мужчина получал пищевые продукты искусственным путем, подвергая различные газы воздействию ультрафиолета. Эти эксперименты показали, что с помощью света растительную пищу можно производить из газов воздуха. Но эксперимент Бертло не получил широкого распространения. Спустя столетие большая часть продуктов по-прежнему производится традиционным способом — выращиванием растений. Однако идея производства еды в контролируемых промышленных условиях набирает популярность. Возможно, идея изобретателя все-таки принесла свои плоды — просто не так, как он себе это представлял. Революция в пищевой химии Бертло не смог полностью достичь своей цели и искусственно воспроизвести то, что растения делают естественным путем. Тем не менее его эксперименты, какими бы сенсационными они ни казались сегодня, в 1925 году считались нормальными. А все потому, что открытия его отца произвели революцию в химии и вызвали волну невероятного оптимизма в отношении будущего пищевой промышленности. К 1930-м годам ученые начали синтезировать все: от витаминов до лекарств вроде аспирина и пищевых добавок (искусственных загустителей, эмульгаторов, красителей и ароматизаторов). В 1894 году в интервью журналу McClure’s отец Бертло отметил, что к 2000 году вся пища станет искусственной и люди будут питаться искусственными мясом, мукой и овощами. По мнению ученого, пшеничные и кукурузные поля исчезнут с лица земли, а коров, овец и свиней перестанут разводить, потому что мясо будут производить напрямую из их химических компонентов. Добро пожаловать в «Сад чудес» Целью младшего Бертло было производство «сахара и крахмала без участия живых организмов». Для достижения этого он задумал фабрику с огромными стеклянными резервуарами. Газы закачивались бы в эти емкости, а «с потолка свисали бы лампы, излучающие ультрафиолетовый свет». Мужчина представлял, что, когда химические элементы соединятся, «сквозь стеклянные стенки резервуара мы увидим нечто вроде легкого снегопада, который будет скапливаться на дне резервуаров». Конечными продуктами должны были стать растительные крахмалы и сахара, созданные в результате точного воспроизведения работы природы. К 1925 году ему уже удалось с помощью света и газов (углерода, водорода, кислорода и азота) создать соединение формамид, которое используется в производстве сульфаниламидных препаратов (разновидность синтетических антибиотиков), других лекарств, а также промышленных товаров. Но на этом прогресс в воссоздании фотосинтеза остановился. Бертло скончался в 1927 году — через два года после выхода статьи Макклауда в Popular Science — так и не осуществив свою мечту. Несмотря на смелые прогнозы того времени, производство продуктов питания только из воздуха и света в 1925 году было крайне амбициозной задачей, хотя бы по той причине, что фотосинтез был плохо изучен. Этот термин был введен всего за несколько десятилетий до этого, когда влиятельный американский ботаник Чарльз Барнс выступил за более точное описание внутренних механизмов растения. Хлорофилл открыли в предыдущем веке, но то, что происходит на клеточном уровне в растениях, в основном оставалось на уровне теорий вплоть до 1950-х годов. Бертло, возможно, был прав в своих экспериментах, придав импульс развитию будущей индустрии искусственного питания, но он был далек до копирования природного процесса. Однако недавние открытия, возможно, все же позволили найти обходной путь — в зависимости от того, что вы понимаете под словом «еда». Современный ответ саду Бертло От вертикальных ферм и гидропоники до генетически модифицированных культур — с 1960-х годов коммерческое сельское хозяйство было сосредоточено на получении большей урожайности с использованием меньшего количества ресурсов, включая землю, воду и питательные вещества. Начало этому положил лауреат Нобелевской премии мира американский биолог Норман Борлоуг. Он способствовал «зеленой революции», выведя методом селекции низкорослый и высокозернистый сорт пшеницы. Теоретически пределом этой «революции» стало бы полное освобождение производства продовольствия от традиционного сельского хозяйства, исключая все ресурсы, кроме воздуха и света, как и задумывал Бертло. В прошлом столетии люди постепенно приблизились к созданию еды буквально из ничего, добившись прогресса в расшифровке сложных биохимических процессов, связанных с физиологией растений. Но со времен экспериментов Бертло стало понятно, что фотосинтез нелегко воспроизвести в промышленных масштабах. Однако компании все же пытаются. В апреле 2024 года Solar Foods открыла завод в финском городе Вантаа. Это современное предприятие, где работники контролируют большие резервуары, заполненные атмосферными газами. Внутри этих емкостей вода превращается в богатую белком жидкую субстанцию. После обезвоживания она становится золотистым порошком, насыщенным белком и другими питательными веществами, готовым к превращению в пасту, мороженое и протеиновые батончики. Солеин (solein) напоминает то, к чему стремился Бертло, как и сам завод, который, согласно корпоративному пресс-релизу 2025 года, использует атмосферные газы, чтобы сделать возможным «производство продуктов питания в любой точке мира, поскольку оно не зависит от погоды, климатических условий или использования земли». Но на этом сходство с видением французского ученого заканчивается. Solar Foods действительно не требует для производства пищи земли или растений, но их технология основана на живом организме. Используя одну из форм ферментации, она полагается на микроб, который «переваривает» воздух и воду, чтобы произвести белок. Американская компания Kiverdi использует схожий процесс микробной ферментации, изначально разработанный NASA еще в 1960-х годах для дальних космических полетов. Австрийская компания Arkeon Technologies разработала собственную технологию ферментации для производства пищи из углекислого газа без необходимости использования земли или других питательных веществ. Кажется, микробная ферментация открывает многообещающую новую главу в создании синтетических продуктов, но не ждите, что помидоры или кукуруза в ближайшее время начнут появляться из воздуха — это не искусственный фотосинтез. Понимание фотосинтеза столетие назад было примитивным, но Бертло во многом опередил свое время — его видение оказалось удивительно пророческим. Хотя люди до сих пор не поняли, как химически воспроизвести фотосинтез, стоит признать некоторые успехи, сделанные только за последнее десятилетие. Упомянутые компании могут помочь удалить избыток углекислого газа из атмосферы, одновременно предлагая решения для будущих продовольственных кризисов. А могут и не помочь. Это покажет только следующее столетие. По материалам статьи «100 years ago, scientists thought we’d be eating food made from air» Popular Science