Как мозг реагирует на разрыв дружбы

Разрыв дружеских отношений — очень распространенное явление. Нидерландское исследование 2008 года выявило, что до 70% близких дружеских связей распадаются в течение семи лет, а социальный опрос 2023 года показал, что более двух третей американцев разрывали дружбу в течение жизни. И хотя расставание с другом — не редкость, это не значит, что потеря близкого человека не оказывает существенного влияния на эмоциональное здоровье и даже здоровье мозга. Дисбаланс гормонов и усиление тревожности В первую очередь активируется тревожный сигнал. Как объяснила невролог Лиза Шульман, потеря дружеских отношений может вызвать активацию миндалевидного тела (области мозга, связанной с эмоциональными реакциями). «Миндалевидное тело исследует окружающую среду на предмет угроз. Когда эмоциональная травма достигает определенного порога, миндалевидное тело «подает сигнал тревоги», запуская каскад нейромедиаторов и гормонов, чтобы подготовить организм к защите», — рассказала эксперт. Кроме того, может пошатнуться гормональный баланс. Психиатр Шэрон Батиста отметила, что в число активированных нейромедиаторов входят серотонин, дофамин и норадреналин, отвечающие за регуляцию настроения и обработку эмоций. Дисбаланс серотонина, связанного с чувством благополучия и счастья, способен привести к нарушениям настроения. В то же время снижение уровня дофамина, отвечающего за систему вознаграждения и удовольствие, может вызвать ангедонию — неспособность испытывать радость. Также нередко повышается уровень норадреналина, участвующего в реакции организма на стресс, что способствует всплеску тревожности в процессе переживания горя. Еще одно последствие — синхронизация памяти и эмоций, которые будут работать против вас. Со временем «эмоциональный» мозг может стать более чувствительным под воздействием внешних триггеров, таких как напоминания о потере. Это происходит в ущерб «думающему» мозгу, или коре больших полушарий. Эмоциональные компоненты памяти способны подавлять когнитивные, что усилит тревожность, депрессию и нарушит сон. Психологические последствия Как пояснила клинический психолог Сабрина Романофф, потеря близкого друга, подобно расставанию с романтическим партнером, вызывает чувство горя. Кроме того, по ощущениям это может быть очень похоже на горе от смерти. Это создает так называемое неопределенное, двусмысленное горе — боль от утраты человека, который все еще жив, но больше не будет рядом с вами в привычном понимании. Психика тяжело переживает это состояние, поскольку зачастую не происходит никакого завершения истории, и отсюда возникает путаница и непонимание причин, по которым отношения закончились. Поскольку дружеские связи часто удовлетворяют ключевые потребности в принадлежности и привязанности, их разрыв приводит к чувству отверженности, неуверенности в себе и одиночеству. К этому могут добавляться печаль, гнев и даже симптомы депрессии и тревоги. Со временем это может вылиться в проблемы с социальной идентичностью. Также разрыв дружбы в некоторых случаях запускает реакцию страха, при которой человек начинает бояться разрушить другие отношения или открыться людям из-за риска возможной будущей боли или разочарования». Поэтому те, кто переживает потерю друга, могут изолировать себя в качестве защитного механизма, чтобы снизить уязвимость и избежать эмоциональной перегрузки. План действий В первую очередь эксперты рекомендуют прожить горе. «Отнеситесь к потере как к любому значительному эмоциональному событию, — посоветовала Романофф. — Позвольте себе оплакивать общие воспоминания, связь и ту роль, которую этот человек играл в вашей жизни». Изменения в дружбе — это естественная часть жизни, поэтому лучше сосредоточиться на принятии ситуации, даже если поначалу это может быть трудно. После разрыва легко попасть в негативный цикл обвинений в адрес другого человека и даже себя. Вместо того, чтобы сосредотачиваться на поиске виноватого, признайте, что отношения были ценными, но исчерпали себя. Можно сохранять связь с положительными воспоминаниями, одновременно осознавая причины, по которым все закончилось. Однако это следует делать после первоначального этапа горевания. Вы можете проанализировать дружбу с человеком, составить список хороших, плохих сторон и того, что можно было бы улучшить. Понимание динамики поможет вам расти и устанавливать более здоровые границы в будущих дружеских отношениях. После размышлений о том, что могло привести к окончанию вашей дружбы, уделите время тому, чтобы прояснить, что вы цените в отношениях. Определите свои непреложные принципы и ожидания от дружбы, позвольте этим целям направлять вас к формированию более полноценных связей в будущем. Кроме того, важно не забывать о других людях, с которыми вы общаетесь или дружите. Не позволяйте потере помешать вам ценить другие отношения, которые у вас есть и которые развиваются вместе с вами. Чтобы уменьшить чувство одиночества и получить поддержку, сосредоточьтесь на построении новых социальных связей, а также на укреплении существующих. Согласно теории привязанности, помимо усиления чувства принадлежности, формирование новых связей способствует восстановлению эмоциональной безопасности. По материалам статьи «What Happens in the Brain After a Friendship Breakup» Very Well Mind

Чернуха 90-х

Восприятие 1990-х в массовом сознании — это смесь ностальгии, тревоги и боли. В культурной памяти эти годы прочно закреплены как эпоха «беспредела» и выживания. Российское кино этого периода — особенно жанровое и криминальное — стало зеркалом перемен, выразив дух времени, возможно, даже точнее, чем официальный кинематограф или фестивальное авторское кино. «Чернуха», как часто называют это направление, оказалась не просто эстетикой, а настоящим способом осмысления действительности. Фильмы вроде «Астенического синдрома» или «Маленькой Веры» стали знаковыми примерами этой тенденции. В постсоветскую эпоху эстетика чернухи сохранилась и развивалась: от работ Алексея Балабанова до сериалов Андрея Звягинцева и Юрия Быкова. Эстетика выживания: когда кино перестало врать Фильмы конца 80-х — начала 90-х фиксировали на пленке острую социальную травму, возникшую на стыке двух эпох. Художники наконец получили свободу выражения, но одновременно лишились поддержки государства и производственной базы. «Мосфильм» и «Ленфильм» сокращали объемы, киностудии закрывались или переходили на коммерческие рельсы, а съемочные группы учились работать с минимальными ресурсами — на рынках, в подвалах, в камерах. Зато с максимальной достоверностью. Режиссеры и сценаристы, работавшие в «чернушном» жанре, опирались на личный опыт или истории близких. Это кино снимали люди, хорошо знавшие, как выглядят драки, жаргон, криминальные схемы и атмосфера безвластия — не из газет, а из жизни. Поэтому даже простые сюжеты — вроде «бывший спортсмен идет в бандиты» или «честный парень попадает за решетку» — воспринимали как срез эпохи, а не просто развлечение. Время беззакония Уровень жизни в крупных городах стремительно падал, а в глубинке казался откатившимся в прошлые века. На этом фоне герои криминальных фильмов — будь то бывший спортсмен, подставной сутенер или идеалист-журналист — выглядели последними борцами за справедливость, пусть и по своим, уличным законам. Так, в «Фанате» (1989) зритель видел, как молодой каратист погружается в криминальную среду и участвует в боях не на ринге, а во дворах и ангарах. Алексей Серебряков, еще до «Левиафана» и «Груза-200», играл не сломленного циника, а гибкого, решительного парня с лицом героя, но жестокими обстоятельствами. С другой стороны — Евгений Сидихин в «За последней чертой» (1991): бывший боксер, выныривающий из тюрьмы прямо в объятия криминала. Против него — герой Игоря Талькова, харизматичный, но опасный рэкетир, чья роль была значительно урезана в финальном монтаже, сделавшая его не союзником, а антагонистом. Обе картины демонстрируют, как даже профессиональные спортсмены, призванные защищать порядок, становятся частью хаоса. Тюрьма как метафора страны Кульминацией жанра стал фильм «Беспредел» (1989) Игоря Гостева — тюремная драма, в которой колония превращается в аллегорию Советского Союза на изломе. Здесь столкновение «старых» уголовников и «новых» молодых осужденных символизирует смену поколений и ценностей. Картина пугает своей реалистичностью: многие роли исполнили реальные заключенные, а диалоги и сцены бунта до сих пор вызывают мурашки. Сергей Гармаш в роли вора по кличке Могол и Лев Дуров в роли начальника оперчасти Кума воплощают противоположные полюса лагерной иерархии, но в то же время — две правды о стране, где насилие стало нормой, а понятие справедливости — поводом для конфликта. Триллер, боевик, сплотейшен Не менее ярким примером позднесоветского боевика стал «Курьер на восток» (1991) — почти забытая сегодня лента, которая легко могла бы конкурировать с современными западными экшенами. Это история борца, попадающего в среднеазиатскую колонию, совершающего побег и ввязывающегося в стремительную криминальную одиссею. Динамичные драки, выстроенная драматургия и неожиданные сюжетные повороты делают фильм настоящим шедевром «чернушного» жанра. Отдельного внимания заслуживают и менее известные, но жанрово выразительные фильмы: «Охота на сутенера», «Криминальный квартет», «Сатана», «Караул», «Лошади в океане». Каждый из них по-своему отражает тревожное, яростное, дикое время, в котором закон казался фикцией, а дружба и предательство — вопросом выживания. Сегодня многие из этих фильмов воспринимаются с неожиданной свежестью. Отчасти — благодаря документальной стилистике, съемкам на пленку, актерам без «глянца». Отчасти — потому что они фиксируют чувства, которые снова становятся актуальными: неуверенность в будущем, утрату ориентиров, разочарование в институтах власти. Сериалы как продолжение: чернуха 90-х в XXI веке С середины 2010-х годов российская телеиндустрия переживает всплеск интереса к драмам, рассказывающим о жизни в позднем СССР, в «лихих» 1990-х и на постсоветском пространстве. Эти проекты продолжают традицию чернухи и даже получили свое название «неочернуха». Сегодня этот жанр адаптировался к реалиям стриминговых платформ. Современные проекты не просто воспроизводят атмосферу девяностых — они активно используют узнаваемые нарративные и визуальные элементы. Фактически зрителю предлагается конструктор из характерных тропов и типажей. Проекты вроде «Слово пацана», «Лихие», «Фишер», «Аутсорс» и «Дети перемен» воссоздают узнаваемые визуальные и нарративные маркеры: провинциальный антураж, бытовой алкоголизм, насилие как повседневность, подростковая жестокость, упадок семейных связей. Есть несколько обязательных маркеров для таких сериалов: • Подростки на грани: школьники, быстро превращающиеся в участников ОПГ. • Трагичные девушки: образ «розы на помойке» возвращается в виде героинь, несущих на себе груз социальной и личной драмы. • Честный милиционер: всегда одинокий и обреченный, борющийся не только с преступностью, но и с системой. • Неблагополучная семья: отсутствие отцов, униженные матери, травмированные дети. • Маньяки и психопаты как метафора скрытой социальной агрессии. Атмосфера и язык времени Даже если события формально происходят в другое десятилетие, вся эстетика — от саундтрека до предметов быта — возвращает зрителя в 90-е. Звучат хиты Татьяны Булановой и «Комбинации», на экране — панельки, прокуренные кухни, VHS и пыльные фотообои. Пространство действия — не Москва, а Саратов, Хабаровск, Камчатка, Казань. Провинция в этих проектах становится не просто сценой, а метафорой заброшенности, разрухи и социальной оторванности от центра. Этика без закона Главное, что объединяет старое кино и новые сериалы — это моральная серая зона. Персонажи существуют в мире, где законы не работают, и создают собственные кодексы: «по чести», «по справедливости», «по понятиям». Но эти правила, как и в 90-х, не выдерживают столкновения с реальностью — дружба предает, сила бессильна, справедливость подменяется местью. Чернушное кино и сериалы остаются актуальными, потому что отражают глубинную тревогу общества: ощущение, что прошлое никуда не делось, что нестабильность и безвременье по-прежнему рядом. Эти истории цепляют не только реализмом, но и эмоциональной правдой — отчаянием, протестом, желанием выжить. «Чернуха» — это не про криминал ради экшена. Это — язык разговора о травмах, которые до сих пор не пережиты. И если в 90-х это были фильмы «про нас», то сегодня это сериалы «про тогда, но про нас снова». Истории, в которых художественная правда оказывается больнее, точнее и честнее любых официальных хроник. Жанровое кино и современные драмы — это настоящая народная история, рассказанная с улицы. И, как ни парадоксально, именно она до сих пор дает возможность услышать ту правду, от которой все пытались отвернуться.

Почему некоторые люди никогда не взрослеют

Максу было чуть за двадцать, а он все еще не чувствовал себя взрослым. Жил с матерью и отчимом, подрабатывал время от времени и просиживал дни в видеоиграх. Друзей вне интернета не было, планы на будущее расплывались. Он словно удерживал жизнь на паузе — без риска, без решений, без движения. Это был не просто растянутый подростковый период. Макс замкнулся: выходил из дома редко, питался энергетиками и едой навынос. В его мире оставались только мать, брат-близнец и онлайн-подруга Дженна. Любое приглашение «выйти в люди» раздражало и пугало; он уходил почти сразу, будто улица обнажала его хрупкость. В играх, напротив, все поддавалось контролю: можно приглушить эмоции, переписать сюжет, выключить реальность. Так сложился образ жизни, построенный на избегании: он уходил от людей, ответственности, усилий — и прежде всего от риска встретиться лицом к лицу с возможной неудачей и собственным стыдом. Когда избегание становится идентичностью За кажущейся пассивностью жил тяжелый, невыносимый стыд. Макс понимал, что отстает, ненавидел свое тело и слабость, но не мог это выразить. Никаких психологических инструментов — только старые, знакомые способы увести себя в сторону: диссоциация, еда, гаджеты, игры. Заглушая стыд, он заглушал и все остальное. Это была не застенчивость и не просто социальная тревога. Речь шла об избегающем расстройстве личности — устойчивом паттерне подавленности, чувства неадекватности и болезненной чувствительности к критике. Такие люди хотят близости и роста, но страх быть разоблаченным и «недостаточным» оказывается сильнее. Тогда избегание перестает быть тактикой и становится частью личности: не идти туда, где больно; не пробовать то, что может не получиться; не открываться тому, кто способен увидеть слабость. День за днем Формально Макс учился в университете, но в практическом смысле не присутствовал там: пары пропускал, в клубы не ходил, друзей не заводил. Он не поддерживал разговор, не предлагал тем, будто внутри не было опоры, собственного взгляда. Даже в играх — его главном занятии — не искал глубины: перескакивал с сюжета на сюжет, хватал новизну, избегал усилий. Это были не увлечение и не мастерство, а ритуал отвлечения — способ переждать жизнь. После выпуска из университета Макс работал, только когда мать находила ему подходящее место. Через несколько недель его начинала душить рутина, раздражали коллеги и совместные задачи. Он не имел опыта доводить проекты до конца, и всякий раз неадресованная злость выталкивала его к двери. Важно понимать: это не «лень» как моральный изъян. Для людей с избегающим расстройством личности даже небольшие социальные и профессиональные требования переживаются как реальная угроза: «Сейчас они увидят, что я не справляюсь». И лучше уйти заранее, чем подтвердить собственный страх. Регрессия как стиль жизни Макс не справлялся с простыми вещами: заполнить анкету, разобраться с оплатой, выбрать недорогую микроволновку. Любая зона неопределенности — и он отступал. Мир казался чрезмерным: слишком громкий, сложный, требовательный. Поэтому он звонил единственному человеку, который как будто мог удержать его от распада, — матери. Он звонил по много раз в день: что написать в сообщении, куда обратиться с насекомыми в квартире, как решить спор с провайдером. Мать ворчала: «Не приходи ко мне по каждой мелочи», — и все же спешила спасать. Ее помощь приносила облегчение обоим: ему — освобождение от ответственности, ей — ощущение нужности. Но такая «поддержка» не учила, а подменяла самостоятельность: она давала ответы, а не инструменты. Эта зависимость — не про страх потерять привязанность (как при зависимом расстройстве), а про бегство от возможного разоблачения и стыда. Регрессия здесь становится ролью: лучше оставаться ребенком, чем признать свою неуклюжесть на взрослой территории, где нужно пробовать, ошибаться и расти. Идеализация, основанная на фантазиях В офлайне у Макса друзей не было. Единственной связью оставалась Дженна — знакомая из игр, с которой он переписывался с подростковых лет. Они никогда не встречались, их «дружба» целиком жила в онлайне, но Макс идеализировал ее: «самая умная, самая красивая, лучшая». То же происходило и с публичными фигурами: случайный повар в ролике вдруг становился «лучшим в мире», актриса — «лучше чем Мэрил Стрип». Логики в оценках не было — была детская восторженность недосягаемым. Чем дальше человек, тем совершеннее он казался, потому что не предъявлял встречных ожиданий. Идеализация на расстоянии — удобная защита. Реальная близость всегда связана с риском: тебя могут не понять, раскритиковать, увидеть уязвимым. А далекий объект любви безопасен: он не требует усилий и не отражает твоей слабости. Без опыта живых отношений с их нюансами и разочарованиями у Макса не формировались взвешенные суждения — только фантазии, которые не проверяются на прочность. Проецируемый стыд Стыд Макса был не просто сильным — он был невыносимым. Признать его означало встретиться с пустотами собственного опыта. Поэтому он делал иначе: создавал проекции. Когда в его жизни появилась молодая женщина — амбициозная, поддерживающая, — он отреагировал нападением. Он критиковал ее планы, высмеивал учебу и работу, распространял нелепые слухи среди тех немногих, кто был у него «своими»: матери, брата-близнеца, Дженны. Иногда злость прорывалась внезапно: едва заметный повод — и поток презрения. Он сравнивал ее с Дженной, уверяя, что «та во всем лучше». На деле именно эта женщина подсвечивала самое болезненное: другие двигаются, а он — нет. Ее энергия и компетентность напоминали ему о том, чего у него не было, и он пытался сделать ее такой же ничтожной, как чувствовал себя сам. Это уже не просто защитная реакция, а стратегия: не вынести стыд — значит спроецировать его на другого. Парадокс в том, что желание близости у людей с избегающим расстройством личности никуда не исчезает. Макс заставлял себя выходить из комнаты и встречаться с девушкой — в пределах «безопасного»: тихое кафе, короткая прогулка. Но чем ближе становилась реальность, тем громче звучал страх унижения. Поддержку он принимал за скрытую критику, зависть маскировал презрением, а искренность — угрозой. Видимость перемен К тридцати у Макса появились «улучшения»: еженедельные вечера настольных игр, осторожное слово «друзья» в адрес небольшой компании. Это был самый стабильный социальный ритуал за последние годы. Но фундамент оставался прежним. Он все еще жил с матерью и отчимом; комната была захламленной пещерой с мигающими экранами; прогресс — аккуратно выстроенной декорацией. Параллельно усиливался внутренний разлад. Он остро чувствовал собственную инертность и незначительность в мире, где ценятся действие и участие, — и в то же время стал резче отстаивать категоричные суждения. В чатах появлялись тезисы уровня приговора: «Все богатые — мошенники», «Система — сплошной обман». Стоило попросить пояснить, он замыкался. Не потому, что не имел мнения, — потому что любое углубление грозило разоблачить: за громкими формулами пусто. Этот «тихий крах» проявился особенно ясно во время короткой поездки за границу — первой в его жизни. Небольшая компания все спланировала, но в день отъезда у одного участника сорвался перелет, и группе пришлось быстро перестроиться. Все собрались обсуждать варианты, а Макс сел в угол и уткнулся в телефон. На мягкое «Макс, нам нужно решить это вместе, присоединишься?» — отвернулся и замолчал. Не оправдывался, не спорил, просто исчез из ситуации. Это была не растерянность. Это было чистое избегание — отказ вступать в реальность, даже когда ставки невысоки. Любое решение несло риск ошибиться, а значит — риск ответственности. А ответственности Макс не переносил: ни за поездку, ни за дружбу, ни — что важнее — за собственную жизнь. Избегание не меняется с возрастом Еженедельные выходы «в свет» не отменили главного: внутренний механизм остался прежним. Макс качался между детской беспомощностью и хрупким превосходством, между потребностью в людях и страхом быть увиденным настоящим. Он по-прежнему объяснял свои трудности «внешней системой», а когда система — то есть живые люди — просила участия, он растворялся в тишине. Он не нашел себя ни в офлайне, ни в вымышленном мире. Он перестал участвовать в жизни раньше, чем научился в ней жить. И в этом нет ничего экзотического: такие истории случаются чаще, чем мы готовы признать. Люди с избегающим расстройством личности нередко выглядят пассивными и даже кажутся примирившимися с изоляцией. Но за спокойной поверхностью идет непрерывная внутренняя борьба — за право не стыдиться себя, за возможность выдержать реальность и остаться в контакте. По материалам статьи «Why Some People Never Seem to Grow Up» Psychology Today

Почему у маньяков появляются фанаты?

Когда слышим слово «фэндом», на ум зачастую сразу приходят фанаты известных музыкальных групп, актеров, сериалов, фильмов или видеоигр. Однако реальность оказывается куда многослойнее: в современном медиапространстве объектами обожания все чаще становятся фигуры, с которыми трудно ассоциировать что-либо положительное — серийные убийцы, насильники и массовые преступники. И если культовые персонажи типа Дарта Вейдера или Джокера — все же вымышленные, то в случае с Тедом Банди, Андреем Чикатило или Александром Пичушкиным речь идет о вполне реальных людях, совершивших тяжкие преступления. Несмотря на очевидную жестокость, они приобретают статус «икон» — не в религиозном или культурном смысле, а в логике фанатской любви: с фан-страницами, романтизацией, мифологизацией и даже признаниями в любви. Поп-культура и образ преступника В популярной культуре серийные убийцы все чаще получают экранизации и биографические фильмы. Эти истории вызывают интерес, прежде всего, из-за их темной, психологически насыщенной природы. Однако граница между документальностью и романтизацией порой стирается. Так, в фильме «Красивый, плохой, злой» роль Теда Банди исполнил Зак Эфрон — актер с уже сформированной армией поклонниц. И хотя сценарий задуман как критическое осмысление темы, сама подача — харизматичный главный герой, привлекательный визуальный стиль — затрудняет восприятие героя как монстра. Подобная эстетизация приводит к когнитивному диссонансу: человек, совершивший зверские преступления, кажется зрителю обаятельным и «несправедливо осужденным». В фильме «Монстр» история Эйлин Уорнос — проститутки, ставшей убийцей — подана как драма о женской уязвимости и борьбе. Интерпретации зрителей часто смещаются от анализа преступления к сочувствию и даже восхищению персонажем, что подтверждают отзывы и рейтинги. Так рождаются культурные нарративы, где убийца — жертва обстоятельств, герой сопротивления или даже романтический объект. Социальные сети как безопасное пространство для табуированных фантазий Фанатские сообщества в социальных сетях становятся своеобразной «лабораторией» для подобных увлечений. Здесь люди публикуют не только фотографии, интервью и вырезки из новостей о преступниках, но и стихи, рисунки, коллажи, признания в любви, эротические фантазии. Убийца становится символом — кто-то видит в нем идеального мужчину, кто-то проецирует на него свою боль или одиночество. Например, в группе, посвященной Александру Пичушкину («битцевскому маньяку»), подписчики обсуждают не столько ужасы его преступлений, сколько его «ум», «харизму» и даже «привлекательность». Некоторые открыто пишут о влечении к нему: «Хочу ему написать, но стесняюсь. Он интересная личность, и у него привлекательная внешность». Подобные комментарии — не редкость. Более того, в день казни Чикатило его поклонники до сих пор рассылают друг другу «валентинки» с его фотографией. Гибристофилия: когда преступление возбуждает В психологии существует термин гибристофилия — форма сексуального влечения к людям, совершившим насилие, убийства или другие тяжкие преступления. Явление не новое: оно известно также как «синдром Бонни и Клайда». Исследования показывают, что чаще всего гибристофилию проявляют женщины, однако причины подобного поведения до конца не изучены. Иногда это романтизация преступлений: насилие воспринимается не как абсолютное зло, а как нечто допустимое, особенно если оно не касается лично. Такие люди могут верить, что их возлюбленный — особенный, непонятый, и с ними он будет другим. Некоторые женщины видят в преступнике «идеального» партнера — сильного, доминантного, контролируемого, ведь он за решеткой и не может причинить им вред. В других случаях это проекция собственной травмы. Писательница Шейла Айзенберг в книге «Женщины, которые любят мужчин, которые убивают» утверждает, что многие поклонницы убийц в прошлом подвергались насилию или психологическому давлению. Их увлечение опасными мужчинами становится способом прожить травму в «управляемом» виде. История Эфтон Бертон и Чарльза Мэнсона Обычная школьница Эфтон Бертон влюбилась в Чарльза Мэнсона после того, как узнала о нем в рамках школьного проекта. Мэнсон — лидер жестокой секты «Семья», организатор резни в доме актрисы Шэрон Тейт. Несмотря на его пожизненный срок, у пары завязался роман, и девушка даже переехала в Калифорнию, чтобы быть ближе к нему. Свадьба так и не состоялась. Поговаривали, что Эфтон хотела использовать тело Мэнсона после его смерти ради славы. И хотя сам Мэнсон был жестоким преступником, у него нашлись поклонницы, считавшие его честным и добрым человеком. Ричард Рамирес и эффект ореола Ричард Рамирес, «Ночной сталкер», был жестоким серийным убийцей, но одновременно — привлекательным, вежливым и харизматичным. У него была армия поклонниц, в том числе Дарин Лиой, которая написала ему 75 писем и в итоге вышла за него замуж. Брак продлился 7 лет и распался только после того, как суд доказал его вину в педофилии. Подобные примеры психологи объясняют эффектом ореола — когнитивной ошибкой, когда по одной положительной черте (например, привлекательности) люди делают вывод о человеке в целом. Даже Владислав Росляков, керченский стрелок, получил волну фанатского внимания в сети — в основном от подростков и девушек, которые называли его «непонятым» и «трагическим героем». Когда фэндом становится опасным В некоторых случаях увлечение преступниками переходит в опасную стадию — подражание. История Владимира Муханкина, который называл себя учеником Чикатило, — яркий пример. Он не просто восхищался маньяком, а начал убивать, считая, что «продолжает его дело». Еще один случай — Константин Черемушкин, действия которого также напоминали почерк Чикатило. Фанаты могут искать мистический смысл в действиях своих кумиров, считать их «жертвами режима», «интеллектуалами, которых не поняли» или даже «мстителями». В социальных сетях нередко распространяют теории заговора о том, что преступников «подставили», как в случае с Чикатило, где одна из групп утверждала, что он просто «защищался от маленькой девочки, напавшей на него с веревкой». Чем опасна влюбленность в маньяков Любовь к преступнику часто становится частью зависимого расстройства личности — человек считает одиночество катастрофой, а сильного (даже если это убийца) — гарантом безопасности. Когда мозг влюблен, снижается активность фронтальной коры — человек меньше анализирует и критически оценивает ситуацию. Вместо этого активируется система вознаграждения, и чувство любви затмевает здравый смысл. Культура обожания преступников уходит далеко за пределы психиатрических диагнозов. Это — социальный, культурный и медийный феномен. С одной стороны, он порождается интересом к запретному, к человеческой психике и природе зла. С другой — подпитывается медиа, которые подают преступника как головоломку или харизматичную фигуру. Интернет и открытый доступ к информации позволяют поклонникам легко находить фотографии, документы, детали расследований и кадры с мест преступлений. Все это формирует иллюзию «близости» к объекту обожания и часто подменяет реальность — жестокую, кровавую и страшную — на нечто героическое или романтичное. Что с этим делать? Гибристофилия, как и любое психологическое отклонение, имеет свои причины и может требовать профессиональной помощи. Не каждая женщина, увлеченная жанром true crime, влюбляется в преступников. Но в отдельных случаях «репетиции в голове» переходят в реальность — и тогда рождаются истории вроде тех, что случились с Эфтон Бертон, Натальей Чушкиной или Дарин Лиой. Они и сами, и их кумиры, зачастую нуждаются в психологической поддержке. А общество нуждается в специалистах, способных эту помощь оказать. Феномен поклонения серийным убийцам — не просто странная аномалия. Это сигнал о многослойной проблеме: о том, как общество справляется с травмой, насилием и страхом. Это также напоминание о влиянии культуры и медиа на восприятие реальности. Маньяки — не Ганнибалы Лектеры из кино. Это, как правило, психически нестабильные, разрушенные люди, чья тяга к насилию не заслуживает восхищения. И пока фэндомы серийных убийц продолжают существовать и набирать популярность, важно помнить: за каждым мифом стоит живая, часто забытая правда — о жертвах, боли и настоящем зле, которому не место на фан-плакатах.

Почему иногда думать о бывшем не так уж и плохо

Без сомнения, разрыв отношений — это одно из самых сложных испытаний, с которыми можно столкнуться. Даже если вы сами приняли решение о расставании, все равно последует болезненный период, прежде чем вы сможете двигаться дальше. Однако, насколько глубоко люди переживают этот разрыв? Представьте, что вы ожидаете приема у врача. Фоновая музыка представляет собой заранее установленную подборку мелодий, популярных в прошлом десятилетии. Это типичная фоновая музыка, которую вы даже не замечаете. Но когда ожидание затягивается дольше, чем хотелось бы, вы вдруг осознаете, что играемая песня была «вашей» с когда-то любимым человеком. Эмоции нахлынули на вас, и вы почувствовали облегчение только тогда, когда медсестра пригласила вас в кабинет. Сложная природа чувств к бывшему партнеру Согласно недавнему исследованию, проведенному Барри Фарбером и его коллегами из Колумбийского университета, хотя каждый из нас переживает разрыв романтических отношений, изучение того, как прошлый опыт продолжает влиять на наше восприятие, было на удивление ограниченным. Но все мы знаем, что наши внутренние репрезентации прошлых отношений могут сохраняться на протяжении всей жизни. Возможно, вы не уделяли много внимания своим бывшим, но даже знакомая песня может затронуть эту глубоко спрятанную часть вашего сознания. Исследователи из Колумбийского университета, осознавая этот пробел в научных исследованиях, предложили свое определение внутренней репрезентации. Они описывают ее как синтез конкретных воспоминаний, ментального образа или ментальной модели, которая включает в себя сочетание чувств, мыслей, убеждений, ожиданий и ощущения ощутимого присутствия этого человека. Затем они сформулировали ряд исследовательских вопросов, направленных на изучение интенсивности этого переживания и более детальной природы самих представлений. Эти вопросы касались чувств, мыслей и факторов, влияющих на взаимоотношения, таких как тип привязанности и характер завершения отношений. Затем они указывают на то, что эта форма разбитого сердца может существенно отличаться от чувства утраты, которое вы испытываете, когда умирает ваш близкий человек. Поскольку рядом с вами все еще может находиться живой человек, который, возможно, вызывает дискомфорт в зависимости от обстоятельств, эти эмоции технически не подпадают под определение горя. На что же тогда похоже это переживание? Выявление внутренних репрезентаций «прошлых других» Фарбер и его коллеги разработали метод, который они назвали «Представления о прошлых значимых других». Они опросили 2203 взрослых, 87% из которых были женщинами, в среднем возрасте 31 год. Опрос включал подробные вопросы о прошлых отношениях и выявлял частоту мыслей о бывшем партнере, а также демографическую информацию. Когда речь зашла о частоте мыслей, участники исследования неожиданно высоко оценили ее — в среднем 5,5 по шкале от 1 до 7. Они также дали высокую оценку живости этих мыслей — 5,1. Женщины в целом показали более высокие результаты по шкале частоты, как и те, кто чаще был инициатором разрыва отношений, и те, кто состоял в долгосрочных отношениях. Наиболее распространенными причинами, по которым люди думают о своих бывших, являются ностальгия, одиночество, прослушивание определенных песен, празднование памятных дат и просто грусть. Люди часто задаются вопросами: думает ли бывший о них, вспоминает ли хорошие и плохие времена, скучает ли он или она по ним, и будут ли они когда-нибудь снова вместе. Эти мысли вызывают разные эмоции: страх, вину, раскаяние и стыд. Кроме того, были выявлены и другие интересные результаты. В частности, пожилые одинокие женщины и женщины с тревожным типом привязанности чаще других думали и переживали о своих бывших партнерах. Одинокие молодые женщины с тревожным типом привязанности, которые не чувствовали себя достаточно замкнутыми, также с большей вероятностью размышляли о проблемах в отношениях. Для тех, кто уже давно прекратил отношения, прошлые плохие времена часто становились источником беспокойства. Отсутствие ощущения завершенности также способствовало размышлениям о прошлых хороших временах. Авторы исследования пришли к выводу: «Таким образом, существует сильное чувство амбивалентности в том, как люди продолжают думать о значимых бывших партнерах». Что это значит для ваших внутренних репрезентаций Авторы исследования обращают внимание на то, что мысли о бывшем партнере могут возникать довольно часто — почти раз в неделю. Они связывают это не только с личными вещами, такими как фотографии, или с людьми, например, друзьями, но и с социальными сетями. Авторы говорят, что практически все люди время от времени думают о своих бывших партнерах. Однако теперь социальные сети могут значительно облегчить этот процесс. Их доступность и распространенность значительно расширяют возможности для размышлений о прошлом. Возвращаясь к гипотетической ситуации в кабинете врача, авторы также подробно описывают, как музыка может влиять на мысли о бывшем партнере. Музыка связана с активностью лимбической системы мозга — области, ответственной за эмоции и память. Частота мыслей о бывшем партнере может зависеть от того, как часто люди слышат определенные песни в исполнении других людей или как часто они сами исполняют их, чтобы сохранить воспоминания о прошлом. Было неожиданно обнаружить, что страх так часто связан с эмоциями, которые возникают при воспоминаниях о бывшем. Возможно, вы сможете оценить это открытие, если, как предполагают авторы, напоминания о бывшем могут угрожать вашему чувству безопасности или просто возвращать в сознание мысль о том, что у вас все еще есть чувства к этому человеку. Если мысли о вашем бывшем так часто приходят вам в голову (или если вы намеренно проигрываете старые песни), у вас может возникнуть ощущение, что вы изменяете своему нынешнему партнеру. В этом исследовании также интересно отметить, что многие люди задаются вопросом, помнят ли о них их бывшие партнеры. Ваши прошлые отношения были неотъемлемой частью вашего прошлого и помогли вам стать тем, кем вы являетесь сегодня. Когда этот человек исчезает из вашей жизни, вы можете почувствовать, что теряете часть своей индивидуальности. Подтверждение того, что вы были важны для вашего бывшего партнера и до сих пор остались в его мыслях, может помочь вам почувствовать, что вы действительно значили что-то для кого-то другого. Авторы исследования также делают несколько клинических выводов, в частности о том, как отсутствие завершенности может влиять на сохранение воспоминаний о бывшем партнере. Независимо от того, обращаетесь ли вы за помощью к специалисту или нет, полезно «интегрировать разрыв отношений в ваше более широкое самовосприятие». В заключение можно сказать, что нет ничего необычного в том, чтобы думать о бывшем партнере. Это не означает, что вы потерпели неудачу. Наши прошлые отношения помогают нам понять, кто мы есть сегодня, позволяя нам смотреть вперед и одновременно оглядываться назад. По материалам статьи «Why It Might Not Be So Bad to Think About an Ex» Psychology Today

Искусственный интеллект и будущее любви

Искусственный интеллект все чаще становится пространством для эмоциональной разгрузки, заменяя людям поддержку, которой им не хватает в реальных отношениях. В условиях одиночества, тревожности и дистанцирования в близких связях все больше людей обращаются к ИИ как к источнику утешения, слушающему собеседнику или даже виртуальному партнеру. Эти технологии, способные имитировать заботу и внимание, заполняют эмоциональные пустоты, предлагая стабильность и контроль в противовес сложностям человеческого общения. Такие практики отражают глубинные изменения в способах переживания близости и выстраивания привязанностей в цифровую эпоху — изменения, которые перестают быть исключением и становятся частью повседневной реальности. Для тех, кто страдает от эмоциональной перегрузки или боли, искусственный интеллект может предложить своего рода связь. Он реагирует, слушает и повторяет успокаивающие слова, которые могут помочь успокоить нервную систему. ИИ последователен и всегда доступен. Когда человек находится в тревожном, навязчивом или неконтролируемом состоянии, такая отзывчивость может стать настоящим спасением. Она дает ощущение отражения в зеркале, без риска недопонимания, и присутствия, не требующего эмоциональных переговоров. Для многих это не просто удобно, это опьяняет. И нетрудно понять почему. Теория привязанности объясняет, что мы формируем связи с теми, кто способен нас успокоить. Наше тело нуждается в контроле, разум — в гармонии, а психика, особенно в моменты уязвимости, тянется ко всему, что приносит облегчение: к людям, к историям, к вещам, к фантазии или, в данном случае, к языковой модели. Искусственный интеллект способен имитировать аспекты надежной опоры. Он может сохранять спокойствие, поддерживать пространство и даже предлагать идеи. Однако он не может по-настоящему общаться. У него нет нервной системы, внутреннего мира и тонкого чувства недосказанности. Он не может ни разрушать, ни восстанавливать. Тем не менее многие люди находят его достаточно хорошим в моменты эмоционального кризиса. В этой связи возникает ряд важных психологических вопросов: если человек чувствует, что за ним наблюдает что-то искусственное, меняет ли это его восприятие реальных людей? И если он учится контролировать ситуацию только с помощью запрограммированных проверок, то как это влияет на его способность к настоящей близости? Эти вопросы не являются абстрактными, они возникают в реальной жизни и требуют особого внимания. Желание имеет свойство адаптироваться, как и одиночество. Когда мир вокруг нас разочаровывает, когда мы чувствуем себя проигнорированными, невидимыми или эмоционально истощенными, наша психика начинает искать новые способы облегчения. Она может найти утешение в повторении, фантазии или даже в успокаивающих интонациях чат-бота. В эпоху цифровых технологий, когда нас окружает избыток информации и эмоциональный голод, многие люди стремятся не к близости в традиционном понимании этого слова, а к предсказуемости и возможности совместного регулирования эмоций по запросу. Это особенно заметно в мире, где любовь стала более поверхностной, игровой и эмоционально неуловимой. В приложениях для знакомств больше внимания уделяется перелистыванию, чем глубине. Текстовые сообщения заменяют разговоры. Отношения развиваются не только благодаря зрительному контакту и голосу, но и тщательно продуманным подписям и отложенным ответам. В этом контексте искусственный интеллект незаметно предлагает эмоциональную непосредственность, не требуя от нас эмоциональной отдачи. То, что когда-то мы могли обсуждать с партнером или психотерапевтом, сейчас все чаще передается на откуп различным системам. Хотя эти системы не могут полностью заменить общение, они могут создать иллюзию удовлетворения. Для людей, которые выросли в интернете или чьи самые глубокие эмоциональные переживания происходили через экраны гаджетов, эта иллюзия близости может казаться вполне реальной. Технологии будут продолжать развиваться, как и способы, которыми люди стремятся общаться. Вопрос не в том, станет ли искусственный интеллект более эмоционально интеллектуальным — он обязательно станет. Речь идет о том, какие потери и приобретения мы понесем, когда заменим реальный риск в отношениях искусственным сдерживанием. Отношения не всегда отражают нас самих. Они могут быть сложными, вызывать разочарование и противостоять нашим привычкам, но также и помогают нам расти. ИИ не способен на это. Он не может оспорить наши прогнозы или вызвать нашу защиту. Он не будет неправильно нас понимать и заставлять говорить более четко. Он не уйдет, но и не может по-настоящему остаться. Его присутствие лишь имитируется, а настройка закодирована. Но для людей, которые испытывают боль и отчаянно нуждаются в чувстве безопасности, это может быть не так важно в данный момент. Главное — то, что ИИ помогает им снова дышать. Он дает название буре, смягчает острые углы и позволяет почувствовать себя лучше. Это не провал. Это процесс адаптации. Но в то же время это и зеркало. Это показывает нам, чего не хватает в мире человеческих отношений. Многие люди сегодня не стремятся к традиционным связям. Они ищут стабильности, контроля и ощущения поддержки, не рискуя при этом потерять что-то важное. И в этом контексте искусственный интеллект выступает убедительным подтверждением этих тенденций. Однако, как мы знаем, искусственный интеллект — это лишь копия. Что еще предстоит исследовать — то, как это отразится на глубинных основах нашей эмоциональной жизни. Станем ли мы более самостоятельными или более отстраненными? Избавимся ли мы от некоторых вредных зависимостей или, возможно, приобретем новые? Станем ли мы более эмоционально развитыми или, наоборот, более закрытыми? Как напоминает нам Стивен Порджес, автор поливагусной теории, безопасность — это основа любых отношений. Когда мы не ощущаем безопасности рядом с другими людьми, наши системы ищут защиту в других местах. В мире, где любить становится все сложнее, искусственный интеллект может стать заменителем совместного регулирования. Искусственный интеллект обладает потенциалом для поддержки, регуляции и даже исцеления. Однако есть риск, что мы потеряем связь с качествами, которые делают настоящие отношения поистине преобразующими. Любовь, которая охватывает все сферы жизни, определяется не своим совершенством, а способностью выдерживать противоречия и хаос. Она позволяет нам раскрыться во всей нашей эмоциональной многогранности, а не просто отражать наши приятные реакции. Возможно, именно этого требует от нас сегодняшняя ситуация — не паниковать и не отступать, а исследовать. Как меняются наши потребности? Что мы ожидаем от технологий? И где те грани, которые мы все еще стремимся найти друг в друге? Будущее близости может оказаться не совсем человеческим. Возможно, это будет что-то гибридное, чего мы пока не до конца понимаем. Но если мы хотим оставаться в контакте с тем, что делает любовь преображающей, нам следует осознать, что мы размениваем. По материалам статьи «AI and the Future of Love» Psychology Today

Ипохондрия: как жить в мире с телом, которое предательски «врет»

Ипохондрию часто называют мнительностью, капризом или симуляцией. Со стороны человек, который приходит к врачу с очередным «несуществующим» заболеванием, выглядит странно. Но для того, кто живет с этим состоянием, ипохондрия — не прихоть, а сложный, изнурительный мир, в котором сконцентрированы ключевые проблемы современного человека: фоновая тревожность, утрата базового чувства безопасности, недоверие к миру и к официальной медицине в частности. Это мощнейшая психосоматика, которая мастерски симулирует самые страшные сценарии, заставляя тело по-настоящему болеть от страха. Как действующий ипохондрик, я вижу в этом расстройстве не слабость, а крик души, пытающейся справиться с неподъемной внутренней тревогой. Это полномасштабная война, где врагом становится собственное тело, а полем боя — сознание. Попробуем не жаловаться, а исследовать: почему ипохондрию можно считать настоящим, но непризнанным в быту заболеванием психики, на какие «болевые точки» личности она бьет, и как выстраивать стратегии защиты и самопомощи, чтобы бороться именно с ипохондрией, а не с самим собой. Что же скрывается за маской? Ипохондрическое расстройство — это не просто беспокойство о здоровье. Это устойчивая, всепоглощающая озабоченность мыслью о наличии серьезного, прогрессирующего заболевания. Ключевое слово — «мыслью». Мозг ипохондрика не выдумывает симптомы, он катастрофически их интерпретирует. Легкое покалывание становится признаком начинающегося инфаркта, головная боль — опухолью мозга, а обычное вздутие — раком кишечника. Корни ипохондрии уходят глубоко в историю. Первым «определителем» этого состояния считается Гиппократ, который использовал термин «ипохондрия» (от греч. «hypochondrion» — подреберье) для описания недугов, источник которых, как он полагал, находился в этой области тела — месте расположения селезенки и печени. Позже, во II веке нашей эры, Клавдий Гален развивал идею о том, что это состояние связано с расстройством нервной системы. Однако настоящий прорыв в понимании ипохондрии как психического феномена совершил Зигмунд Фрейд, связав ее с неотработанной тревогой и вытесненными конфликтами, которые находят свой выход через телесные симптомы. Современная диагностика опирается не на анализ самих симптомов (они могут быть любыми), а на поведенческие и когнитивные паттерны: • Навязчивый поиск информации: постоянное изучение симптомов в интернете либо в медицинской литературе. • Избыточный самоконтроль: многократная проверка пульса, давления, осмотр тела на наличие новых родинок или изменений. • Избегающее поведение: боязнь посещать врачей (дабы не услышать «страшный» диагноз) или, наоборот, частая потребность в консультациях и обследованиях. • Катастрофизация: любое ощущение в теле автоматически интерпретируется как признак смертельной болезни. Ипохондрия — это не случайный сбой. Она всегда бьет по самым уязвимым местам человеческой психики, таким как: • Утрата базового доверия к миру. Это фундаментальное чувство, формирующееся в детстве, дает нам уверенность, что мир в целом безопасен, а наше тело — надежный союзник. Когда это доверие подорвано (травмой, потерей, нестабильным окружением), тело перестает быть крепостью и становится источником постоянной угрозы. • Экзистенциальная тревога и страх смерти. Ипохондрия — это, по сути, персонифицированный ужас перед небытием. Борясь с мнимой болезнью, человек бессознательно борется со смертью, пытаясь взять под контроль то, что контролю в принципе не подлежит. • Потребность в заботе и внимании. В обществе, где болеть «неприлично», а жаловаться — признак слабости, болезнь становится единственным социально одобряемым способом получить поддержку и сочувствие. Тело «говорит» то, что не может сказать его хозяин: «Мне нужна помощь, я не справляюсь». • Невыраженные эмоции и психосоматика. Гнев, обида, тоска, которые не нашли выхода, часто «оседают» в теле. Ипохондрический ум, не способный распознать их истинную природу, приписывает их соматическому недугу. Так психическая боль превращается в физическую, с которой бороться кажется проще. Борьба с ипохондрией — это не война на уничтожение, а партизанские действия по установлению перемирия. Она требует принятия и понимания, а не самобичевания. Краеугольный камень первой помощи себе — психотерапия. Помочь могут несколько современных подходов: • Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ): помогает выявить иррациональные мысли-катастрофы («покалывание = рак») и заменить их более реалистичными. • Терапия принятия и ответственности (ACT): учит принимать тревожные мысли как «просто мысли», не подчиняясь им, и направлять энергию на ценные для себя действия. • Метакогнитивная терапия: помогает понять, что проблема не в самих мыслях, а в нашей реакции на них (постоянная проверка, поиск подтверждений). • Работа с тревогой. Поскольку ипохондрия — дочь тревоги, будут полезны техники для ее снижения. Это могут быть дыхательные практики и медитация: помогают укорениться в «здесь и сейчас», вырывая из плена пугающих фантазий о будущем. И, конечно, телесные практики: йога, плавание, бег. Они в данном случае не столько «укрепляют здоровье», сколько возвращают связь с телом как с источником силы и удовольствия, а не только боли. • Информационная гигиена. Жесткий, но необходимый шаг — запретить себе «гуглить» симптомы. Попробуйте договориться с собой: «У меня есть один доверенный врач. Только его мнение я считаю авторитетным». Безусловно, ипохондрия рождается у людей, подверженных высокой тревожности. Это лечится, но поскольку корень этой тревожности за годы формирования стал частью личности, искоренить ее на 100% может не получиться никогда. И здесь кроется важнейший инсайт: если это часть личности — значит, это вы. И эту часть тоже нужно принять. Все чувства страха понятны. Но ключевой вопрос — осознанность: предпринимаете ли вы действия, чтобы помогать своему организму, или только переживаете? Если вы прошли необходимые обследования и врачи исключили патологию, значит, вы сделали все, что могли. Дальнейшее просиживание в очереди к новому специалисту или неделя парализующего страха перед МРТ — это не забота о здоровье, это украденная у себя жизнь. Да, страшно ждать результатов. Но спросите себя: что вы делаете с этой неделей ожидания? Проживаете ее в страхе или наполняете ее жизнью? Осознание, что не все вам подконтрольно — горькое, но освобождающее. И вот еще одно наблюдение, которое помогло мне впервые взять ипохондрию под контроль. Все люди хотят чувствовать, ведь пока ты чувствуешь — ты живой. Но наш мозг ленив и автоматизирует рутину, которая составляет 80% нашей жизни. Мы проживаем ее на автопилоте, без ощущения включенности. Когда же мы по-настоящему чувствуем? В яркие моменты: счастья, путешествий, праздников. Или в негативе — в страхе, боли, борьбе с болезнью. Что мы проживаем дольше и «качественнее»? К сожалению, негатив. Счастье от отпуска быстротечно, а страх перед болезнью может длиться месяцами. И тогда подсознание делает «выгодный» выбор: чтобы ощутить себя живым, проще привлечь проблему, чем организовать себе праздник. Значит ли это, что за ипохондрией подсознательно кроется желание привлекать проблемы, чтобы чувствовать? Вопрос без однозначного ответа, но сам факт его рассмотрения меняет взгляд на проблему. Как только я увидела эту связь, мне стало понятно: гораздо приятнее концентрироваться на позитиве. Но для этого нужно изменить подход к «скучной» рутине, из которой мы так отчаянно пытаемся вырваться любыми способами, даже через болезнь. Мне помогла простая практика «Приятности дня» — нечто среднее между дневником благодарности и вечерним ритуалом с близкими. Каждый вечер мы с семьей делимся 3-5 приятными моментами, которые случились с нами за день. Сначала это было трудно: «Что в этом дне могло быть хорошего?». Но мозг — гибкая система. Он быстро перепрограммируется на поиск хорошего. Первая чашка кофе, лучик солнца в окне, улыбка прохожего, интересная задача на работе, вкусный ужин. Мозг начинает сканировать день не на предмет опасностей, а на предмет мини-радостей, чтобы вечером было чем поделиться. Программирование на поиск хорошего — замечательный подход, который может принести множество выгод, перевешивающих мнимые «выгоды» ипохондрии. Это не значит отрицать проблемы и риски. Забота о здоровье должна оставаться важным приоритетом, и важно слышать предупреждения своей интуиции. Но когда вы сделали все, что могли, вместо тяжелого ожидания спросите себя и своих близких: «А какие приятности окружали вас сегодня?». Пусть этот простой вопрос станет вашим первым шагом к прекрасному здоровью — не только тела, но и души, которая так устала бояться и так хочет, наконец, жить.

«Сад чудес» и несостоявшаяся пищевая революция Даниэля Бертло

В начале 1920-х годов на левом берегу Сены, неподалеку от Парижа, на участке земли, зажатом между возвышающейся Парижской обсерваторией и зелеными массивами парка Шале, цвел небольшой лабораторный сад. В отличие от обычного сада с ухоженными растениями и запахом свежевскопанной земли, этот имел индустриальный вид. «Сад чудес», как окрестил его один из журналистов, был заставлен возвышающимися белыми ящиками, снабжаемыми водой из больших стеклянных сосудов. В соседних теплицах находилось не менее необычное оборудование. Но настоящее чудо происходило внутри приземистых лабораторных зданий. В августе 1925 года автор журнала Popular Science Норман К. Макклауд описал, как Даниэль Бертло — отмеченный наградами французский химик и физик — проводил в своем «Саду чудес» революционные эксперименты по созданию «фабричных овощей». Бертло (сын знаменитого французского химика и дипломата XIX века Марселена Бертло) использовал сад для развития новаторских работ своего отца. С 1851 года старший Бертло начал создавать синтетические органические соединения, такие как жиры и сахара (именно он ввел название «триглицерид»), из неорганических соединений — водорода, углерода, кислорода и азота. Это был первый революционный шаг на пути к созданию искусственной пищи. Как писал Макклауд, мужчина получал пищевые продукты искусственным путем, подвергая различные газы воздействию ультрафиолета. Эти эксперименты показали, что с помощью света растительную пищу можно производить из газов воздуха. Но эксперимент Бертло не получил широкого распространения. Спустя столетие большая часть продуктов по-прежнему производится традиционным способом — выращиванием растений. Однако идея производства еды в контролируемых промышленных условиях набирает популярность. Возможно, идея изобретателя все-таки принесла свои плоды — просто не так, как он себе это представлял. Революция в пищевой химии Бертло не смог полностью достичь своей цели и искусственно воспроизвести то, что растения делают естественным путем. Тем не менее его эксперименты, какими бы сенсационными они ни казались сегодня, в 1925 году считались нормальными. А все потому, что открытия его отца произвели революцию в химии и вызвали волну невероятного оптимизма в отношении будущего пищевой промышленности. К 1930-м годам ученые начали синтезировать все: от витаминов до лекарств вроде аспирина и пищевых добавок (искусственных загустителей, эмульгаторов, красителей и ароматизаторов). В 1894 году в интервью журналу McClure’s отец Бертло отметил, что к 2000 году вся пища станет искусственной и люди будут питаться искусственными мясом, мукой и овощами. По мнению ученого, пшеничные и кукурузные поля исчезнут с лица земли, а коров, овец и свиней перестанут разводить, потому что мясо будут производить напрямую из их химических компонентов. Добро пожаловать в «Сад чудес» Целью младшего Бертло было производство «сахара и крахмала без участия живых организмов». Для достижения этого он задумал фабрику с огромными стеклянными резервуарами. Газы закачивались бы в эти емкости, а «с потолка свисали бы лампы, излучающие ультрафиолетовый свет». Мужчина представлял, что, когда химические элементы соединятся, «сквозь стеклянные стенки резервуара мы увидим нечто вроде легкого снегопада, который будет скапливаться на дне резервуаров». Конечными продуктами должны были стать растительные крахмалы и сахара, созданные в результате точного воспроизведения работы природы. К 1925 году ему уже удалось с помощью света и газов (углерода, водорода, кислорода и азота) создать соединение формамид, которое используется в производстве сульфаниламидных препаратов (разновидность синтетических антибиотиков), других лекарств, а также промышленных товаров. Но на этом прогресс в воссоздании фотосинтеза остановился. Бертло скончался в 1927 году — через два года после выхода статьи Макклауда в Popular Science — так и не осуществив свою мечту. Несмотря на смелые прогнозы того времени, производство продуктов питания только из воздуха и света в 1925 году было крайне амбициозной задачей, хотя бы по той причине, что фотосинтез был плохо изучен. Этот термин был введен всего за несколько десятилетий до этого, когда влиятельный американский ботаник Чарльз Барнс выступил за более точное описание внутренних механизмов растения. Хлорофилл открыли в предыдущем веке, но то, что происходит на клеточном уровне в растениях, в основном оставалось на уровне теорий вплоть до 1950-х годов. Бертло, возможно, был прав в своих экспериментах, придав импульс развитию будущей индустрии искусственного питания, но он был далек до копирования природного процесса. Однако недавние открытия, возможно, все же позволили найти обходной путь — в зависимости от того, что вы понимаете под словом «еда». Современный ответ саду Бертло От вертикальных ферм и гидропоники до генетически модифицированных культур — с 1960-х годов коммерческое сельское хозяйство было сосредоточено на получении большей урожайности с использованием меньшего количества ресурсов, включая землю, воду и питательные вещества. Начало этому положил лауреат Нобелевской премии мира американский биолог Норман Борлоуг. Он способствовал «зеленой революции», выведя методом селекции низкорослый и высокозернистый сорт пшеницы. Теоретически пределом этой «революции» стало бы полное освобождение производства продовольствия от традиционного сельского хозяйства, исключая все ресурсы, кроме воздуха и света, как и задумывал Бертло. В прошлом столетии люди постепенно приблизились к созданию еды буквально из ничего, добившись прогресса в расшифровке сложных биохимических процессов, связанных с физиологией растений. Но со времен экспериментов Бертло стало понятно, что фотосинтез нелегко воспроизвести в промышленных масштабах. Однако компании все же пытаются. В апреле 2024 года Solar Foods открыла завод в финском городе Вантаа. Это современное предприятие, где работники контролируют большие резервуары, заполненные атмосферными газами. Внутри этих емкостей вода превращается в богатую белком жидкую субстанцию. После обезвоживания она становится золотистым порошком, насыщенным белком и другими питательными веществами, готовым к превращению в пасту, мороженое и протеиновые батончики. Солеин (solein) напоминает то, к чему стремился Бертло, как и сам завод, который, согласно корпоративному пресс-релизу 2025 года, использует атмосферные газы, чтобы сделать возможным «производство продуктов питания в любой точке мира, поскольку оно не зависит от погоды, климатических условий или использования земли». Но на этом сходство с видением французского ученого заканчивается. Solar Foods действительно не требует для производства пищи земли или растений, но их технология основана на живом организме. Используя одну из форм ферментации, она полагается на микроб, который «переваривает» воздух и воду, чтобы произвести белок. Американская компания Kiverdi использует схожий процесс микробной ферментации, изначально разработанный NASA еще в 1960-х годах для дальних космических полетов. Австрийская компания Arkeon Technologies разработала собственную технологию ферментации для производства пищи из углекислого газа без необходимости использования земли или других питательных веществ. Кажется, микробная ферментация открывает многообещающую новую главу в создании синтетических продуктов, но не ждите, что помидоры или кукуруза в ближайшее время начнут появляться из воздуха — это не искусственный фотосинтез. Понимание фотосинтеза столетие назад было примитивным, но Бертло во многом опередил свое время — его видение оказалось удивительно пророческим. Хотя люди до сих пор не поняли, как химически воспроизвести фотосинтез, стоит признать некоторые успехи, сделанные только за последнее десятилетие. Упомянутые компании могут помочь удалить избыток углекислого газа из атмосферы, одновременно предлагая решения для будущих продовольственных кризисов. А могут и не помочь. Это покажет только следующее столетие. По материалам статьи «100 years ago, scientists thought we’d be eating food made from air» Popular Science

Декадент и символист Андрей Белый

«Роль юродивого, анархиста, декадента, шута мне послана свыше. С покорностью принимаю ее», — так писал о себе Андрей Белый. Его имя известно многим, но мало кто помнит, что это псевдоним. Настоящее имя поэта — Борис Бугаев. Экстравагантная, яркая личность, вокруг которой всегда клубилось много тайн и загадок. Мистический поэт, чьи стихотворения сложны для понимания, но незаменимы среди других представителей символизма. Авантюризм, революционность поэзии, бесстрашие перед новыми формами и прогрессом стихотворной рифмы — все это было присуще Андрею Белому. Но он не всегда был таким. Борис Николаевич родился в семье ученых. Его отец был математиком и прививал сыну любовь к точным наукам, мать учила его музыке и литературе. Бориса отдали учиться в частную гимназию, где уже тогда он начал интересоваться русской словесностью, философией и буддизмом. Еще будучи гимназистом, он входил в круг московской интеллигенции и общался со многими поэтами и писателями. Семья Бугаевых жила в доме на Арбате и была знакома с братьями Соловьевыми. Михаил Соловьев был преподавателем географии и истории, Владимир Соловьев — известным философом, чьи трактаты влияли на символистов и отношение к устройству семьи. Поэты и литераторы постоянно были у них в гостях, куда приглашали и Бугаевых. Так Борис познакомился с Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским, одними из главных представителей течения символизма. Несмотря на интерес к литературе, Борис начал учиться на физико-математическом факультете Московского университета. Но уже в 16 лет попробовал себя в прозе и поэзии. Те первые попытки были безжалостно уничтожены молодым человеком, но благодаря им он сразу же нашел свой стиль — писал не стихи, а «симфонии». Это была мистическая поэзия, сливающаяся ритмически для целостного звучания. В них не были важны сюжет и суть, которые хотел донести Бугаев, важным было, как слышится произведение и как оно читается. Свои симфонии он опубликовал только в 1901 году под названием «Драматическая симфония». Поэт не мог показать свои труды миру из-за страха, что их декадентство будет не одобрено родителями. Тогда Михаил Соловьев предложил Борису публиковаться под псевдонимом — так появился «Андрей Белый». Опубликованных симфоний было четыре. Это сложные для понимания стихотворения, в которых поэт отразил множество отсылок к философии: Канту, Шопенгауэру, Ницше и Владимиру Соловьеву. В 1903 году Белый организовал интеллектуальный кружок «Аргонавты», куда вошли писатель Эллис, братья Эмилий и Николай Метнеры, занимающиеся музыкой. Кружок также посещали Гиппиус и Мережковский. Они обсуждали литературу, поэзию, музыку и философию. Белый был знаком с Сергеем Соловьевым, племянником Владимира Соловьева. Именно Сергей открыл Белому стихотворения Александра Блока. И имя этого писателя отныне стало неразрывно связано с судьбой поэта. Это была дружба на грани безумия. Белый вдохновлялся Блоком, ведь он считался основоположником символизма. Их первые переписки были сдержанны, но в них чувствовалось, что поэты понимают друг друга — они обсуждали литературу и философию, политику и мистику. И спустя время переписка переросла в настоящее чувство — дружеское плечо, которое один был готов подставить другому. Камнем преткновения между ними стала жена Блока. Любовь Менделеева была той самой «Прекрасной Дамой» для своего мужа, она стала его музой и главным вдохновителем. Но их брак был неоднозначным. Современники называли его олицетворением «мистерии», ведь в нем было больше духовного, чем телесного. Это был союз не двух людей, а музы и пророка. Именно такое устройство семьи провозглашала философия Владимира Соловьева, которой следовал Блок. Андрей Белый влюбился в Любовь сразу, той самой земной любовью, о которой она мечтала, находясь в браке с Блоком, и которой ей не хватало. Переписки Белого и Менделеевой все больше переходили грань дозволенного между просто знакомыми. Блок все знал и находился в настоящей агонии. Любовный треугольник был мучителен для всех: Белый не скрывал своей любви и просил Менделееву уехать с ним, Блок мучился от того, что мог одновременно потерять двух родных людей, а Менделеева разрывалась между любовью к мужу и тем глотком свежего воздуха, который дарила ей любовь Белого. Страдания закончились, когда Любовь выбрала остаться с мужем, запретив Белому писать ей письма. Дружба между поэтами была восстановлена несмотря на то, что за годы мучений Белый успел вызвать Блока на дуэль, раскаяться, снова разорвать отношения и затем опять умолять вернуть дружеские чувства. Эти внутренние страдания стали плацдармом для создания лучших работ Андрея Белого. В тот период он задумал написать трилогию «Восток или Запад», в центре которой разворачивалась судьба писателя Петра Дарьяльского. Герой разрывался между двумя женщинами: обычной крестьянкой и девушкой из высшего общества. Первая часть вышла в 1909 году под названием «Серебряный голубь». Но настоящим успехом стала вторая — роман «Петербург». Современники отзывались о нем с восторгами. Владимир Набоков писал, что это «второй по значению роман в литературе двадцатого века». Белый хотел отразить на страницах романа двухсотлетнюю историю города. Он рассказывал о Медном Всаднике, записывал все страшные легенды, которые ходили по Петербургу. Он создал мистический образ города, каким когда-то его видел Достоевский. Третья часть так и не была написана, но Белый активно развивался в поэзии и публицистике. В своем сборнике «После разлуки» он впервые ввел понятие «мелодизма», где объяснял, что для него стихотворение — «это песня», что «поэт носит в себе мелодии», а сам является «композитором». В то же время он встретил еще одну женщину, которая повлияла на его судьбу. Анна Тургенева, родственница Ивана Тургенева, идейно поддерживала Белого. Вместе они изучали антропософское учение Рудольфа Штейнера. По нему каждый человек считался тайным источником сил, во что верили поэты-символисты. Тургенева и Белый поженились и начали жить в Швейцарии. Они были вместе до 1920-х годов, пока Анна не поняла, что ее путь — аскетизм. Антропософское учение больше признавало единение душ, нежели тел. Анна больше не могла быть для Белого той женой, которую он хотел видеть рядом с собой. Неожиданно у поэта вспыхнули чувства к сестре Анны, Наталье. Но их он боялся и о том времени вспоминал так: «В этот же месяц, во время мучительной бессонницы, вызванной переутомлением, меня стали посещать эротические кошмары: я чувствовал, как невидимо ко мне появляется Наташа и зовет меня за собой на какие-то страшные шабаши». Поэт не выдержал и уехал сначала в Германию, а затем вернулся на родину. Ему было сложно пережить революцию и развод. Ходасевич вспоминал, как Белый танцевал в барах фокстрот и был на грани «истерии». «То был не просто танец пьяного человека: то было, конечно, символическое попрание лучшего в самом себе, кощунство над собой, дьявольская гримаса себе самому». В 1923 году Андрей Белый женился во второй раз на Клавдии Васильевой, также участнице движения антропософской философии. Это был счастливый брак, который продлился недолго. Три года спустя Андрей Белый получил тепловой удар на отдыхе в Коктебеле. Он не смог от него оправиться и попал в больницу — у него случился инсульт. В 1934 году поэт скончался, ему было всего 53 года. Несмотря на свою короткую жизнь, он внес неоценимый вклад в русскую поэзию. Своим учителем его считали Сергей Есенин, Владимир Маяковский и Игорь Северянин. Его творения до сих пор считаются эталоном модернистской поэзии и прозы. А роман «Петербург» современные критики называют «главным и, может быть, последним романом Серебряного века».