Кроссворд, который невозможно разгадать

История знает немало троллей, однако, неофициально, одним из первопроходцев в этом деле считается художник Антон Ольшванг. В 1998 году на автобусных остановках Самары стали появляться придуманные им необычные кроссворды, которые буквально приводили в бешенство прохожих, коротающих ожидание транспорта в попытках его решить. Все дело в том, что ответов на вопросы этого кроссворда просто не существует в природе! Однако, кто знает, быть может именно вам удастся его разгадать? Нажмите на изображение, что открыть картинку. По горизонтали: 1. Незаметно склеенная посуда. 6. Сюрприз, известный заранее. 7. Человек, опоздавший на поезд или самолет. 9. Старое насекомое. 11. Минута, оставшаяся до встречи. 12. Квартира с большим количеством мебели. 13 Неуслышанный будильник. 20. Разросшаяся крапива. 21. Выросшие ноги. 22. Вовремя спрятанный предмет. 23. Незнакомое слово. 24. Стул, крутящийся только по часовой стрелке. 26. Двести грамм сыра. 30. Неприятная телепередача. 31. Мерный, повторяющийся звук. 32. Платье подруги. 33. Минимальный суверенитет. 34. Забытый в холодильнике продукт. 35. Любимая работа, выполняемая каждый день. По вертикали: 2. Действие, стимулирующее принятие решения. 3. Стертые обои. 4. Легкое нарушение в дорожном движении. 5. Мнение со стороны. 8. Чувство социального неравенства. 10. Чистая, но непрозрачная вода. 14. Одетый наизнанку свитер. 15. Научное открытие без эмоциональной окраски. 16. Тупая сторона ножа. 17. Следы от чернил в кармане. 18. Пыль в недоступных местах. 19. Старое одеяло. 25. Пустая катушка. 27. Хорошая привычка. 28. Опыт в стихосложении. 29. Абсолютная материальная ценность. Если вам удастся разгадать этот кроссворд, пожалуйста, напишите нам. Желаем удачи!

Подборка блиц-фактов №98

Антибиотики были открыты случайно. Александр Флеминг оставил пробирку с бактериями стафилококка без внимания на несколько дней. Из-за обычного для его лаборатории беспорядка в пробирке выросла колония плесневых грибов и стала разрушать бактерии, а затем Флеминг выделил активное вещество — пенициллин. Ацтеки использовали в качестве денег бобы какао. Известны случаи подделки подобной денежной единицы — пустая оболочка заполнялась землей или глиной. Боевые слоны были известны не только своей мощью, но и прагматичностью и даже трусостью. Для защиты своей пехоты от бегущих назад слонов карфагеняне и греки убивали их, вгоняя слону специальный кол в темя. Большинство жителей Исландии не имеют привычной нам фамилии, а обозначаются по имени и отчеству. Например, Магнус Карлссон — это Магнус, сын Карла, а Анна Карлсдоттир — это Анна, дочь Карла. В 1502 году высадившаяся на неизвестный берег экспедиция Колумба обратила внимание на местных индейцев, увешанных золотыми украшениями. Думая, что здесь находятся залежи золота, испанцы назвали свое открытие Коста-Рика, что в переводе означает «богатый берег». Впоследствии выяснилось, что Коста-Рика очень бедна полезными ископаемыми. В XVI веке в Италии за прочтение ежедневного публичного листка с информацией платили одну мелкую монету — газету. Впоследствии название монеты перешло к самому листку. В 1681 году набатный колокол Кремля был заключен в Никольско-Карельский монастырь за то, что своим звоном нарушил сон царя Фёдора Алексеевича. В 1591 году по приказу Бориса Годунова отрубили уши и вырвали язык Угличскому колоколу, сообщившему народу о гибели царевича Димитрия; затем его сослали в Тобольск. В 1827 году правитель Алжира ударил французского посла мухобойкой по лицу во время жаркой дискуссии по поводу неуплаченных долгов. Это послужило поводом для французского вторжения в Алжир через 3 года и последующей более чем столетней оккупации. В 1880 году управляющий ирландского имения Чарльз Бойкотт боролся с забастовкой рабочих против несправедливой арендной платы. В ответ общество подвергло его изоляции: соседи перестали с ним разговаривать, магазины отказывались обслуживать его, а в церкви люди не садились рядом и не разговаривали с ним. Такой метод сопротивления в большинстве языков мира сегодня называется бойкотированием. В XIX веке актрисы отказывались играть Софью в «Горе от ума» со словами: «Я порядочная женщина и в порнографических сценах не играю!». Такой сценой они считали ночную беседу с Молчалиным, который ещё не был мужем героини. В 1910 году преступник, приговорённый к казни, крикнул в толпу: «Пейте какао Ван Гуттена!» в обмен на солидную сумму от производителя какао для наследников. Эта фраза попала во все газеты, и продажи резко увеличились. В 1917 году НХЛ изменила правило, разрешив вратарям падать на лёд при попытках остановить шайбу. До этого голкиперы получали за это малый штраф и дополнительный денежный штраф в 2 доллара. Подобные штрафы от 2 до 15 долларов в то время сопровождали и все другие предусмотренные правилами фолы. В 1925 году Нобелевскую премию по литературе присудили Бернарду Шоу, который назвал это событие «знаком благодарности за то облегчение, которое он доставил миру, ничего не напечатав в текущем году». В 1938 году журнал «Тайм» назвал Адольфа Гитлера «Человеком года». Правда, это был единственный раз, когда фотография человека года не была размещена на обложке журнала. На Олимпийских играх 1948 года сборная Индии по футболу играла босиком, после чего ФИФА прямо запретила такой стиль. На чемпионат мира 1950 года Индия вышла автоматически после того, как все соперники по отборочной группе снялись с соревнований. Однако Индийская футбольная ассоциация решила не отправлять сборную в Бразилию якобы в связи с этим запретом ФИФА. Капитан сборной Сайлен Манна впоследствии вспоминал, что нежелание играть босиком было всего лишь отговоркой, а на самом деле ассоциация не осознала значимость турнира, посчитав Олимпиады гораздо важнее. Больше индийцам не удавалось квалифицироваться ни на один мундиаль.

Об истинных причинах женского постоянства

Группа сорокалетних девчонок решила собраться и пообедать вместе. Поразмыслив, они выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там много молодых официантов в обтягивающих брюках. Через 10 лет, когда им исполнилось 50, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там хорошая еда, большой выбор вин и симпатичные официанты. Еще через 10 лет, когда им исполнилось 60, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там тихо, красивый вид на океан и вежливые официанты. Через 10 лет, когда им исполнилось 70, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что там есть лифт и можно подняться в обеденный зал в инвалидной коляске, а официанты всегда готовы помочь. Через 10 лет, когда им всем исполнилось 80, они опять решили пообедать вместе. Выбрали ресторан «Морской бриз», потому что раньше там еще не бывали.

9 книг о сильных женщинах

В этой подборке вы найдете не только образы и характеры, созданные талантливыми писателями разных времен, но и реальные истории женщин, не дрогнувших под натиском судьбы и сумевших доказать себе и миру, что даже самая хрупкая, нежная, трепетная представительница прекрасной половины человечества способна бороться и побеждать. Падать и подниматься, защищать себя и своих близких, не теряя при этом способности любить и дарить свою любовь тем, кто ей дорог. «Вечная принцесса» Филиппа Грегори Исторический роман Филиппы Грегори об испанской принцессе Екатерине Арагонской, которая с детства была обручена со старшим сыном короля Англии, и позже вышла за него замуж. После его смерти принцесса стала молодой вдовой, что не стало препятствием для её брака с младшим братом своего первого мужа, а в последствии королем Англии — Генрихом VIII. Отважная и целеустремленная Екатерина делает все, чтобы стать королевой Англии и исполнить свое предназначение. «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл Классический роман Маргарет Митчелл, события которого происходят в 1860-х годах в США, в разгар гражданской войны и после ее окончания. Избалованная, очаровательная и капризная Скарлетт О`Хара проживает свою беззаботную юность в Джорджии в родном поместье. У нее есть любящие родители, сестры, поклонники, готовые на все ради одной только ее улыбки. Но Гражданская война унесет всю эту размеренную жизнь. Только сильный характер и непреклонность помогут Скарлетт выстоять в новом мире. «Зулейха открывает глаза» Яхина Гузель Шамилевна Роман Гузели Яхиной повествует о Зулейхе, женщине из глухой татарской деревни, жизнь которой подчинена патриархальным устоям. Все заканчивается зимой 1930 года, во времена раскулачивания, в результате которого Зулейха, вырванная из привычной среды, оказывается на пути в Сибирь. Эта история маленькой и хрупкой, но сильной и светлой женщины, на чью долю выпало столько испытаний, что не каждый выдержит, выстоит и не сломается. «У войны не женское лицо» Светлана Алексиевич Роман-исповедь о тех женщинах, которые прошли войну. Светлана Алексиевич взяла интервью более чем у 800 женщин и ей удалось разговорить своих собеседниц. Подобные рассказы часто замалчивались в России. Именно поскольку они женщины, эти истории не соответствовали стандартизированному образу героя Великой Отечественной войны. «Тайная жизнь пчел» Сью Монк Кидд Главная героиня книги — 14-летний подросток Лили Оуэн. Девочка наполовину сирота: в детстве она лишилась матери и живет с отцом, который издевается над ней. В конце концов, подросток сбегает из дома и вместе со своей няней отправляется в путешествие по следам своей мамы. Путь ей указывают личные вещи умершей, которые Лили трепетно хранит. Одна из них — открытка с чернокожей мадонной. Во время путешествия Лили предстоит не только узнать нечто новое о своей маме, но и заново открыть себя. «Крутой маршрут» Евгения Гинзбург «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург начался в страшном 1937-м, ей было чуть больше тридцати, и закончился, как у многих, только после смерти Сталина. Восемнадцать лет неволи — тюрьма, лагерь, ссылка, снова тюрьма… Трехлетний сын Вася, будущий писатель Василий Аксенов, «познакомился» с матерью уже подростком, в Магадане, между двумя ее арестами. В 1957 году Евгения Семеновна начала работу над книгой воспоминаний, которая была издана сначала за границей, а в 1988-м и в СССР. "Хроника времен культа личности" стала одним из главных произведений о сталинских лагерях, и первым — документальным — написанным женщиной. «Ребекка» Дафна Дюморье После смерти своей горячо любимой жены английский аристократ Максимилиан де Уинтер знакомится с юной девушкой. Вскоре он делает ей предложение, и вместе с ней они прибывают в его родовое поместье Мэндерли. В огромном мрачном особняке все напоминает новой хозяйке о ее погибшей предшественнице — прекрасной и утонченной Ребекке де Уинтер. Странное поведение Максимилиана, настороженность, всеобщие недомолвки повергают героиню в трепет. После нескольких месяцев она узнает страшную правду о прошлом обитателей Мэндерли. «Цвет пурпурный» Элис Уокер Роман написан в эпистолярном жанре: главная героиня Сили — молодая темнокожая девушка — пишет письма Богу и своей сестре Нетти. Сили пишет письма Богу, как единственному собеседнику, который всегда "на связи". Своему получателю Сили доверяет как бытовые горести, вроде тяжёлой работы по дому и присмотром за детьми мужа, так и более ужасные вещи, которые ей пришлось пережить. Героиня покорно и стойко принимает окружающую её действительность, вся её жизнь подчинена запретам, но она пытается находить утешение в простых радостях. «Остров в глубинах моря» Исабель Альенде «Остров в глубинах моря» — исторический роман классика латиноамериканской литературы Исабель Альенде о рабстве, мире куртизанок и легких деньгах плантаторов. Двадцатилетний француз Тулуз Вальморен прибывает из Франции на плантацию к своему отцу. Отец вскоре погибает, и сыну приходится взять дело на себя. Несмотря на молодость, ему удается за несколько лет превратить плантацию в процветающее предприятие. Все дело в том, что весь успех строится на эксплуатации труда рабов из Африки, проживающих в нечеловеческих условиях. Молодой плантатор посещает дорогих куртизанок и спит с красивыми рабынями-подростками. Рабыня по имени Зарите становится одной из рассказчиц книги.

25 шикарных комедий 1980-х, которые вы могли пропустить

1980-е — это золотая эпоха по-настоящему искренних и веселых комедий, расцвет жанра смешного кино! Эта подборка поможет вам приятно провести время и посмеяться от души. Рождественские каникулы / Christmas Vacation В доме Грисуолдов празднуют Рождество. Время когда дарят подарки, звучат гимны, радостно мерцают огоньки рождественской елки… Но погодите-ка: эта елка вовсе не мерцает. Она вся в огне! Рождество — прекрасное время для Кларка Грисуолда и его семьи. Гонки «Пушечное ядро» / The Cannonball Run Приз в кругленькую сумму получит тот из участников транснациональной автомобильной гонки, кто первым придет к финишу. Гонки, как обычно, без правил, и участвуют в них самые отчаянные и бесшабашные гонщики мира. Главное — стать первым любой ценой. Аэроплан / Airplane! Роберт Хейс исполняет роль бывшего военного летчика, оказавшегося на борту самолета, экипаж которого из-за пищевого отравления оказался не в состоянии управлять аэробусом. Хейс вместе со стюардессой вынуждены стать спасителями пестрой компании пассажиров, оказавшихся на грани гибели. Новоявленного пилота и его помощницу ждут немыслимые трудности и невероятные приключения. Отпетые мошенники / Dirty Rotten Scoundrels Судьба сводит двух «отпетых мошенников» — Фредди Бенсона и Лоуренса Джемисона, специализирующихся в качестве жиголо в оболванивании богатеньких дам. В городке, где-то на юге Франции, Фредди сначала берет уроки у мэтра Лоуренса, но, повздорив, коллеги заключают пари: кто из них первый охмурит незнакомую богатую женщину, тот остается в городе, а проигравший должен убраться. Предмет спора не замедлил явиться в виде симпатичной и обаятельной «мыльной королевы» Америки — Дженет. Друзьям невдомёк, что Дженет раскусила их сразу, затеяв с мошенниками свою игру… Полицейская академия / Police Academy Мирные жители США находятся в опасности! Мэр города принял новый закон: больше нет никаких ограничений при приеме на службу в полицию. Вес, пол, рост и слабые умственные способности никому не помешают поступить в полицейскую академию. Приемные комиссии ломятся от толстяков, ботаников и уличных хулиганов. Преподаватели академии в шоке и намерены любым способом избавиться от студентов. Но экзамены, физподготовка и гей-бары абсолютно не страшат новичков. Не такое видали! Большой / Big 12-летний мальчишка очень хочет стать большим, и вот его желание сбывается. Он как бы вселяется в тело 30-летнего мужчины, каким он будет еще через много лет. Этот взрослый ребенок делает головокружительную карьеру в бизнесе игрушек — в большом игрушечном магазине, любимом детище бизнесмена Лоджа. Однако природа берет свое. Быть большим хорошо, но пропустить детство тоже не хочется. Гремлины / Gremlins Очаровательный пушистый зверек Гремлин способен растрогать даже камень. Вдобавок, у него — абсолютный слух! Только будьте осторожны: он может погибнуть от солнечного света. На него нельзя брызгать водой. А что будет, если накормить его после полуночи, просто страшно себе представить… Поездка в Америку / Coming to America Наследный принц африканского государства хочет сам найти себе жену и едет для этого в Америку. Там он представляется обычным человеком и поступает на работу в закусочную, так как его выбор пал на дочь хозяина. Флетч / Fletch Этого безумного парня друзья зовут просто Флетч, и он — великий мастер перевоплощения и прирожденный хамелеон. Его журналистские расследования — всегда головокружительные авантюры и удивительные приключения. Как-то раз, готовя очерк о торговле наркотиками, Флетч переодевшись бомжом, отправляется собирать информацию. Но вместо информации, Флетч получает совершенно невероятное предложение. Господин, по имени Алан Стэнвик предлагает лже-бомжу убить его за «скромное» вознаграждение в 50 тыс. долларов. Новоявленный заказчик сообщает Флетчу, что смертельно болен, дни его сочтены, но если Стэнвику «помогут» отправиться на тот свет, то его жена получит значительную страховку… Гольф-клуб / Caddyshack Гольф… Спокойный, размеренный и интеллигентный вид спорта. Как бы не так! В нашем клубе любителей этой игры кипят невиданные страсти! Вот, например, Карл Спаклер, безумный смотритель поля, уже объявил Третью Мировую Войну… суслику-террористу. А важный судья Смайлз так одержим игрой, что не замечает, как его прелестная племянница похотливо поглядывает на «местных» мужчин. А самодовольный плейбой Тай Уэбб? Он прекрасно бьет он по мячу, но не подозревает, что ему самому скоро наподдадут как следует! Охотники за привидениями / Ghost Busters В конце двадцатого века оказывается, что в Нью — Йорке живут не только обычные граждане, но и… привидения. Многомиллионное население не может противостоять натиску сверхъестественного. В конце концов на пути бесчисленных монстров не остается никого — кроме троих ученых — парапсихологов, которым известно все о потустороннем мире, правда только в теории. И теперь им придется оставить пыльные кабинеты и применить свои знания на практике… Близнецы / Twins Неожиданный оборот принимает генетический эксперимент, во время которого новорожденных близнецов, которые, кстати, совершенно непохожих друг на друга, разлучают на долгие годы. Но несчастные братья наконец встречаются… Джулиус, образованный, но совершенно не знающий жизни гигант с добрым сердцем и Винсент, коротышка с неистребимой жаждой денег и женщин. В компании подружек и преследующего их наемного убийцы братья отправляются в путешествие по стране на поиски своей матери — но в конце концов находят гораздо большее. Только мать может сказать им правду. За бортом / Overboard Взбалмошная богачка упала за борт яхты и потеряла память. Из больницы ее забрал не муж, а опередивший того хитрый плотник, с которым она дурно обошлась, не уплатив денег за его работу на яхте. Парень заставляет изнеженную дамочку начать новую жизнь в качестве трудолюбивой хозяйки его запущенного и бедного дома и заботливой мамаши его четверых сорванцов. Он объявил ей, что он и есть ее муж. Крокодил Данди / Crocodile Dundee Американская журналистка приезжает в глубинку Австралии, и охотник на крокодилов знакомит ее с местными достопримечательностями. Она же приглашает его в Нью-Йорк, и там отважный охотник попадает в неведомые ему джунгли… Мальчишник / Bachelor Party В последний день перед свадьбой водитель школьного автобуса Рик решает собрать всех друзей на последнюю отвязную вечеринку по принципу «пива и женщин много не бывает». Его невеста Дебби берет ситуацию под свои контроль и возглавляет отряд верных подружек, направляющихся на мальчишник. Устроив ловушку проституткам, вызванным к Рику, подружки переодеваются и проникают в дом, где проходит вечеринка. Тем временем богатый отец Дебби, недовольный тем, что дочь выходит замуж за неудачника, натравливает на всю компанию бывшего возлюбленного Дебби с целью вернуть дочь любой ценой. Рик доблестно справится с ситуацией — отлично повеселится, не ударит в грязь лицом перед друзьями и при этом сохранит верность своей невесте. Уик-энд у Берни / Weekend at Bernie’s Двое молодых работников страховой компании обнаруживают в бухгалтерских книгах, что кто-то четыре раза получил деньги по страховому полису покойника, о чем они честно сообщили своему начальнику Берни, живущему явно не по средствам. Берни, а именно он и занимался хищениями, пригласил ребят на уик-энд в свой роскошный дом на океане и одновременно попросил своих друзей из мафии убить слишком старательных подчиненных… Боги, наверное, сошли с ума / The Gods Must Be Crazy В дикие, девственные леса Африки с небес падает бутылка «Кока-колы». Здесь же обитает по-детски невинное племя бушменов. Вокруг столкновения двух цивилизаций происходит масса комедийных моментов. Порки / Porky’s Флорида 1954 год, группа учащихся старшей школы, решают помочь своему другу потерять девственность. Для этого они едут в стрип-бар Порки, расположенный вне города, из-за слуха, что в баре можно снять проститутку. Порки берет деньги подростков и обещает им «незабываемую ночь», но унижает их и вышвыривает из бара, тут же к бару подъезжает местный шериф, который оказывается тем еще подонком и по совместительству братом Порки… Но Порки даже не представляет, что унизил не тех ребят и месть не заставит себя долго ждать! Короткое замыкание / Short Circuit Разряд молнии попадает в робота под номером 5, и он оживает наподобие создания Франкенштейна. Вся штука в том, что его создатель и те, кто замыслил использвать робота в военных целях, не подозревали даже, какой могучий заряд человеколюбия и добра заложен в этой, казалось бы, безмозглой и бессердечной железяке. Шпионы как мы / Spies Like Us Двоих молодых людей — служащих Госдепартамента США — отбирают «для выполнения ответственного задания». После непродолжительного курса подготовки их забрасывают… в Пакистан. Чудом уцелев после столкновения с местными племенами, они получают новое задание — перейти границу и выйти к дороге, ведущей в Душанбе. Здесь их уже поджидают таджикские пограничники и «товарищи из КГБ». Выходной день Ферриса Бьюлера / Ferris Bueller’s Day Off Один день из жизни необычного молодого человека по имени Феррис, который одним погожим весенним деньком, перед сдачей выпускных экзаменов, пускается во все тяжкие — прогуливает школу и отправляется в Чикаго вместе с подружкой и лучшим другом, чтобы «оторваться» на всю катушку и насладиться с лихвой целым днем свободы! Ох уж эта наука / Weird Science Вариант легенды о Франкештейне в этой вызывающей комедии. Наивный вундеркинд и его друг создают «идеальную женщину». Их создание — прекрасная женщина помогает им пройти через все испытания юности. Ничего не вижу, ничего не слышу / See No Evil, Hear No Evil На глазах Уолли совершается убийство, но он слепой. Дэйв все слышал, но он глухой. Вместе они — идеальные свидетели преступления… для самих преступников и единственные подозреваемые для полицейских. И те и другие начинают поиски неуловимой парочки. Но вдвоем они оказываются хитрее своих преследователей. В конце концов, слепой с глухим решают сами вершить правосудие… Голый пистолет / The Naked Gun: From the Files of Police Squad! Самый некомпетентный полицейский, лейтенант Фрэнк Дребин, должен в одиночку противостоять международному заговору, цель которого — погубить королеву Елизавету II. Ко всеобщему удивлению и радости, глупейший из глупых лейтенант Дребин разберётся со всеми врагами Её Величества так лихо, как не снилось и знаменитому агенту 007.

Подборка блиц-фактов №113

Индеец по имени Джеронимо в течение второй половины XIX века с небольшим отрядом воинов был постоянной проблемой для американской и мексиканской армий и прославился своими отвагой и неуловимостью. В фильме 1939 года его герой, скрываясь от погони, прыгнул с крутого обрыва в реку со своим именем на устах. Посмотревшие фильм американские десантники решили для удачи выкрикивать «Джеронимо!» в момент прыжка из самолёта, и эта традиция сохраняется до сих пор. На заводе Мерседес-Бенц в немецком Зиндельфингене рабочие передвигаются по территории завода на велосипедах. У каждого отдела — велосипеды своего цвета. В группе из 23 и более человек скорее всего (т.е. вероятность превышает 50%) найдутся двое, отмечающих день рождения в один и тот же день. Кефир родом с Кавказа, а его закваска передавалась с давних времён по наследству. По одной из версий, только в начале XX века русским молокозаводчикам удалось выманить несколько горошин и начать производство своего кефира. Основная микрофлора кефирного грибка представляет собой сложный симбиоз нескольких микроорганизмов, и до сих пор его не удалось повторить искусственно. Кубинский поэт Хулиан дель Касаль, стихи которого отличались глубоким пессимизмом, умер от смеха. Он ужинал с друзьями, один из которых рассказал анекдот. У поэта начался приступ неконтролируемого смеха, что вызвало расслоение аорты, кровотечение и скоропостижную смерть. Человеческий организм переваривает молоко благодаря особому ферменту — лактазе, который изначально вырабатывался только в организме грудных детей, чтобы пить материнское молоко. Однако некоторые люди имели «дефект», благодаря которому фермент вырабатывался их кишечником всю жизнь. Именно способность пить молоко дала им конкурентное преимущество среди жителей Северной Европы, ощущавших недостаток кальция и витамина D. Постепенно этот ген распространился, и сегодня число жителей североевропейских стран с непереносимостью лактозы не превышает 10%. А у китайцев, жителей Юго-Восточной Азии, Африки, американских индейцев этот показатель выше 90%. В Австралии для предотвращения гибели коал под колёсами автомобилей протягивают искусственные лианы из канатов, соединяющие эвкалипты по обе стороны трассы. Животные охотно пользуются этими мостиками. В 1816 году в Европе и Северной Америке царила необычайно холодная погода, и он вошёл в историю как «год без лета». Причиной стало извержение годом ранее вулкана Тамбора на другом конце земного шара — индонезийском острове Сумбава. Этим же летом писательница Мэри Шелли отдыхала с друзьями на вилле. Из-за плохой погоды они часто оставались дома и устроили конкурс на написание жутких историй — так появился знаменитый роман Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей». В 1770 году венгр Вольфганг фон Кемпелен сконструировал шахматный «компьютер» — аппарат в виде шахматного стола и механического турка, передвигавшего руками фигуры. Аппарат выигрывал большинство партий, среди поверженных были и Наполеон с Бенджамином Франклином. Множество учёных ломали голову над принципом работы «турка», и лишь через 50 лет разоблачили обман — под столом скрывался живой оператор машины. В 1788 году Наполеон, будучи поручиком, пытался поступить на русскую службу, но получил отказ руководившего набором волонтёров для участия в войне с Турцией генерал-поручика Заборовского. Буквально за месяц до прошения Наполеона был издан указ о принятии иноземцев на службу чином ниже, на что Наполеон не согласился. Запах мокрой земли, который мы чувствуем после дождя, — это органическое вещество геосмин, которое вырабатывают живущие на поверхности земли цианобактерии и актинобактерии. Для зимних поездок Ленина в Горки и на охоту один из его «Роллс-Ройсов» был поставлен на гусеничный ход. Конструирование подобных автомобилей началось ещё до революции служившим в царском автопарке Адольфом Кегрессом. Он ставил на гусеницы Мерседесы, Паккарды и Руссо-Балты. Слово «зонтик» появилось в русском языке из голландского именно в таком виде. Уже потом оно было воспринято в народе как уменьшительно-ласкательное, и для больших зонтиков стали употреблять слово «зонт». Томас Эдисон пытался разработать вертолёт, который должен был работать на порохе. Серия взрывов, разрушивших часть фабрики Эдисона, заставила его прекратить эксперименты.

Как работает правило десяти тысяч часов

Пример Моцарта и других заявивших о себе ещё в детстве великих людей говорит нам о том, что настоящий гений проявляет себя наглядно и сразу. Но автор «Нью-Йоркера» Малкольм Гладуэлл убеждён: то, что мы называем гениальностью, приходит только с упорным и регулярным трудом. Выбрали фрагмент из его книги «Гении и аутсайдеры», в котором он доказывает — чтобы достичь выдающихся результатов в своей области, нужно потратить десять тысяч часов. Немного исследований Двадцать лет назад психолог Андерс Эриксон решил узнать, почему в Берлинской академии музыки одни студенты играют потрясающе, а другие еле-еле вытягивают обучение. Для этого всех учеников поделили на три группы: потенциальные «звёзды», перспективные студенты и очевидные аутсайдеры. Вопрос был задан один — сколько часов они потратили на практику с момента начала обучения музыке. Различия стали заметны уже в возрасте восьми лет. Будущие «звёзды» тратили на обучение год за годом всё больше времени — вплоть до 30 часов в неделю. Остальные уделяли скрипке намного меньше времени. В результате вышло, что лучшие студенты к двадцати годам потратили на игру не менее десяти тысяч часов, ученики со средним уровнем около восьми тысяч часов, а худшие уделили игре едва ли четыре тысячи. Следующими «подопытными» стали пианисты. Оказалось, что те, кто не мечтал играть профессионально, обычно играли не больше трёх часов в неделю, поэтому ко дню тестирования (то есть в возрасте 20 лет) их практика составляла 2000 часов. Профессиональные пианисты, как и скрипачи, уделили игре не менее 10000 часов. Кроме того, оказалось, что среди тех, кто показывал очевидные успехи, не было ни одного ученика, которому бы это далось «легко» (то есть за меньшее количество часов). Среди учеников, занимающихся более 10000 часов, не нашлось плохих музыкантов. Правило 10000 часов Эриксон был не единственным человеком, который обнаружил эту интересную закономерность. Невролог Даниель Левитин считает, что правило десяти тысяч часов распространяется на любую область. Композиторы, игроки в баскетбол, танцоры, пианисты… и даже уголовники. Все они достигали мастерства мирового уровня, уделив отработке какого-то навыка около 10000 часов Это примерно 20 часов в неделю на протяжении десяти лет. При этом случаев, когда человек становился настоящим профессионалом в своём деле, занимаясь меньше времени, им выявлено не было. «Гениями становятся» Психолог Майкл Хоув, изучающий жизнь Моцарта, разобрал его произведения, чтобы узнать, как шестилетний мальчик мог сочинять музыку. Согласно его теории, ранние произведения, которые нельзя назвать выдающимися, были написаны отцом Моцарта. При этом в большинстве случаев это были переделанные произведения других авторов. А вот концерт, написанный лично Моцартом и считающийся классикой (№ 9, K. 271), был создан им в возрасте 21 года. То есть музыку на тот момент Моцарт писал порядка десяти лет. Это подтверждает музыкальный критик Гароль Шонберг, подчёркивая, что до 20 лет Моцарт не написал ничего выдающегося. В 1960 году группу «Битлз» (на тот момент только созданную) пригласили в Гамбург. В то время в музыкальных клубах существовала следующая схема. Владельцы нанимали группы, которые должны были играть по шесть-восемь часов живую музыку. Причём паузы были минимальными. Битлы нередко играли по восемь часов семь вечеров в неделю. Согласно подсчётам, всего музыканты провели 270 таких вечеров. А к моменту, когда они получили оглушительный успех, было дано порядка 1200 живых концертов!

Иосиф Бродский о Серёже Довлатове: «Мир уродлив и люди грустны»

Сергей Довлатов был единственным писателем-современником, о котором Иосиф Бродский написал эссе — в годовщину смерти писателя. Довлатов ушёл из жизни 24 августа 1990 года... За год, прошедший со дня его смерти, можно, казалось бы, немного привыкнуть к его отсутствию. Тем более, что виделись мы с ним не так уж часто: в Нью-Йорке, во всяком случае. В родном городе еще можно столкнуться с человеком на улице, в очереди перед кинотеатром, в одном из двух-трех приличных кафе. Что и происходило, не говоря уже о квартирах знакомых, общих подругах, помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали. В родном городе, включая его окраины, топография литератора была постижимой, и, полагаю, три четверти адресов и телефонных номеров в записных книжках у наг совпадали. В Новом Свете, при всех наших взаимных усилиях, совпадала в лучшем случае одна десятая. Тем не менее к отсутствию его привыкнуть все еще не удается. Может быть, я не так уж привык к его присутствию — особенно принимая во внимание выплеска занное? Склонность подозревать за собой худшее может заставить ответить на этот вопрос утвердительно. У солипсизма есть, однако, свои пределы;жизнь человека даже близкого может их и избежать; смерть заставляет вас опомниться. Представить, что он все еще существует, только не звонит и не пишет, при всей своей привлекательности и даже доказательности — ибо его книги до сих пор продолжают выходить — немыслимо: я знал его до того, как он стал писателем. Писатели, особенно замечательные, в конце концов не умирают; они забываются, выходят из моды, пе реиздаются. Постольку, поскольку книга существует, писатель для читателя всегда присутствует. В момент чтения читатель становится тем, что он читает, и ему, в принципе безразлично, где находится автор, каковы его обстоятельства. Ему приятно узнать, разумеется, что автор является его современником, но его не особенно огорчит, если это не так. Писателей, даже замечательных, на душу населения приходится довольно много. Больше, во всяком случае, чем людей, которые вам действительно дороги. Люди, однако, умирают. Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель — это всегда фамилия, а если он классик — то еще и имя и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет, но я — я никогда не знал его отчества. Тридцать лет назад, когда мы познакомились, ни об обложках, ни о литературе вообще речи не было. Мы были Сережей и Иосифом; сверх того, мы обращались друг к другу на «вы», и изменить эту возвышенно-ироническую, слегка отстраненную — от самих себя — форму общения и обращения оказалось не под силу ни алкоголю, ни нелепым прыжкам судьбы. Теперь ее уже не изменит ничто. Мы познакомились в квартире на пятом этаже около Финляндского вокзала. Хозяин был студентом филологического факультета ЛГУ — ныне он профессор того же факультета в маленьком городке в Германии. Квартира была небольшая, но алкоголя в ней было много. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960 года, и мы осаждали тогда одну и ту же коротко стриженную, миловидную крепость, расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтоб их тут перечислять, осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала. Мне всегда казалось, что при гигантском его росте отношения с нашей приземистой белобрысой реальностью должны были складываться у него довольно своеобразным образом. Он всегда был заметен издалека, особенно учитывая безупречные перспективы родного города, и невольно оказывался центром внимания в любом его помещении. Думаю, что это его несколько тяготило, особенно в юности, и его манерам и речи была свойственна некая ироническая предупредительность, как бы оправдывавшая и извинявшая его физическую избыточность. Думаю, что отчасти поэтому он и взялся впоследствии за перо: ощущение граничащей с абсурдом парадоксальности всего происходящего — как вовне, так и внутри его сознания — присуще практически всему, из-под пера его вышедшему. С другой стороны, исключительность его облика избавляла его от чрезмерных забот о своей наружности. Всю жизнь, сколько я его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинновласым, ни бородатым. В его массе была определенная законченность, более присущая, как правило, брюнетам, чем блондинам; темноволосый человек всегда более конкретен, даже в зеркале. Филологические девушки называли его «наш араб» — из-за отдаленного сходства Сережи с появившимся тогда впервые на наших экранах Омаром Шарифом. Мне же он всегда смутно напоминал императора Петра — хотя лицо его начисто было лишено петровской кошачести, — ибо перспективы родного города (как мне представлялось) хранят память об этой неугомонной шагающей версте, и кто-то должен время от времени заполнять оставленный ею в воздухе вакуум. Потом он исчез с улицы, потому что загремел в армию. Вернулся он оттуда, как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде. Почему он притащил их мне, было не очень понятно, поскольку я писал стихи. С другой стороны, я был на пару лет старше, а в молодости разница в два года весьма значительна: сказывается инерция средней школы, комплекс старшеклассника; если вы пишете стихи, вы еще и в большей мере старшеклассник по отношению к прозаику. Следуя этой инерции, показывал он рассказы свои еще и Найману, который был еще в большей мере старшеклассник. От обоих нас тогда ему сильно досталось: показывать их нам он, однако, не перестал, поскольку не прекращал их сочинять. Это отношение к пишущим стихи сохранилось у него на всю жизнь. Не берусь гадать, какая от наших, в те годы преимущественно снисходительно-иронических, оценок и рассуждений была ему польза. Безусловно одно — двигало им вполне бессознательное ощущение, что проза должна мериться стихом. За этим стояло, безусловно, нечто большее: представление о существовании душ более совершенных, нежели его собственная. Неважно, годились ли мы на эту роль или нет, — скорей всего, что нет; важно, что представление это существовало; в итоге, думаю, никто не оказался внакладе. Оглядываясь теперь назад, ясно, что он стремился на бумаге к лаконичности, к лапидарности, присущей поэтической речи: к предельной емкости выражения. Выражающийся таким образом по-русски всегда дорого расплачивается за свою стилистику. Мы — нация многословная и многосложная; мы — люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более — кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность. Собеседник, отношения с людьми вообще начинают восприниматься балластом, мертвым грузом — и сам собеседник первый, кто это чувствует. Даже если он и настраивается на вашу частоту, хватает его ненадолго. Зависимость реальности от стандартов, предлагаемых литературой, — явление чрезвычайно редкое. Стремление реальности навязать себя литературе — куда более распространенное. Все обходится благополучно, если писатель — просто повествователь, рассказывающий истории, случаи из жизни и т.п. Из такого повествования всегда можно выкинуть кусок, подрезать фабулу, переставить события, изменить имена героев и место действия. Если же писатель — стилист, неизбежна катастрофа: не только с его произведениями, но и житейская. Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта — большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него — каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля. При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался. Образ человека, возникающий из его рассказов, — образ с русской литературной традицией не совпадающий и, конечно же, весьма автобиографический. Это — человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем порядок или усмотреть в его загаженное™ глубинный смысл, руку провидения. Куда он из помещения этого выходит — в распивочную, на край света, за тридевять земель — дело десятое. Этот писатель не устраивает из происходящего с ним драмы, ибо драма его не устраивает: ни физическая, ни психологическая. Он замечателен в первую очередь именно отказом от трагической традиции (что есть всегда благородное имя инерции) русской литературы, равно как и от ее утешительного пафоса. Тональность его прозы — насмешливо-сдержанная, при всей отчаянности существования, им описываемого. Разговоры о его литературных корнях, влияниях и т. п. бессмысленны, ибо писатель — то дерево, которое отталкивается от почвы. Скажу только, что одним из самых любимых его авторов всегда был Шервуд Андерсон, «Историю рассказчика» которого Сережа берег пуще всего на свете. Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку. Неуспех его в отечестве не случаен, хотя, полагаю, временен. Успех его у американского читателя в равной мере естественен и, думается, непреходящ. Его оказалось сравнительно легко переводить, ибо синтаксис его не ставит палок в колеса переводчику. Решающую роль, однако, сыграла, конечно, узнаваемая любым членом демократического общества тональность — отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности. Этот человек говорит как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны. Произведениям его — если они когда-нибудь выйдут полным собранием, можно будет с полным правом предпослать в качестве эпиграфа строчку замечательного американского поэта Уоллеса Стивенса: «Мир уродлив, и люди грустны». Это подходит к ним по содержанию, это и звучит по-Сережиному. Не следует думать, будто он стремился стать американским писателем, что был «подвержен влияниям», что нашел в Америке себя и свое место. Это было далеко не так, и дело тут совсем в другом. Дело в том, что Сережа принадлежал к поколению, которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо. Я говорю об этом со знанием дела, ибо имею честь — великую и грустную честь — к этому поколению принадлежать. Нигде идея эта не была выражена более полно и внятно, чем в литературе американской, начиная с Мелвилла и Уитмена и кончая Фолкнером и Фростом. Кто хочет, может к этому добавить еще и американский кинематограф. Другие вправе также объяснить эту нашу приверженность удушливым климатом коллективизма, в котором мы возросли. Это прозвучит убедительно, но соответствовать действительности не будет. Идея индивидуализма, человека самого по себе, на отшибе и в чистом виде, была нашей собственной. Возможность физического ее осуществления была ничтожной, если не отсутствовала вообще. О перемещении в пространстве, тем более — в те пределы, откуда Мелвилл, Уитмен, Фолкнер и Фрост к нам явились, не было и речи. Когда же это оказалось осуществимым, для многих из нас осуществлять это было поздно: в физической реализации этой идеи мы больше не нуждались. Ибо идея индивидуализма к тому времени стала для нас действительно идеей — абстрактной, метафизической, если угодно, категорией. В этом смысле мы достигли в сознании и на бумаге куда большей автономии, чем она осуществима во плоти где бы то ни было. В этом смысле мы оказались «американцами» в куда большей степени, чем большинство населения США; в лучшем случае, нам оставалось узнавать себя «в лицо» в принципах и институтах того общества, в котором волею судьбы мы оказались. В свою очередь, общество это до определенной степени узнало себя и в нас, и этим и объясняется успех Сережиных книг у американского читателя. «Успех», впрочем, термин не самый точный; слишком часто ему и его семейству не удавалось свести концы с концами. Он жил литературной поденщиной, всегда скверно оплачиваемой, а в эмиграции и тем более. Под «успехом» я подразумеваю то, что переводы его переводов печатались в лучших журналах и издательствах страны, а не контракты с Голливудом и объем недвижимости. Тем не менее это была подлинная, честная, страшная в конце концов жизнь профессионального литератора, и жалоб я от него никогда не слышал. Не думаю, чтоб он сильно горевал по отсутствию контрактов с Голливудом — не больше, чем по отсутствию оных с Мосфильмом. Когда человек умирает так рано, возникают предположения о допущенной им или окружающими ошибке. Это — естественная попытка защититься от горя, от чудовищной боли, вызванной утратой. Я не думаю, что от горя следует защищаться, что защита может быть успешной. Рассуждения о других вариантах существования в конце концов унизительны для того, у кого вариантов этих не оказалось. Не думаю, что Сережина жизнь могла быть прожита иначе; думаю только, что конец ее мог быть иным, менее ужасным. Столь кошмарного конца — в удушливый летний день в машине «скорой помощи» в Бруклине, с хлынувшей горлом кровью и двумя пуэрториканскими придурками в качестве санитаров — он бы сам никогда не написал: не потому, что не предвидел, но потому, что питал неприязнь к чересчур сильным эффектам. От горя, повторяю, защищаться бессмысленно. Может быть, даже лучше дать ему полностью вас раздавить — это будет, по крайней мере, хоть как-то пропорционально случившемуся. Если вам впоследствии удастся подняться и распрямиться, распрямится и память о том, кого вы утратили. Сама память о нем и поможет вам распрямиться. Тем, кто знал Сережу только как писателя, сделать это, наверно, будет легче, чем тем, кто знал и писателя, и человека, ибо мы потеряли обоих. Но если нам удастся это сделать, то и помнить его мы будем дольше — как того, кто больше дал жизни, чем у нее взял. Иосиф Бродский. О Сереже Довлатове. — Журнал «Звезда», № 2, 1992.

В хрустальный шар заключены мы были

В хрустальный шар заключены мы были, и мимо звезд летели мы с тобой, стремительно, безмолвно мы скользили из блеска в блеск блаженно-голубой. И не было ни прошлого, ни цели; нас вечности восторг соединил; по небесам, обнявшись, мы летели, ослеплены улыбками светил. Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный, остановил наш огненный порыв, и поцелуй прервал наш безначальный, и в пленный мир нас бросил, разлучив. И на земле мы многое забыли: лишь изредка воспомнится во сне и трепет наш, и трепет звездной пыли, и чудный гул, дрожавший в вышине. Хоть мы грустим и радуемся розно, твое лицо, средь всех прекрасных лиц, могу узнать по этой пыли звездной, оставшейся на кончиках ресниц... Владимир Набоков