Сергей Довлатов был единственным писателем-современником, о котором Иосиф Бродский написал эссе — в годовщину смерти писателя. Довлатов ушёл из жизни 24 августа 1990 года... За год, прошедший со дня его смерти, можно, казалось бы, немного привыкнуть к его отсутствию. Тем более, что виделись мы с ним не так уж часто: в Нью-Йорке, во всяком случае. В родном городе еще можно столкнуться с человеком на улице, в очереди перед кинотеатром, в одном из двух-трех приличных кафе. Что и происходило, не говоря уже о квартирах знакомых, общих подругах, помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали. В родном городе, включая его окраины, топография литератора была постижимой, и, полагаю, три четверти адресов и телефонных номеров в записных книжках у наг совпадали. В Новом Свете, при всех наших взаимных усилиях, совпадала в лучшем случае одна десятая. Тем не менее к отсутствию его привыкнуть все еще не удается. Может быть, я не так уж привык к его присутствию — особенно принимая во внимание выплеска занное? Склонность подозревать за собой худшее может заставить ответить на этот вопрос утвердительно. У солипсизма есть, однако, свои пределы;жизнь человека даже близкого может их и избежать; смерть заставляет вас опомниться. Представить, что он все еще существует, только не звонит и не пишет, при всей своей привлекательности и даже доказательности — ибо его книги до сих пор продолжают выходить — немыслимо: я знал его до того, как он стал писателем. Писатели, особенно замечательные, в конце концов не умирают; они забываются, выходят из моды, пе реиздаются. Постольку, поскольку книга существует, писатель для читателя всегда присутствует. В момент чтения читатель становится тем, что он читает, и ему, в принципе безразлично, где находится автор, каковы его обстоятельства. Ему приятно узнать, разумеется, что автор является его современником, но его не особенно огорчит, если это не так. Писателей, даже замечательных, на душу населения приходится довольно много. Больше, во всяком случае, чем людей, которые вам действительно дороги. Люди, однако, умирают. Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель — это всегда фамилия, а если он классик — то еще и имя и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет, но я — я никогда не знал его отчества. Тридцать лет назад, когда мы познакомились, ни об обложках, ни о литературе вообще речи не было. Мы были Сережей и Иосифом; сверх того, мы обращались друг к другу на «вы», и изменить эту возвышенно-ироническую, слегка отстраненную — от самих себя — форму общения и обращения оказалось не под силу ни алкоголю, ни нелепым прыжкам судьбы. Теперь ее уже не изменит ничто. Мы познакомились в квартире на пятом этаже около Финляндского вокзала. Хозяин был студентом филологического факультета ЛГУ — ныне он профессор того же факультета в маленьком городке в Германии. Квартира была небольшая, но алкоголя в ней было много. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960 года, и мы осаждали тогда одну и ту же коротко стриженную, миловидную крепость, расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтоб их тут перечислять, осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала. Мне всегда казалось, что при гигантском его росте отношения с нашей приземистой белобрысой реальностью должны были складываться у него довольно своеобразным образом. Он всегда был заметен издалека, особенно учитывая безупречные перспективы родного города, и невольно оказывался центром внимания в любом его помещении. Думаю, что это его несколько тяготило, особенно в юности, и его манерам и речи была свойственна некая ироническая предупредительность, как бы оправдывавшая и извинявшая его физическую избыточность. Думаю, что отчасти поэтому он и взялся впоследствии за перо: ощущение граничащей с абсурдом парадоксальности всего происходящего — как вовне, так и внутри его сознания — присуще практически всему, из-под пера его вышедшему. С другой стороны, исключительность его облика избавляла его от чрезмерных забот о своей наружности. Всю жизнь, сколько я его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинновласым, ни бородатым. В его массе была определенная законченность, более присущая, как правило, брюнетам, чем блондинам; темноволосый человек всегда более конкретен, даже в зеркале. Филологические девушки называли его «наш араб» — из-за отдаленного сходства Сережи с появившимся тогда впервые на наших экранах Омаром Шарифом. Мне же он всегда смутно напоминал императора Петра — хотя лицо его начисто было лишено петровской кошачести, — ибо перспективы родного города (как мне представлялось) хранят память об этой неугомонной шагающей версте, и кто-то должен время от времени заполнять оставленный ею в воздухе вакуум. Потом он исчез с улицы, потому что загремел в армию. Вернулся он оттуда, как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде. Почему он притащил их мне, было не очень понятно, поскольку я писал стихи. С другой стороны, я был на пару лет старше, а в молодости разница в два года весьма значительна: сказывается инерция средней школы, комплекс старшеклассника; если вы пишете стихи, вы еще и в большей мере старшеклассник по отношению к прозаику. Следуя этой инерции, показывал он рассказы свои еще и Найману, который был еще в большей мере старшеклассник. От обоих нас тогда ему сильно досталось: показывать их нам он, однако, не перестал, поскольку не прекращал их сочинять. Это отношение к пишущим стихи сохранилось у него на всю жизнь. Не берусь гадать, какая от наших, в те годы преимущественно снисходительно-иронических, оценок и рассуждений была ему польза. Безусловно одно — двигало им вполне бессознательное ощущение, что проза должна мериться стихом. За этим стояло, безусловно, нечто большее: представление о существовании душ более совершенных, нежели его собственная. Неважно, годились ли мы на эту роль или нет, — скорей всего, что нет; важно, что представление это существовало; в итоге, думаю, никто не оказался внакладе. Оглядываясь теперь назад, ясно, что он стремился на бумаге к лаконичности, к лапидарности, присущей поэтической речи: к предельной емкости выражения. Выражающийся таким образом по-русски всегда дорого расплачивается за свою стилистику. Мы — нация многословная и многосложная; мы — люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более — кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность. Собеседник, отношения с людьми вообще начинают восприниматься балластом, мертвым грузом — и сам собеседник первый, кто это чувствует. Даже если он и настраивается на вашу частоту, хватает его ненадолго. Зависимость реальности от стандартов, предлагаемых литературой, — явление чрезвычайно редкое. Стремление реальности навязать себя литературе — куда более распространенное. Все обходится благополучно, если писатель — просто повествователь, рассказывающий истории, случаи из жизни и т.п. Из такого повествования всегда можно выкинуть кусок, подрезать фабулу, переставить события, изменить имена героев и место действия. Если же писатель — стилист, неизбежна катастрофа: не только с его произведениями, но и житейская. Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта — большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него — каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля. При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался. Образ человека, возникающий из его рассказов, — образ с русской литературной традицией не совпадающий и, конечно же, весьма автобиографический. Это — человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем порядок или усмотреть в его загаженное™ глубинный смысл, руку провидения. Куда он из помещения этого выходит — в распивочную, на край света, за тридевять земель — дело десятое. Этот писатель не устраивает из происходящего с ним драмы, ибо драма его не устраивает: ни физическая, ни психологическая. Он замечателен в первую очередь именно отказом от трагической традиции (что есть всегда благородное имя инерции) русской литературы, равно как и от ее утешительного пафоса. Тональность его прозы — насмешливо-сдержанная, при всей отчаянности существования, им описываемого. Разговоры о его литературных корнях, влияниях и т. п. бессмысленны, ибо писатель — то дерево, которое отталкивается от почвы. Скажу только, что одним из самых любимых его авторов всегда был Шервуд Андерсон, «Историю рассказчика» которого Сережа берег пуще всего на свете. Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку. Неуспех его в отечестве не случаен, хотя, полагаю, временен. Успех его у американского читателя в равной мере естественен и, думается, непреходящ. Его оказалось сравнительно легко переводить, ибо синтаксис его не ставит палок в колеса переводчику. Решающую роль, однако, сыграла, конечно, узнаваемая любым членом демократического общества тональность — отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности. Этот человек говорит как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны. Произведениям его — если они когда-нибудь выйдут полным собранием, можно будет с полным правом предпослать в качестве эпиграфа строчку замечательного американского поэта Уоллеса Стивенса: «Мир уродлив, и люди грустны». Это подходит к ним по содержанию, это и звучит по-Сережиному. Не следует думать, будто он стремился стать американским писателем, что был «подвержен влияниям», что нашел в Америке себя и свое место. Это было далеко не так, и дело тут совсем в другом. Дело в том, что Сережа принадлежал к поколению, которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо. Я говорю об этом со знанием дела, ибо имею честь — великую и грустную честь — к этому поколению принадлежать. Нигде идея эта не была выражена более полно и внятно, чем в литературе американской, начиная с Мелвилла и Уитмена и кончая Фолкнером и Фростом. Кто хочет, может к этому добавить еще и американский кинематограф. Другие вправе также объяснить эту нашу приверженность удушливым климатом коллективизма, в котором мы возросли. Это прозвучит убедительно, но соответствовать действительности не будет. Идея индивидуализма, человека самого по себе, на отшибе и в чистом виде, была нашей собственной. Возможность физического ее осуществления была ничтожной, если не отсутствовала вообще. О перемещении в пространстве, тем более — в те пределы, откуда Мелвилл, Уитмен, Фолкнер и Фрост к нам явились, не было и речи. Когда же это оказалось осуществимым, для многих из нас осуществлять это было поздно: в физической реализации этой идеи мы больше не нуждались. Ибо идея индивидуализма к тому времени стала для нас действительно идеей — абстрактной, метафизической, если угодно, категорией. В этом смысле мы достигли в сознании и на бумаге куда большей автономии, чем она осуществима во плоти где бы то ни было. В этом смысле мы оказались «американцами» в куда большей степени, чем большинство населения США; в лучшем случае, нам оставалось узнавать себя «в лицо» в принципах и институтах того общества, в котором волею судьбы мы оказались. В свою очередь, общество это до определенной степени узнало себя и в нас, и этим и объясняется успех Сережиных книг у американского читателя. «Успех», впрочем, термин не самый точный; слишком часто ему и его семейству не удавалось свести концы с концами. Он жил литературной поденщиной, всегда скверно оплачиваемой, а в эмиграции и тем более. Под «успехом» я подразумеваю то, что переводы его переводов печатались в лучших журналах и издательствах страны, а не контракты с Голливудом и объем недвижимости. Тем не менее это была подлинная, честная, страшная в конце концов жизнь профессионального литератора, и жалоб я от него никогда не слышал. Не думаю, чтоб он сильно горевал по отсутствию контрактов с Голливудом — не больше, чем по отсутствию оных с Мосфильмом. Когда человек умирает так рано, возникают предположения о допущенной им или окружающими ошибке. Это — естественная попытка защититься от горя, от чудовищной боли, вызванной утратой. Я не думаю, что от горя следует защищаться, что защита может быть успешной. Рассуждения о других вариантах существования в конце концов унизительны для того, у кого вариантов этих не оказалось. Не думаю, что Сережина жизнь могла быть прожита иначе; думаю только, что конец ее мог быть иным, менее ужасным. Столь кошмарного конца — в удушливый летний день в машине «скорой помощи» в Бруклине, с хлынувшей горлом кровью и двумя пуэрториканскими придурками в качестве санитаров — он бы сам никогда не написал: не потому, что не предвидел, но потому, что питал неприязнь к чересчур сильным эффектам. От горя, повторяю, защищаться бессмысленно. Может быть, даже лучше дать ему полностью вас раздавить — это будет, по крайней мере, хоть как-то пропорционально случившемуся. Если вам впоследствии удастся подняться и распрямиться, распрямится и память о том, кого вы утратили. Сама память о нем и поможет вам распрямиться. Тем, кто знал Сережу только как писателя, сделать это, наверно, будет легче, чем тем, кто знал и писателя, и человека, ибо мы потеряли обоих. Но если нам удастся это сделать, то и помнить его мы будем дольше — как того, кто больше дал жизни, чем у нее взял. Иосиф Бродский. О Сереже Довлатове. — Журнал «Звезда», № 2, 1992.
Читайте также
5 сериалов, которые затягивают с первой серии
Холистическое детективное агентство Дирка Джентли / Dirk Gently’s Holistic Detective Agency, 2016–2017 Тодд жил обычной жизнью. Работал швейцаром в отеле, получал небольшую зарплату и помогал сестре. Но в один день весь его мир рухнул. Тодда уволили с работы, хозяин квартиры стал ему угрожать, его даже начали подозревать в убийстве. Но когда он уже начал опускать руки, в его жизни появляется неутомимый оптимист Дирк Джентли, который заявляет, что Тодд — важная часть расследования. Интересный и захватывающий сериал, где каждая серия — это маленький шедевр. ОА / The OA, 2016 — настоящее время Главная героиня сериала возвращается домой спустя 7 лет после исчезновения. Что с ней произошло, никто не знает, да и сама девушка не говорит. Основная интрига — чудесное прозрение, ведь до исчезновения девушка была слепой. Великолепная драма, которая смотрится на одном дыхании. Лиллехаммер / Lilyhammer, 2012–2014 Фрэнк, немолодой мафиози, сдает своего босса федералам и, боясь расправы коллег, переезжает в норвежский Лиллехаммер. Попав в толерантный мир, главный герой не собирается подстраиваться под общество, а, наоборот, подстраивает мир под себя и создает подпольную империю. Вот тут и начинаются комичные ситуации, которые разрешаются по чудесному стечению обстоятельств. Легкий комедийный сериал, который поднимет настроение после напряженного дня. Родословная / Bloodline, 2015–2017 Семейство Рэйбёрнов — благополучная и дружная семья, их любят и уважают все соседи. Но это только на первый взгляд. Все меняется с приездом младшего брата Дэнни, который решил отомстить родственникам за унижения, перенесенные в детстве. Сериал начинается с развязки, и в течение всех серий мы узнаем, почему же так все произошло и не могло произойти иначе. Лемони Сникет: 33 несчастья / A Series of Unfortunate Events, 2017 — настоящее время После несчастного случая трое сирот — Вайолет, Клаус и Солнышко — попадают на попечительство ужасного графа Олафа, которого совершенно не волнуют дети, а только их деньги. Ребята пытаются рассказать окружающим правду, но им никто не верит. Из-за непонимания взрослых они попадают в разные приключения и стараются всеми силами разгадать тайну гибели родителей. Потрясающая сказка, которая понравится как детям, так и взрослым.
Просто напоминание: когда всё идет не так, как надо
Ошибки случаются. И так было всегда и будет всегда. Ничто не бывает идеальным и идущим точно по плану. Если вы измеряете свою жизнь стандартом совершенства, вы никогда не будете счастливы. Примите себя в той временной точке, где вы сейчас находитесь, и скажите спасибо за то, что у вас есть в данный момент. А ведь всего этого у вас могло бы и не быть! Да, в вашей жизни есть и будут люди, которые никогда не примут вас. Им никогда не будет нравиться то, что вы делаете, как себя ведете, как радуетесь, и как сражаетесь с трудностями. Они никогда не примут вашу доброту, ваши особенности характера и вас самих в целом. Они не будут поддерживать ваши мысли, ваши мечты и ваши устремления. И если вы им это позволите, то они с удовольствием воспользуются вами, сломают вас и порадуются вашему поражению. Просто не позволяйте этого никому! Не давайте им шанса ликовать при виде вашего проигрыша. Но иногда вы все же можете потерпеть неудачу. И это ваш результат на данный момент, хоть и не смертельный. Вы не можете быть быстрее и лучше всех, и вы не обязаны быть идеалом и образцом с точки зрения общества. Помните: себя и своих качеств нельзя стыдиться. Нет ничего ужасного в том, что вы несовершенны и обладаете немалым количеством недостатков. Вы личность, уникальный человек. И вы не жалкое пятнышко на горизонте – вы на нем звезда. Примите себя, как есть. А точнее вы уже есть, и только от вас зависит, что вы выберете: унывать, плакать, закрывать глаза и рассчитывать на провидение или готовиться к новому старту и новому полёту.
X, Y, Z: арифметика поколений
Когда я поняла, что два месяца назад найденная работа мне не подходит, не очень знала, что с этим пониманием делать. Ведь, к примеру, мои родители всю жизнь посвятили одному-единственному предприятию и им не особенно знакомо, что такое «работа мне не близка, это не моё». Может быть, со мной что-то не так? Но нет! Огромное количество моих сверстников с легкостью меняют одно место работы за другим в поисках себя, при этом совершенно не ограничиваясь сферой, которую выбрали при получении первого образования. Они всё чаще переходят на фриланс и с увлечением учатся новому, не жалея денег на курсы, тренинги, второе или третье высшее. И мне всё это близко. Но вопрос всё равно остаётся: что это? Другое время? Или воспитание? Почему мы стали более гибкими и как следствие менее стабильными? Почему нам интересно сразу несколько сфер деятельности и мы хотим получить новое образование, а не просто идти проторенной дорожкой? Ведь меня воспитывали мои родители — и научить тому, чего не знают сами, не могли априори. На самом деле ответ такой: и время, и обстоятельства, и воспитание, и технологии, и примеры — всё другое. Просто мы с родителями относимся к разным поколениям. Об этом ещё в 1991 году во всеуслышание заявили американские исследователи Нил Хоув (Neil Howe) и Уильям Штраус (William Strauss). Именно тогда они выпустили свою первую совместную книгу под названием «Generations». Позднее — в 1997-м — вышла их следующая работа «The Fourth Turning» («Четвертое превращение»). Сегодня теорией поколений, разработанной учёными, активно пользуются на практике HR-специалисты компаний по всему миру. Итак, что это за теория? И демограф Нил Хоув, и историк Уильям Штраус независимо друг от друга заметили, что люди одного возраста, сталкиваясь со схожими жизненными вызовами, реагируют на них также схожим образом. Но совсем не так, как, к примеру, поколение их родителей или детей. При этом представители двух последних также имеют сходные реакции внутри своего поколения. Совпадение? Нет, закономерность, - заключили они. После встречи и личного общения в Вашингтоне ученые объединили усилия, в результате чего и появились их первая книга и популярная сегодня теория. В англоязычной литературе она до сих пор называется «Strauss-Howe generational theory». Хоув и Штраус изучили период всемирной истории с 1584 по 1991 год, в основном, конечно, опираясь на данные о развитии американского общества. Под поколением ученые понимали совокупность людей, рождённых в промежуток времени примерно в 20 — 22 года. По их мнению, разные поколения имеют свои наборы ценностей, а определяются эти наборы такими факторами среды как экономическая и политическая ситуация, уровень технологического развития и т.п. В основу своей теории исследователи заложили мысль о том, что жизнь человека до 12-14 лет в наибольшей степени определяет его ценности. То есть именно в этом возрасте закладывается фундамент для формирования его как личности. Помимо этого Хоув и Штраус считали, что поколение можно назвать таковым, только если выполняются три условия: • одна эпоха и одни определяющие исторические события; • одни и те же убеждения и модели поведения; • представители разделяют чувство принадлежности к этому поколению, т.е. сами идентифицируют себя как его часть. Поколения приходят в разные социальные эпохи — например, бэби-бумеры появились в послевоенный период (те, кто родился с 1943 по 1963 годы). Закончилась Вторая мировая война (в России — Великая Отечественная), экономика пошла на подъём. Люди объединялись для создания нового общества, в нашей стране это приняло ещё более чёткие очертания в виде социалистического общества. Поэтому они все верили в светлое будущее и имели коллективные цели и смыслы. Их ценностями были и являются до сих пор стабильность, семья и дети, статус, достойная работа. Сами Хоув и Штраус называли это поколение пророками и идеалистами. Следующим стало поколение X — у него также немало названий: странники, кочевники, активисты. Это те, кто родился в период с 1963 по 1983 годы. Формирование поколения X совпало в России с войнами в Афганистане и Чечне, эпохой застоя социалистического режима, сексуальной революцией, расцветом рок-направления в музыке. Они уже не идеалисты, привыкли и умеют рассчитывать только на себя, нацелены на упорный труд. Основные ценности и черты — это самостоятельность, прагматизм и движение в одном направлении. Для них важны должности и звания — это своего рода показатель и результат их карьерного развития. В период с 1983 по 2003 годы на свет появилось поколение next (поколение Y, миллениалы, «Питер Пены», а по Хоуву и Штраусу — поколение героев). Я, например, отношусь именно к ним. В исторической ретроспективе представители поколения Y формировались в период распада СССР, экономических кризисов, «лихих 90-х». Но помимо этого также и в период повсеместной компьютеризации и эры стремительного технологического развития. Для представителей этого поколения важно заниматься тем, что приносит удовольствие. Важна самореализация, поэтому они часто меняют работу, пытаясь подстроить под себя условия труда, а не наоборот. Что весьма осложняет задачу руководству и HR-специалистам современных компаний. При этом миллениалы — хорошие специалисты, готовые учиться и развиваться; они хотят видеть результат своей работы и быть вовлеченными в процессы принятия решений. Хотят «всё и сразу» и поэтому не желают занимать низшие должности и как их родители постепенно двигаться по карьерной лестнице. Для представителей поколения Y важна свобода во всём — они сами выбирают субкультуру, уходят с постоянной работы и открывают свой бизнес или летят отдыхать на другой конец земного шара. При этом им уже не так важны стабильность и присущая предыдущему поколению уверенность в будущем, куда важнее самореализация и развитие. Среди моих знакомых очень много тех, кто ведёт свой маленький бизнес, основанный на хобби — делает блокноты, ведёт блог, иллюстрирует книги, водит экскурсии по самолично разработанным маршрутам. Они не зарабатывают на этом миллионы, отнюдь. Просто делают то, что «зажигает». Миллениалы инфантильны, в чём их очень часто упрекают. Но факт остаётся фактом: это поколение не спешит уходить из родительского дома и создавать собственные семьи, для них гораздо важнее выучиться и состояться в деятельности. По мнению специалистов, влияние на формирование данной черты оказали как пример родителей (который воспринимается миллениалами скорее как негативный — они рано создали свои семьи, были внутренне несвободны и вынуждены держаться за нелюбимую работу, чтобы выжить), так и экономическая ситуация в стране: сегодня не так просто без посторонней помощи обзавестись собственной квартирой. Ещё одной особенностью поколения Y является распространённое среди его представителей ощущение внутреннего одиночества, непонятости обществом. Миллениалы сравнивают себя с другими, могут жалеть об упущенных возможностях и считать, что на свете просто не существует человека, который способен понять и принять их полностью. При этом поколение Y умеет обращаться с техникой, быстро ориентируется в информационном пространстве, готово к изменяющейся с высокой скоростью среде и имеет высокую потребность тратить деньги, путешествовать, жить достойно и не откладывать жизнь «на потом». Потому что историческое окружение не было с ними дружелюбно и научило не доверять будущему. Таким образом, основными чертами и ценностями поколения Y являются свобода, индивидуализм, работа по свободному графику, стремление к профессионализму и самореализации, множество интересов и поверхностная экспертиза во всём, инфантилизм, недоверие к миру и чувство внутреннего одиночества. По данным ООН, «игреки» составляют порядка ¼ населения Земли. Все, кто родился после 2003 года, относятся уже к следующему поколению — поколению приспособленцев, художников (так назвали его в своей работе Нил Хоув и Уильям Штраус), также известному как поколение Z. Сейчас это дети, подростки и люди, только входящие во взрослую жизнь. Они не представляют своего существования без гаджетов и Интернета, лучше умеют общаться в сети, чем вживую. Постоянно живут в «режиме многозадачности» и среди огромных объёмов постоянно меняющейся информации. Поэтому психологи отмечают, что дети поколения Z гиперактивны и не умеют долго концентрировать внимание на каком-то одном предмете, их интерес постоянно перескакивает. Если раньше ребенок мог заниматься чем-то одним на протяжении в среднем 40-45 минут (исходя из чего и была обозначена продолжительность урока в школе), то теперь это время сократилось до 10-15 минут. Они не запоминают всю полученную информацию, а выбирают только то, что нужно. «Зеты» имеют своё мнение о том, что для них важно, и не ориентируются в этом вопросе на чужие представления, пусть это даже представления их собственных родителей. Поэтому «зеты» не желают учиться на пятёрки по всем предметам — они избирательны и уделяют внимание только тому, что определили для себя как важное и полезное. С ними не срабатывает критика, основанная на сравнении с другими, обучение на примере другого человека. Нетерпеливы и быстро взрослеют, обучаясь в Интернете. У поколения Z нет кумиров, потому что в сети сегодня каждый может создать свой канал и стать известным — нужно только найти, чем зацепить аудиторию. Это поколение «лайков» — для них важна похвала. При этом «зеты» раньше начинают работать, желая иметь собственные деньги — и речь сейчас не о средствах на карманные расходы, которые в своё время получали от родителей миллениалы. Они хотят сами зарабатывать — потому что в Интернете видят, как другие такие же подростки уже имеют что-то вроде своего небольшого бизнеса. Результаты исследования Harvard Business Review, проведённого в 19 странах мира, показывают, что сегодня каждый четвертый студент хочет начать собственный бизнес. Резюмируя, основными чертами и ценностями поколения Z можно назвать абсолютную включенность в информационные потоки и процессы, дефицит реального общения, развитую многозадачность и отсюда проблемы с удержанием внимания. А также наличие собственной позиции, разносторонние интересы и более высокий уровень предприимчивости по сравнению с предыдущими поколениями. Так, семилетний сын моей знакомой запросто может продать уже не представляющую для него интерес игрушку друзьям по игровой площадке, при этом он абсолютно не задаётся вопросом, плохо это или хорошо, можно или нельзя. Ему уже не нужно, значит, это наилучший вариант, — и тогда какие могут быть сомнения? В своих работах Нил Хоув и Уильям Штраус говорят о том, что время «оборота» четырех поколений с присущими им особенностями составляет порядка 80-90 лет, и затем история повторяется. То есть с большой долей вероятности поколение, которое родится после 2023, будет иметь сходство в ценностях с поколением бэби-бумеров. Любопытно, в чём оно проявится? Автор: Нина Соколова
Почему мы привязываемся к тем, кто делает нам больно
Зачем нужна мама? Кормить, одевать, следить, чтобы ребенок «не убился»? Открытый в XX веке госпитальный синдром — при нем дети, помещенные в идеальные больничные условия, но при этом оторванные от матерей, умирают буквально «от тоски» — показал: мама нужна, чтобы было кого любить. А последующие эксперименты психологов и этологов подтвердили: детеныш привязывается к матери, даже если она не самым лучшим образом справляется со своими родительскими обязанностями. О нейрофизиологической подоплеке этих процессов — в отрывке из бестселлера приматолога и нейробиолога Роберта Сапольски. Зачем нужна мама? Мать — фигура ключевая. Однако до середины XX столетия большинство специалистов этого не признавали. В западных культурах в отличие от традиционных были приняты особые приемы воспитания детей: меньше физического контакта с матерью, дети спали отдельно от матери с более раннего возраста, им дольше приходилось ждать, пока мать отреагирует на плач. На рубеже XIX–XX вв. ведущий тогда эксперт в этом вопросе Лютер Холт из Колумбийского университета предостерегал против «порочной практики» утешения плачущих детей на ручках и вообще предупреждал, что негоже слишком часто их ласкать. Таков был мир детей из богатых семей — с нянями, которые должны были ненадолго показывать родителям детей перед сном, мир, в котором детей должно быть «видно, но не слышно». Этот период породил страннейший в истории роман на одну ночь, а именно когда фрейдисты и бихевиористы объединились для того, чтобы объяснить возникновение привязанности детей к матери. Для бихевиористов все было понятно: матери поощряют привязанность с помощью калорий, когда кормят своих детей. Фрейдисты с той же степенью уверенности утверждали, что у младенцев еще отсутствуют те структуры личности, Эго, которые могли бы сформировать отношения с чем-то, кроме материнской груди. Обе установки в сочетании с принципом воспитания «лучше, чтобы детей было видно, но не слышно» предполагают, что, если обеспечить младенца едой, комфортной температурой плюс всякими необходимыми мелочами, то получится прекрасное начало жизни. А куда в этой схеме помещаются любовь, душевное тепло, физический контакт? Никуда, они вообще не нужны. По крайней мере в одном случае подобные теоретические измышления стали губительными. Когда ребенок попадал надолго в больницу, считалось, что мама ему там не нужна, она только вызовет дополнительный эмоциональный переполох, ведь все, что нужно, обеспечивает медицинский персонал. Обычно матерям разрешали навещать детей раз в неделю в течение нескольких минут. Если дети лежали в больнице долго, то очень многие становились жертвами госпитализма — они просто угасали в больничной обстановке, умирая от невыясненных инфекций, болезней кишечника, болезней, никак не связанных с теми, из-за которых они попали в больницу. Это было время, когда знание о микробах привело к убеждению, что уж если ребенок попал в больницу, то его в целях антисептики лучше максимально изолировать и оставить в покое. Показательно, что смертность от госпитализма взлетела в больницах с новомодными инкубаторами (идеей, позаимствованной из куроводства); в лечебницах для бедных дела обстояли гораздо лучше, там детей выхаживали по старинке — с помощью тепла человеческих рук, доброты и заботы. В 1950-х гг. британский психиатр Джон Боулби поставил под сомнение бытовавшее мнение, что младенцы являются простейшими в эмоциональном плане организмами. С его теории привязанности началось развитие современных взглядов на дуэт мать-дитя. В трех томах своего труда «Привязанность и утрата» (Attachment and Loss) он сформулировал ответы на вопрос: «Что детям требуется от матери?». Они сейчас очевидны: любовь, ласка, теплота, отзывчивость, стимуляция, постоянство, надежность. А если лишить этого в детстве, то кого мы получим? Тревожного, печального и/или неспособного к привязанности взрослого. Боулби вдохновил Гарри Харлоу из Висконсинского университета на один из ключевых, хрестоматийных экспериментов в истории психологии. Этот эксперимент разрушил и фрейдистские, и бихевиористские догмы о связи «мать — дитя». Гарри вырастил детеныша макаки-резуса без матери, но с двумя «суррогатами». Оба суррогата представляли собой проволочный каркас в форме обезьяньего тела с пластиковой обезьяноподобной головой. К одной такой «маме» приделали бутылку с молоком. А тело другой обернули плюшевой тканью. Другими словами, одна «мама» давала калории, а другая — нечто похожее на материнское тепло. Фрейд и Скиннер наверняка наперегонки бы кинулись к «молочной» матери. А малыши-обезьянки выбрали плюшевую маму. «На одном молоке не выжить. Любовь — это чувство, и с ложки ею не накормишь», — писал Харлоу. Мать выполняет какую-то основополагающе необходимую функцию, и это стало безоговорочно ясно после одного чрезвычайно неоднозначного наблюдения. С 1990-х гг. в Америке резко упала преступность. Почему? Либералы превозносили экономическое процветание. Консерваторы — увеличенные полицейские бюджеты, расширение тюрем, введение закона «трех преступлений». Тем временем ученый-юрист Джон Донохью из Стэнфордского университета и экономист Стивен Левитт из Чикагского взглянули на проблему совсем с другой стороны. В качестве причины падения преступности они предположили легализацию абортов. Авторы сопоставили, штат за штатом, год разрешения абортов и демографию снижения преступности. В результате они выяснили, что когда в том или ином штате становились возможны аборты, то через 20 лет здесь падала преступность. Удивлены? Результаты вызвали полемику, но для меня они выглядят совершенно логично, хотя и печально. Что в общем и целом предвещает преступную жизнь? Родиться у матери, которая, будь ее воля, не завела бы этого ребенка. Так что же это за основополагающе необходимая функция, которую выполняет мать? А вот какая: мама дает ребенку уверенность в том, что счастлива просто самим фактом его существования. И все. Харлоу сумел продемонстрировать идею, важнейшую для наших рассуждений, — показать, что же такое матери (а позже сверстники) дают детям. Чтобы это сделать, ему пришлось провести один из самых болезненных и безумных экспериментов в истории психологии. Эксперимент заключался в том, что детенышей обезьян выращивали в изоляции, рядом не было ни матери, ни сверстников; первые месяцы и даже годы своей жизни обезьянки были лишены контакта с живым существом, и только потом их отправляли в общество других обезьян. Как и предполагалось, для тех бедняг дело закончилось катастрофой. Некоторые сидели в одиночестве, обнимая себя за плечи или раскачиваясь, как это делают аутисты. Другие предпринимали совершенно нелепые сексуальные или иерархические эскапады. Здесь нужно отметить кое-что важное. Оказавшись в группе, обезьяны не то чтобы вели себя совсем неожиданным образом — они не демонстрировали агрессию, подобно страусу, и не завлекали самок, как гекконы, — их поведение было нормальным, но неуместным. Они, например, выказывали жестами подчиненность по отношению к малявкам вполовину их меньше или угрожали альфа-самцам, хотя должны бы были съежиться от почтения. Матери и сверстники не учат моторике или порядку поведенческих актов, это как раз заложено в генах. Они учат где, когда и кому надлежит тот или иной поведенческий акт реализовать — т. е. соответствующему контексту поведения. Они дают первые уроки о плохом и хорошем поведении, будь то касание руки или нажатие на спусковой крючок. Когда я изучал павианов в Кении, мне довелось наблюдать поразительную ситуацию — как раз пример такого обучения. Две самки — одна высшего, другая низшего ранга — одновременно родили дочек. Дочка из «высшего ранга» развивалась быстрее, что уже обозначило некоторое неравенство. Когда обеим крошкам было несколько недель, они впервые встретились. Низкоранговая малышка углядела «аристократку» и заковыляла к ней, чтобы познакомиться. Ее мама заметила это и за хвост оттянула от несостоявшейся подружки. Так мама преподала дочке первый урок под названием «знай свое место». «Видела ее? Ее ранг намного выше твоего, поэтому нельзя просто подойти и сказать «давай дружить». Если ты ее увидишь, сиди смирно, в глаза не смотри, может, обойдется, и она не вытащит у тебя еду изо рта». Поразительно, что и через 20 лет, превратившись в почтенных старушек, эти две дамы сохранят ранговую асимметрию, которой они научились тем далеким утром. В шторм сгодится любая мама Харлоу подарил науке еще один важный вывод, и произошло это тоже благодаря одному безжалостному эксперименту. Детенышам обезьян в качестве мамы выдавали проволочный суррогат, у которого в середину тела был вделан воздушный пульверизатор. Когда малыш прижимался к такой маме, он получал в грудь струю воздуха. Как, по мнению бихевиориста, поведет себя обезьянка, встретившись с таким наказанием? Будет спасаться бегством. Но подобно детям, терпящим издевательства и побои в семье, наши обезьянки только крепче прижимались к суррогату. Как же получается, что мы привязываемся к источнику негативного подкрепления, ищем утешения в страданиях у источника страданий? И почему мы любим не тех людей, почему позволяем себя мучить, почему возвращаемся за следующей порцией мучений? У психологов наготове масса ответов. Потому что у вас низкая самооценка и вы не верите, что заслуживаете лучшего. Или убеждены, что только вы способны изменить этого дурного человека. Или идентифицируете себя с насильником, или считаете, что виноваты и потому навлекли на себя его / ее справедливый гнев — так насилие кажется более рациональным и менее пугающим. Все эти ответы небессмысленны, много чего объясняют и очень помогают изменить ситуацию к лучшему. Но Регина Салливан из Нью-Йоркского университета стала искать ответ совсем в другой области, на километры отстоящей от психологии человека. Салливан учила крысят ассоциировать нейтральный запах с электрошоком. Если формирование такого рефлекса начиналось, когда крысятам было десять дней и больше (т. е. это были крысята-подростки), то при появлении запаха происходила вполне логичная вещь: активировалась миндалина, выделялись глюкокортикоиды, крысята избегали запаха. Но что поразительно — стоило выработать ассоциацию запах-шок у совсем маленьких крысят, то ничего подобного не происходило; напротив, их тянуло к запаху. Почему? Здесь уместно рассказать о любопытном явлении, касающемся стресса у новорожденных. Плод грызунов прекрасным образом способен выделять глюкокортикоиды. Но спустя всего несколько часов после рождения надпочечники резко теряют данную функцию: они едва работают. Этот необычный эффект «стрессовой гипореактивности» (SHRP, англ. stress hyporesponsive period) постепенно идет на убыль в течение нескольких следующих недель. Каково значение SHRP? Глюкокортикоиды имеют настолько разнообразное и противоречивое влияние на развитие мозга (внимание, не отключайтесь, оставайтесь на связи!), что для оптимального развития их на всякий случай лучше выключить и с помощью SHRP сыграть в рулетку: «Я, пожалуй, не буду выделять глюкокортикоиды, чтобы мой мозг мог нормально развиваться; а если случатся неприятности, то у меня есть мама и пусть она с моими неприятностями справляется». Соответственно, если лишить крысят матери, то уже через несколько часов надпочечники увеличатся и восстановят способность к секреции большого количества глюкокортикоидов. В период SHRP младенцы будто бы используют следующее правило: «Если мама рядом (и мне не нужны свои глюкокортикоиды), меня должно тянуть к сильным стимулам. Это не может быть плохо для меня: Мама не позволила бы случиться плохому». Вернемся к эксперименту с запахом — стоило ввести глюкокортикоиды в миндалину совсем маленьких крысят во время выработки условного рефлекса, как та активировалась и крысята вырабатывали избегание запаха. И наоборот, если у крысят-подростков во время обучения заблокировать глюкокортикоиды, то у них разовьется пристрастие к этому запаху. А если при эксперименте присутствует мать, то глюкокортикоиды у крысят не выделяются и опять же развивается тяга к «опасному» запаху. Другими словами, у совсем маленьких детенышей крыс даже неприятные стимулы получают подкрепление в присутствии Мамы, даже если Мама сама является источником неприятных ощущений. Как писали Салливан с коллегами, «привязанность [у этих детенышей] к опекуну сформировалась в результате эволюции таким образом, чтобы связь между ними не зависела от качества проявляемой заботы». Если ты попал в шторм, то сгодится любая мама. Применительно к людям эти результаты объясняют, почему те, кого обижали в детстве, во взрослых отношениях часто ищут партнера, который бы их тоже обижал. А как же быть с обратной стороной проблемы? Почему 33% взрослых, испытавших издевательства в детстве, сами стали обидчиками? Психологи и тут находят множество ответов, построенных на модели идентификации с насильником и на рационализации для умаления ужаса происходящего: «Я люблю своих детей, но иногда, если это необходимо, могу их поколотить. Мой отец поступал так же, значит, и он меня любил». И, как и в предыдущем случае, здесь играет роль определенная глубинная биология — обезьянки-самочки, с которыми жестоко обращались матери, с большей вероятностью сами станут жестокими матерями. Источник: «Теории и практики»
Как быть себе поддерживающим взрослым
Признаюсь честно, что долго писала эту статью. Сложно, иногда через внутреннее сопротивление, но больше всё-таки с воодушевлением. Она была словно навязчивая мысль, но в хорошем смысле этого слова — как то, о чём есть потребность рассказать, чем хочется поделиться. Весной этого года я впервые услышала, что можно быть для себя поддерживающим взрослым. Звучит немного необычно, но во мне отозвалось — до мурашек по коже, до размышлений и попыток осознать, понять, прочувствовать. Что такое быть для себя взрослым? Странное словосочетание — ведь мы и так не маленькие дети. И что значит «поддерживающим»? Например, я не считаю себя своим собственным врагом. Эти вопросы возникают у большинства людей. Сразу оговорюсь, что речь здесь идет не о внутреннем стержне и опоре, точнее не только о них. Скорее о заботе и тёплой поддержке по отношению к себе. Однако очень немногие люди из моего окружения обладают реальной способностью быть себе поддерживающим взрослым. И еще меньшее число из них вообще задумываются о подобном. Психологи считают, что человеческое «Я» состоит из трех частей: «Я — ребёнок», «Я — родитель» и «Я — взрослый». Ребёнок живёт словом «хочу», родитель — словами «должен» и «обязан». И только взрослый обладает способностью слышать и говорить, обсуждать и находить консенсус между этими извечными «хочу» и «надо». Кто из этих троих чаще проявляется в вас? Во мне — родитель. Уж он-то всегда знает, что нужно сделать — у него есть целый список. И это неплохо. Только иногда хорошо бы ему давать сказать своё слово и ребёнку. Потому что внутренний ребенок такая же полноправная часть нас. Она есть — это факт. И пока ее потребности не удовлетворены, мы не можем быть полностью счастливыми. Для моего поколения «быть или не быть» себе поддерживающим взрослым — в большинстве случаев выбор. И только иногда особенность, взращенная с детства. К слову сказать, очень повезло тем, у кого это с детства, — значит, будучи ребёнком, такой человек находился в поддерживающей среде. Поэтому и сформировалась привычка не ругать и не сравнивать себя с другими, а быть в большей степени настроенным на себя. Такой человек не эгоистичен. Я думаю, вы чувствуете разницу между эгоизмом и осознанием собственных границ. Он любит и принимает себя, не стремясь угнаться за всем окружающим миром сразу. Он ощущает себя и своё личное пространство. Вот только далеко не у всех так, поэтому я и говорю о выборе и желании стать самому для себя поддержкой. Не каждый умеет осознавать свои границы и не отождествлять себя с другими, не гнаться за их успехами. А развиваться, сравнивая себя сегодняшнего с собой вчерашним. Задавать себе вопрос: А как хочу я? Что я чувствую? Каким я вижу своё будущее? Выбор подразумевает осознанную работу над собой. Действительно, большинство из нас с детства научили ругать себя, осуждать, иногда даже быть к себе беспощадными. Отсюда взлелеянные нами и нашим окружением внутренние критики, наперебой твердящие: «ты не можешь», «у тебя не получится», «ведь знаешь, что не умеешь», «неужели нельзя было лучше?» и т.д. и т.п. Каждый может дополнить этот список ещё парочкой излюбленных фраз своих личных внутренних критиков. Вряд ли подобное самоедство поддержит и поможет нам получить другие результаты предпринятых действий. Конечно, нужно реально оценивать себя — достаточно ли сил потрачено для достижения цели, что именно не получилось и в чём причины. Нет ничего лучше объективной оценки и конструктивных выводов — но это ведь не одно и то же, что и «я так и знал, что ничего не получится». Поддерживающий взрослый в случае неудачи просто скажет: «Да, у тебя сегодня не получилось. Такое бывает, но ты не стал от этого хуже. Ты такой же, как и был». И добавит: «Давай подумаем, в чём причина и что сделать, чтобы ситуация не повторилась». Итак, стать самому себе поддерживающим взрослым — что же это значит? Я считаю, что это поддерживать себя, даже когда что-то не получается, не ругать за усталость, за поиски, за несовершенство и неидеальность. Быть себе поддерживающим взрослым — значит ощущать, что ты у себя есть. И ты себя любишь. Знать, что не бросишь себя и не отвернешься, — даже если всё не так хорошо и правильно, безоблачно и беспроблемно, как хотелось бы. Не гнобить, а относиться к себе с теплотой и любовью. Как мама — она ведь любит малыша независимо от того, получилось ли у него встать и пойти с первого раза. Это значит самому «подуть себе на рану», когда болит, а не добивать критикой. Принять себя и двигаться дальше. Безусловно любить себя — не за что-то, а просто так. Стать самому себе поддерживающим взрослым не значит отделить себя от мира, быть абсолютно независимым, не ждать поддержки близких. История не об этом. Общение с важными людьми — да и общение в принципе — это естественная потребность человека. Мы здесь не затрагиваем отношений человека с социумом и считаем, что они есть и они необходимы. Мы говорим про отношения с самим собой. Поддержка по отношению к себе — это о чуткости, бережности и безусловности к себе. Ведь, как пишет психолог Виталина Скворцова-Охрицкая, идеального себя полюбить проще простого, а ты попробуй полюбить себя таким, какой есть сейчас. О чём ещё это ощущение поддерживающего взрослого внутри себя? О понимании: я у себя есть. От подобного осознания сразу же тепло на душе. Чувствуете? Мы ждём этого от других — ощущения, что поддержат, скажут что-то, напоят чаем — и появятся новые силы. Но если станешь сам для себя этим «чудесным кем-то», то… даже не знаю. Возможно, станешь счастливее? Ближе к себе? Автор: Нина Соколова
Жестокое восхищение Стендаля
Искусство способно влиять на людей с невероятной силой. Возможно, вы когда-то испытывали такое воздействие на себе. Выразительные образы художников, виртуозная музыка способны вызывать резкий подъем настроения, чувство восторга, внезапное желание совершать действия, наполненные прекрасным или наоборот — разрушительным. С течением времени в психиатрии появилось множество терминов, характеризующих различные нервные «туристические» расстройства. Один из самых распространенных — это синдром Стендаля или его еще называют Флорентийским. В лексике психологов, психиатров и культуроведов это термин, обозначающий комплекс психологических нарушений, которые связаны с сильным потрясением, под провокацией произведений искусства. Длительно пребывая в ожидании путешествия, вы можете и не подозревать, что, отправившись в долгожданный «trip», получить вы можете не только чувство разочарования, но и оказаться травмированным искусством. Впервые синдром был описан в 1979 году психиатром Грациэллой Магерини, а назван в честь писателя Анри Бейля, более известного под псевдонимом Стендаль. Под впечатлением после путешествия по Италии он издал книгу «Рим, Неаполь и Флоренция» в 1818 году. В ней были подробно описаны эмоциональные потрясения и ощущения Стендаля, вызванные шедеврами живописи. Грациэллой Магерини много лет работала над данным синдромом. В 1989 году вышла книга «Синдром Стендаля», основанная на наблюдении за иностранными туристами, у которых происходило необъяснимое расстройство психики. Доктор проанализировала более 100 подобных случаев за 10 лет, сопоставив истории болезни с записями в дневнике Стендаля. В дневнике он писал: «Я видел шедевры искусства, порожденные энергией страсти, после чего всё стало бессмысленным, маленьким, ограниченным, так, когда ветер страстей перестает надувать паруса, которые толкают вперед человеческую душу, тогда она становится лишенной страстей, а значит, пороков и добродетелей... Волнение мое было так велико, что граничило с благоговением. Религиозный сумрак этой церкви, ее простая деревянная крыша, ее незаконченный фасад — все это так много говорит в моей душе. Ах, если бы я мог забыть!..» В наши дни туристы, чаще всего, испытывают подобные переживания во время знакомства с культурой эпохи возрождения. В чем же кроется причина подобных состояний? Скорее всего в огромной концентрации произведений искусства, которые сосредоточены в Италии. Возможно именно поэтому, синдром имеет корни во Флоренции. Путешественники, под воздействием, как правило привлекают к себе внимание. Их поведение значительно отличается: они застывают на месте окруженные итальянскими древностями с ошарашенным лицом, или же носятся по музею с восторженными воплями. Бывали случаи, когда человек, подверженный синдрому Стендаля, представлял опасность для окружающих и даже наносил вред людям и экспонатам. Вандализм, как побочный эффект — не редкость. Туристы разносили произведения искусства. В конце концов, смотрителей музеев специально обучали выявлять больных среди толпы и обезвреживать их. Симптомами обычно выступают: учащенное сердцебиение и дыхание, скачки давления, тремор, сопровождающийся тревогой и беспокойством, резко меняющимся эмоциональным состоянием, достигающее эйфории или же наоборот — неконтролируемое чувство страха, отчаяния и даже гнева. Таким образом, депрессия не редкость у людей с таким синдромом. К сожалению, до сих пор не выявили никакого научного объяснения причин существования такого синдрома. А все гипотезы основаны лишь на предположениях и догадках влияния таких фактов как: 1. Длительный период вынашивания путешествия в подсознание. 2. Первое в жизни знакомство со знаменитыми произведениями искусства. 3. Яркое воображение, склонное идеализировать. 4. Повышенная эмоциональность. 5. Высокий уровень религиозного образования. 6. Соотнесение культурных объектов с внутренним миром. Последний пункт имеет особое значение. Чаще всего потрясает, например, определенное полотно, в котором зритель выявляет символику и переносит ее в реальную жизнь. Бывали случаи, когда люди начинали слышать картину, или же физически ощущать изображение. Такой момент «проникновения» хорошо изображён в фильме Дарио Аржентно «Синдром Стендаля». Героиня чувствовала ветер, прикосновения и всплеск волн, бьющихся о скалы, не имея сил совладать с ощущениями, она падала в обморок. К особо опасным авторам относят Микеланджело, Караваджо, Рафаэля. Даже поступали предложения рядом с работами расположить предупреждающие знаки о возможном нанесении вреда здоровью. Фактор к проявлению Синдрома Стендаля — восприятие произведения искусства как моральной ценности, как истины в последней инстанции. Интересный факт: жители северной Америки, Азии и непосредственно сами итальянцы менее подвержены болезни, потому что они уже знакомы с местной атмосферой, и их глаз уже привык к собственной культуре. Таким образом, они имеют определенный иммунитет и воспринимают искусство с более эмоциональной сдержанностью. Как же происходит процесс лечения? Оно предполагает избежание пациентом провокационных ситуаций, локаций, психологический, физический и эмоциональных нагрузок. Кратковременные приступы лечатся в амбулаторном режиме. Более длительные приступы предполагают лечение в психиатрических стационарах. В лечении острого проявления расстройства применяются нейролептики, блокирующие чувство тревоги, страха, беспокойства. При меньшей интенсивности предписывают использовать транквилизаторы. В случае ухудшения состояния и обнаружения у больного приступов галлюцинаций, прописывают нейролептики внутривенно, в то время как, при более легком и стабильном состоянии пациента используют уколы внутримышечно или медикаментозно. Синдром Стендаля породил не одно психологическое заболевание. Следом обнаружены такие синдромы, как Рубенса, Парижский, Иерусалимский, Индийский. Из чего следует, что посещение экзотических культурных или даже религиозных мест может стать разрушительным для туристов. Распространенное мнение, что смена обстановки, перемена мест может помочь разобраться в себе, решить внутренние конфликты. Важно быть осторожным и внимательным к своим ощущениям, ведь самый тяжелый груз — внутренний, а его мы всегда возим с собой. Автор: Катарина Акопова
Библиотеки — основа цивилизации
Парадокс современности: люди игнорируют один из ключевых социальных институтов, когда больше всего в нём нуждаются. Попробуем разобраться, насколько важны библиотеки в современном мире вместе с социологом Эриком Клиненбергом. Устарела ли публичная библиотека? Так думают многие. В последние годы произошел упадок тиражей традиционных бумажных книг, что привело к громогласным дебатам о том, что библиотеки больше не несут в себе культурно-исторической функции. Большинство выборных должностных лиц уверяют, что в обществе XXI века, где все книги оцифрованы и почти весь мир живёт в режиме «онлайн», а общение переросло в виртуальное, библиотеки перестали нуждаться в поддержке людей, которой они сами когда-то располагали. Библиотеки сейчас голодают. От недостатка нужных ресурсов. В некоторых городах, даже таких богатых как Атланта, стали закрываться масштабные книжные компании. В Сан-Хосе, штате Калифорния, прямо по соседству с офисами Facebook, Google и Apple, публичные библиотеки со своим бюджетом существуют в такую натяжку, что даже потребители с задолженностью в $10 не имеют права брать книги или пользоваться стационарными компьютерами. Библиотеки стали обесцениваться именно в тот момент, когда они наиболее ценны и необходимы. Почему произошёл такой диссонанс? Отчасти из-за того, что ключевой принцип публичной библиотеки — все люди заслуживают бесплатный и открытый доступ к всемирному культурному и историческому наследию — не совпадает с логикой современного рынка. Да и мало кто из влиятельных персон осознаёт сейчас всю важность этих учреждений. Я называю библиотеки «социальной инфраструктурой». То есть, это те места, где людям не только предоставляется открытый доступ к книгам, но и формируются базовые человеческие взаимоотношения: уважение к пожилым людям, забота детей о родителях, обучение языку иностранных граждан, помощь нищим и т.п. Я провёл целый год в так называемых этнографических исследованиях нью-йоркских библиотек. Снова и снова, где бы я ни был, я осознавал всю важность и мощь публичных библиотек, которые помогают людям решить их проблемы. Для пожилых людей, особенно вдов и вдовцов, библиотека — это место общения с другими поколениями и центр культурного обогащения. Для детей и подростков библиотека — это помощник в привитии чувства ответственности и уважения, так как они должны знать, что взятую на некоторое время книгу нужно вернуть обратно. А для изнеможённых молодых родителей, бабушек и дедушек, а также опекунов, библиотеки — это настоящая находка. Во многих окрестностях Нью-Йорка, особенно где ребята не сильно загружены внешкольными занятиями, библиотеки чрезвычайно популярны. Причины две. Первая — библиотеки бесплатны и доступны. Вторая — сотрудники библиотек всегда доброжелательны к любым посетителям. Для сравнения возьмите на рассмотрение кофейни Starbucks и рестораны McDonald’s. Это уже значимые составляющие социальной инфраструктуры. Однако не все люди могут там часто бывать, а на неплатёжеспособных так вообще косо смотрят. Пожилые и нищие люди и вовсе избегают Starbucks из-за высоких цен. Бабушки и дедушки, с которыми мне довелось познакомиться в нью-йоркских библиотеках, сказали, что чувствуют себя незваными гостями в новомодных кофейнях, барах и ресторанах. Малоимущие и бездомные даже и не думают посещать подобные места. Из опыта они знают, что даже стоя рядом с популярной забегаловкой, можно смутить менеджеров, которые в большинстве случаев вызовут полицию. А в библиотеке полицейские — это редкость, уж поверьте мне. Но это вовсе не означает, что в библиотеках всегда царит спокойствие и безмятежность. Пока я занимался своим расследованием, я стал свидетелем горячих споров, драк и других неприятных ситуаций с участием психически неуравновешенных людей и наркоманов. Но такое, увы, неизбежно в подобных публичных местах, особенно когда наркологические клиники, приюты для бездомных и банки продовольствия часто прогоняют людей, больше всего нуждающихся в помощи, и отправляют их в библиотеки! Доступность и разнообразие, процветающие в местных библиотеках, раньше были отличительной чертой городской культуры. Но всё изменилось. Хотя американские города сейчас развиваются этнически и культурно, в воздухе ещё витает дух неравенства. Особенно это касается расы и социального статуса людей. Библиотеки — это те места, где люди, независимо от своего происхождения, увлечений и предпочтений, могут стать частью живой свободной культуры. Это место, где публичное, частное и благотворительное уживаются вместе с целью достичь чего-то большего, нежели чистой прибыли. В этом году в журнале Forbes опубликовали статью, доказывающую, что в библиотеках больше нет смысла и они не нуждаются в людской поддержке. Автор статьи, экономист, уверил, что крупнейший Интернет-магазин товаров и услуг Amazon скоро полностью заменит библиотеки. Ответ от читателей — в особенности от библиотек, но также государственных служащих и рядовых граждан — был чрезвычайно негативным, и статью решили удалить с сайта Forbes. Нам необходимо быть начеку. Пока рождаются новые города и окрестности, очень важно, чтобы библиотеки получили признание, которое они по праву заслуживают. И стоит отметить, что слово liber — латинский корень слова library — имеет два значения: «книга» и «свободный». Комментарии, по-видимому, излишни. Отнимая жизнь у библиотек, люди отнимают жизнь у самих себя. Библиотеки — это фундамент цивилизованного гражданского общества. Перевод статьи «To Restore Civil Society, Start With the Library» The New York Times Перевод Юлия Стржельбицкая
«Стыдно быть несчастливым...»
«На фронте была далеко идущая мечта: если бы мне разрешили — потом, потом, когда кончится война, когда совсем кончится и все уже будет позади, — пускай не жить, к чему такая крайность, но просто оказаться Там и просто увидеть, просто посмотреть вокруг — что будет? Тогда, тогда, когда — совсем, совсем?.. И мне разрешили. Не просто смотреть, но: купаться, кататься, кувыркаться, одеваться, раздеваться, подниматься, опускаться, напиваться и не напиваться, обижаться и не обижаться, забываться и не забываться и еще тысячу всего только на эту рифму, и еще сто тысяч — на другие. Стыдно быть несчастливым. А женщины, самые, казалось бы, несовершенные, иногда говорят такие слова... И так смешно шутят, и так проницательно думают о нас — чтобы нам было лучше, чтобы нам было сладко — с последней из всех, как с первой из всех. И то и дело это им удается, то тут, то там, то так, то сяк. А если не удается, они страдают молча. А если говорят — иногда говорят такие слова... Стыдно быть несчастливым. А есть собаки. Они не умеют читать, ничего не читали, ни одной строчки! Ни разу по этому поводу у них не колотилось сердце, не подступал комок к горлу, они ни разу не хохотали, не перечитывали вслух своим знакомым. Стыдно быть несчастливым. А есть коровы — только и знают, что жуют свою жвачку и ничего не делают своими руками. Не смогли бы, даже если бы захотели! Пустяковый подарочек теленку — и то не в силах. Не говоря уже о работе ума: что-нибудь сочинить, сделать мало-мальское открытие на пользу таким же коровам, как они, и заволноваться, и вскричать: «Черт побери!» Ничего этого для них не существует. Стыдно быть несчастливым. Да что там, есть улитки! Им за всю свою жизнь суждено увидеть метр земли максимум... Просто увидеть! Просто смотреть, что происходит теперь, теперь, когда совсем, совсем кончилась война. Нет, если бы мне разрешили одно только это — я бы и тогда сказал: «Стыдно быть несчастливым». И каждый раз, когда я несчастлив, я твержу себе это: «Стыдно, стыдно, стыдно быть несчастливым!» Александр Володин
Судьба Лени Рифеншталь сквозь историю XX века
Судьбу гениальной Лени Рифеншталь можно сравнить с яркой историей противоречивого XX века. Она застала практически все важнейшие вехи минувшего столетия и стала неоспоримой частью мировых событий, связанных с самыми судьбоносными моментами человеческой истории. В первую очередь, она прославилась как культовый режиссер-документалист и передовой фотограф своего времени. Лени закончила свою жизнь буквально под водой, став одной из первых женщин, которая в столь преклонном возрасте занималась глубоководными съемками. Еще будучи студенткой Берлинской школы искусств, Рифеншталь увлекалась живописью, балетом, музыкой и танцем. Ее куратором была известная петербургская балерина Евгения Эдуардова. У нее Лени обучалась классическому русскому балету и стала со временем одной из лучших учениц. Ее талант танцовщицы быстро заметил известный итальянский композитор Бузони, который написал для девушки вальс-каприз, впоследствии ставший одним из ее коронных номеров. После быстрого взлета в карьере у молодой танцовщицы последовал неудачный период: трижды Лени рвала связки и с каждым разом ей все сложнее было возвращаться к танцам. В итоге, она решила оставить эту профессию. В ту пору, к середине 20-х, в Германии бурно развивалась киноиндустрия. Лени снялась в таких фильмах, как «Священная гора», «Шторм над Монбланом» и «Белый ад Питц-Палю». Все эти ленты, как не трудно догадаться, имеют схожую тематику – романтика гор, поэтому картины получили обобщенное название «горные фильмы». К началу 30-х Лени попробовала себя в качестве режиссера. Ее дебютной картиной стал фильм «Голубой свет» - мистическая легенда об итальянских Доломитах. В этом фильме она выступила и как режиссер, и как исполнительница главной роли. После выхода этой картины на ее творчество обратил внимание Адольф Гитлер, с недавних пор пришедший к власти. За свою работу Рифеншталь получила первую награду – серебряную медаль кинофестиваля в Венеции, что принесло ей невероятный успех по всей Европе. Но все же с лентой связано несколько неприятных скандалов: в частности, история с соавтором сценария Белой Балашем, человеком еврейского происхождения. Не поделив с ним авторские права и не уладив конфликт полюбовно, Рифеншталь обратилась за помощью к редактору антисемитской газеты «Штурмовик» Юлиусу Штрайхеру. Сближение с фюрером было неминуемо. В 1932 году Рифеншталь посетила одно из выступлений Гитлера в Берлинском дворце спорта, после которого она написала хвалебное письмо, где признавалась в симпатиях к ораторскому искусству вождя. И уже в мае они встретились. После этого последовала серия фильмов в сотрудничестве с аффилированными СС структурами. После 1933 года она уже снимает пропагандистский фильм о V съезде национал-социалистической партии. И, наконец, главный фильм Третьего Рейха – «Триумф воли», ставший образцом нацистской эстетики, - вышел на экраны в 1935 году. Гитлер лично курировал съемочный процесс, став центральной фигурой Нюрнбергского выступления в 1934 году. Под съемки даже выстроили самый настоящий стадион, где задействовали множество операторов, новаторских технических приемов (в том числе подвижную съемку на лифтах), чтобы показать картинку с разных ракурсов. Впервые в документальном кино была использована панорамная съемка. Позже, когда у Рифеншталь спросили, может ли она гордиться своим творением, та ответила отрицательно, сославшись на незнание реального положения дел в Германии. В 1936 году вышел еще один пропагандистский фильм – «Олимпия», посвященный проходившим в Берлине Олимпийским играм. В фильме воспевалось совершенство человеческого тела, а для съемок по-прежнему использовались новые хитроумные приспособления, как то катапульты, дирижабли, воздушные шары – все ради уникальных планов и ракурсов. Монтаж фильма занял около 2-х лет, причем Лени лично занималась этим процессом. К слову, если отбросить пропагандистский контекст, фильм получился уникальным и непревзойденным с технической точки зрения еще на протяжении долгого времени. Им, в частности, восхищались такие мэтры искусства, как Ингмар Бергман и Сальвадор Дали. Новое признание картина получила в 1956 году, когда ее включили в топ 10 лучших фильмов мира. Восторженными эпитетами одарил ленту даже Сталин, который после просмотра прислал Лени Рифеншталь хвалебное письмо. Ему понравилась античная эстетика и сверхчеловеческий пафос, вложенный в контекст картины. Затем снова последовала целая пропасть из неудач. С началом Второй мировой войны Рифеншталь быстро поняла лицемерие нацистской власти и сразу же отказалась от закрепленной должности главного режиссера партии. Союз с нацистами быстро закончился, а с ним и прекратилась финансовая поддержка. Ее брата, Хайнца, отправили на Восточный фронт, где тот погиб. После окончания войны Лени Рифеншталь прошла через ряд унизительных процедур денацификации: ее принудительно поместили в психиатрическую лечебницу, где пытали электрошоком. Опустошенная и униженная, режиссер осталась без какой-либо поддержки, но у нее все также была масса новых идей. К ней все-таки поступали предложения, но из Скандинавии – Норвегии и Швеции, где ей предложили снять документальное кино об Олимпийских играх. Однако, памятуя о недавнем прошлом, Лени решила отказаться от проекта. Не став замыкаться в себе, Рифеншталь в 1956 году отправилась в Африку за новым вдохновением. Она вела съемки в разных странах – в Кении, Судане, где ей в том числе предложили гражданство. Серии фотографий африканских племен с успехом публиковались в известных журналах – Stern, Sunday Times, Newsweek и других. Но даже безобидные снимки аборигенов некоторым журналистам казались изощренным выражением фашистской эстетики. Новый этап карьеры Лени начался в 1974 году, на 71-ом году жизни. Она впервые с аквалангом и камерой погрузилась в Индийский океан. Видимо, устав от бесконечной критики на суше, Лени решила остаток своих дней (а это, кстати, почти 30 следующих лет!) посвятить подводному миру, в обществе обитателей которого нет места мыслям людей. В этом деле она все также достигла феноменальных результатов. Ее фото и видео работы встали в один ряд с общепризнанной классикой документалистики. В 1987 году Рифеншталь выпустила книгу своих воспоминаний, которая стала настоящим бестселлером во многих странах. 8 сентября 2003 года в возрасте 101 года Лени Рифеншталь скончалась в своем скромном доме в городке Пёккинг. Автор: Мария Молчанова
© 2015 — 2024 stakanchik.media
Использование материалов сайта разрешено только с предварительного письменного согласия правообладателей. Права на картинки и тексты принадлежат авторам. Сайт может содержать контент, не предназначенный для лиц младше 16 лет.
