В прошлом месяце я впервые выбралась из окна своей гостиной на крышу. Это было чудесно — вот так внезапно оказаться в каком-то новом месте. Что касается открывающегося вида, то он не был особенно живописным, но все же: что заставило меня так долго ждать? Почему мы не проводили здесь все время? Мы могли бы сидеть здесь, читать здесь, обедать здесь — что угодно. Довольная своим открытием, я огляделась по сторонам. «Крыша будет нашим летним секретом», — сказала я мужу. «О, да, — сказал он. — Я уже бывал на нашей крыше». Это было новостью. За пять лет, что мы прожили здесь, я ни разу не видела, чтобы он выходил на крышу, и не слышала, чтобы он об этом говорил. Что еще он от меня скрывает? Чем еще интересным он занимается без меня? После десяти лет совместной жизни и двух месяцев, проведенных наедине друг с другом, возможность нового откровения вызывала определенный трепет. Начало самоизоляции было периодом подготовки к худшему, что касалось не только внешнего мира, но и жизни дома. В конце марта и начале апреля в газетах писали, что из-за коронавируса количество разводов в Китае «взлетело до небес», и что скоро это повторится и в других странах. Другие предупреждения были еще более зловещими. Сбылись предсказания о всплеске домашнего насилия. Даже для очень удачливых — здоровых, благополучных и не потерявших работу — пребывание дома часто означало столкновение обязанностей, разрушение хрупких семейных устоев под возникающим напряжением. Пребывание дома означало познать новые границы истощения, давления и стресса. Но пребывание дома означало найти и новые положительные моменты. Это означало, во-первых, более глубокое понимание каждого дня жизни друг друга. Теперь члены семьи слышали каждый разговор друг друга, вдыхали запах каждого блюда. И, если на фоне массовых смертей неправильно было говорить о том, что не бывает худа без добра, то на фоне почти трех месяцев изоляции вполне возможно было увидеть проблеск чего-то не совсем мрачного. Совместная жизнь дома — это жизнь с другими людьми. Пандемия сделала индивидуализм несостоятельным, а отношения всех видов — неотвратимо реальными. Замкнутость и социальная дистанцированность управляются логикой бескорыстия: мы изменили свое поведение ради кого-то другого. Когда дело доходило до других внутри наших собственных домов, проект сосуществования был не просто эпидемиологическим; это был личный вопрос, вопрос общих диванов, туалетов и кроватей. Это был вопрос внимания. Между отсиживанием в спальнях в «рабочее» время и приготовлением 23-го или 80-го ужина мы постоянно наблюдали друг за другом. На какое-то время мы решили не обращать внимания на посуду в раковине; кое-что мы отложили в сторону, чтобы освободить место за столом. Мы старались не перебивать и учились чему-то новому. Даже те, кто избежал прямых жертв вируса, прошли друг с другом через испытания, невообразимые совсем недавно. Мы смотрели, как самые близкие нам люди теряли работу, оплакивали свои планы и надежды на будущее. Мы наблюдали, как они впитывают новости о ежедневной расовой несправедливости, которая сохраняется даже тогда, когда обычная жизнь прекращается. Что беспокоило их больше всего? Что их немного успокаивало? Что они упустили? Что они ели на обед? Насколько хорошо они знали математику в четвертом классе? Это были люди, с которыми мы жили «вместе», но никогда не были так близки. Какие тайны они хранили? «Я хотела посмотреть, как ты занимаешься сексом», — говорит Марианна Коннеллу в новом сериале «Нормальные люди» (будущем хите поп-культуры времен самоизоляции), снятом по одноименному роману. В самом романе Салли Руни Марианна этого не говорит, она просто об этом думает, что несет в себе даже больший смысл. «Близость — это не что иное, как нежное, негласное наблюдение, — подумала я, смотря этот сериал об озабоченных ирландских подростках. — Это значит увидеть кого-то в условиях, недоступных другим людям — увидеть, как они занимаются сексом, но также и как они спят». Теперь мы увидели друг друга яснее. Любые отношения, романтические или иные — это отчасти долгосрочное наблюдение: как вы выглядите, когда говорите, что делаете, когда говорите. Обстоятельства быстро изменились, и мы увидели намного больше деталей. Мы были вынуждены изучить границы друг друга. (Подруга рассказала, что ее жених запретил обниматься в рабочее время — жестко, но справедливо). Уважительная взаимная конфиденциальность была дополнением ко всем этим наблюдениям, другой частью интимности, необходимой в тесном контакте. Когда им нужна была компания, а когда — свободное пространство? Постоянно находясь вместе, мы научились оставлять друг друга в покое. Теперь мне вспоминается фильм «Победители шоу». «Мы оба любим суп, — говорит героиня Дженнифер Кулидж о своем старом муже. — И разговаривать, и молчать. Мы могли бы молчать или говорить вечно». Это шутка, потому что ее муж совершенно безмолвен и похож на мумифицированную куклу чревовещателя, но это же и премудрость. Если вы любите суп, и говорить или молчать, вы можете справиться с самоизоляцией. Ключом помимо разговоров было молчание — уютное, мирное. Способность, как однажды выразился мой муж, быть «как кошки». Где-то на шестой или восьмой неделе карантина я поняла, что мы оба по умолчанию употребляем в разговоре местоимение первого лица множественного числа. В какой-то степени это было практично («у нас закончилась туалетная бумага?»), в какой-то — полушуточно («мы только что закончили последний рулон»), и в какой-то — добродушно пассивно-агрессивно («может быть, кому-то из нас следовало бы экономить, чтобы она так быстро не заканчивалась»). В любом случае привычка сформировалась. Публичное обращение к себе («мы свободны в субботу») — это неизбежность для супружеской пары; внутренне «мы» ощущается, возможно, более остро. («Что мы будем делать сегодня вечером?» — «Мы точно не знаем». Мы бы так не разговаривали, если бы рядом был кто-то еще). Я представила себе, как задумчиво оглядываюсь назад на это трудное время и вижу, как тихие домашние посиделки уступят место осторожным прогулкам в парке и регулярным дружеским встречам, а интенсивность общей изоляции снова сменится неким подобием общественной жизни. Разумеется, все закончилось не так. Самоизоляция закончилась не робкими шагами на открытом воздухе; самоизоляция закончилась, когда начались протесты. Протесты, последовавшие за смертью Джорджа Флойда, представляли собой широкие объятия первого лица множественного числа во всем, что оно могло вместить. Коллективная цель сохраняла улицы пустыми, а теперь она заполнила их. Мы делали то, чему смогли научиться. По материалам статьи «How Did I Not Know This About You?» The Cut