Мы редко задумываемся об этом, но жилье представляет собой мощный символ, отражающий структуру Вселенной в миниатюре и воплощающий освоенное, упорядоченное пространство. Например, наличие парадной и черной лестницы исторически подчеркивало социальное неравенство. Лишь после революции черный вход был идеологически переосмыслен новой властью рабочих и крестьян, превратившись в главный. Коммунальная квартира стала символом советской повседневности, что отразилось в литературе и кинематографе. Этот привычный символ часто встречается в популярных фильмах, таких как «Место встречи изменить нельзя» С. Говорухина, «Покровские ворота» М. Казакова, «Мой друг Иван Лапшин» А. Германа, «Окно в Париж» Ю. Мамина, «Вор» П. Чухрая и других. Вспоминается и героиня рассказа А. Толстого «Гадюка», у которой коммунальный быт ассоциировался с казармой, или образы студентов в общежитии имени Бертольда Шварца в «Двенадцати стульях» И. Ильфа и Е. Петрова. Архитектура коммуналок служила, по М. Фуко, для установления «упорядоченного и детального контроля» над жильцами и обеспечения их «видимости». Жилищная политика новой власти исходила не только из дефицита, но и из идеологических соображений. Хотя коммунальная квартира зародилась до революции, настоящий распад семейного очага начался после Октября 1917 года, когда жилье приобрело другой смысл. Если раньше перегородки устанавливали ради уединения, то теперь совместное проживание стало новой моделью социальных связей, ориентированной на отход от семейного быта к общественному. Образцовыми считались дома-коммуны 1918–1919 годов, где женщины могли освободиться от бытовых обязанностей и была возможность создать все новое. Даже к середине 1930-х, когда внимание к семье возросло, идея коммунальных квартир не исчезла. С самого начала большевики ставили цель улучшить условия для трудящихся, считая справедливый «передел» жилья решением жилищного вопроса. Лишь спустя две недели после революции В. И. Ленин подписал резолюцию о конфискации жилья у зажиточных горожан, где наличие нескольких комнат считались излишком, ограничивая личное пространство. Эта политика породила коммунальную систему, которую описал Высоцкий в строках: «Система коридорная, на 38 комнаток всего одна уборная». В декабре 1917 года был запрещен оборот недвижимости, а в августе 1918-го частная собственность на нее была ликвидирована, передав государству право на переселение жильцов. К 1919 году нормы жилплощади были утверждены: 10 кв. м взрослым и детям до 2 лет, 5 кв. м детям 2–10 лет. В 1924 году для всех независимо от возраста норма составляла 8 кв. м. В первые годы советской власти началось активное «уплотнение» квартир для уравнивания быта. В Москве при переселении рабочих в «буржуазные» дома центр города увеличил долю трудящихся с 5% в 1917 году до 40–50% в 1920-м. Вплоть до 1924 года в национализированные дома переселили более полумиллиона рабочих и членов их семей. Причем для более равномерного распределения рабочих переселяли в квартиры в центре города. На первый взгляд кажется, что это здорово, вот только многие не желали переезжать в центр из-за высоких затрат на отопление и транспорт. Коммунальная квартира рассматривается как значимый институт социализации, важный для культурной адаптации советского человека и создания новой общности. Коммуналка стала пространством, где пересекались быт и идеология, формируя уникальную атмосферу. «Уплотнение» превратило многокомнатные квартиры в коммунальные: одна-две комнаты достались прежним владельцам, а другие заполнили семьи. Общие кухня и санузел стали доступны многим, но поскольку они считались чужими, отношение к ним было соответствующим. Массовое превращение многокомнатных квартир в коммунальные было особенно распространено в крупных городах, которые переполняли мигранты. Хотя коммуналка считалась временной мерой, она быстро стала привычным способом городской жизни. Это пространство стало лабораторией нового быта. Переустройство быта привело к появлению «коммунального времени» — упорядоченной жизни с коллективным использованием коммунальных благ, таких как вода и свет, что способствовало сближению жильцов и активному участию в общественной жизни. Коммуналка сыграла роль института социализации, сформировав коллективистское мировоззрение, где личный уют уступил место общественному быту. В 1930-е годы коммунальные квартиры стали массовым и уникальным социально-культурным явлением. Причины их появления были многослойны: специфика жилого фонда, индустриализация, нехватка средств на строительство жилья, необходимость размещения мигрантов и национализация жилищного фонда. Понятие жилплощади позволяло объединять жильцов в квартиры независимо от их семейного статуса, создавая коммунальное соседство. Коммунальные квартиры имели четко организованную структуру, состоящую из общих помещений (кухня, ванная, коридор) и «приватных» — обычно одной комнаты на семью. Сосуществование на ограниченной территории порождало целый свод неписаных правил, регулирующих повседневное поведение жильцов. Например, временные графики пользования кухней и ванной были одним из важнейших аспектов. Ожидалось соблюдение взаимных интересов, хотя выполнение этих норм было далеко не всегда идеальным. Кухня — главный очаг коммунальной квартиры — становилась местом пересечения всех жизненных дорог: здесь готовили, обсуждали последние новости, праздновали и ссорились. Сожительство в коммунальной квартире требовало постоянного взаимодействия, и не всегда это были дружеские отношения. Разные уровни дохода, культурные различия и личные предпочтения жильцов делали коммунальную квартиру площадкой для конфликтов. Проблемы бытового уровня — шум, запахи, личные вещи в общем пространстве — часто обострялись до конфликтов. Например, правила уборки и потребление электричества вызывали непрекращающиеся споры. Каждый член коммунальной квартиры стремился защитить свое личное пространство. Антропология коммунальной квартиры подчеркивает двойственность культурного кода этого пространства — люди в коммуналке могли быть как врагами, так и союзниками. На фоне многочисленных трудностей развивалась своеобразная культура взаимопомощи и солидарности, которая строилась на взаимных услугах и небольших услужениях. Например, хозяйки могли делиться друг с другом рецептом или ингредиентами, пожилые жильцы помогали присматривать за детьми, а более опытные соседи подсказывали новичкам нормы и правила жизни в квартире. Однако наряду с этим каждый стремился к автономии и минимизации контактов — замки на дверях, личные холодильники, замаскированные в мебели, и даже «свои» полки в ванной были олицетворением стремления к уединению. Интересный аспект антропологии коммунальной квартиры — это ритуалы, формировавшиеся вокруг быта. Кухонные собрания — от утреннего чаепития до вечерних обсуждений новостей и событий — становились частью повседневного ритуала, сближавшего соседей. Также существовали «тайные» ритуалы, символизирующие статус и роль каждого жильца. Например, во время праздников на кухне разворачивались миниатюрные представления с демонстрацией кулинарных навыков. Оформление общей территории тоже нередко отражало культурные предпочтения жильцов: надписи на дверях с просьбами об уважении порядка или стенды с «настоящими» картинами в коридоре становились визуальными знаками, определяющими идентичность сообщества. Ослабление коммунального быта началось после решений ХХ съезда партии, где поставили цель обеспечить семьи отдельным жильем. Постепенно коммунальные квартиры стали восприниматься как социальная проблема. В 1955 году началось массовое жилищное строительство. Однако даже в 1950-х многие семьи в столице по-прежнему жили в углах комнат, и практика совместного проживания сохранялась. Кроме того, существовала категория граждан (одинокие, малосемейные, молодые специалисты, выпускники детских домов, пенсионеры и молодожены), для которых принцип посемейного заселения не действовал. Полностью искоренить коммуналки так и не удалось, и даже сейчас значительное количество людей живет в таких условиях. Согласно выводам социолога В. В. Семеновой, коммунальная жизнь способствовала стиранию социальных различий, создавая массовую советскую психологию, но не могла обеспечить приватности. Коммуналка стала зоной смешения традиционных и советских механизмов контроля и дисциплины, но развивала и качества, чуждые обществу. Как отмечал русский писатель Венедикт Васильевич Ерофеев, «Неадекватность самых элементарных представлений, фантастические образы мира, скопившиеся, роящиеся, размножающиеся в головах, малиновые прищепки и дуршлаги, под отклеившимися, повисшими изнанкой обоями — газетные желтые лозунги, осуждающие не то Бухарина, не то Израиль, вонь ветхого белья, дрожащие руки со вспухшими венами, хитрость таракана, за которым гоняются с тапком в руке, изворотливость, непомерные претензии на пустом месте, неприхотливость, чудовищный алкоголизм, неподдающаяся анализу отсталость при работающем весь день телевизоре, ссоры, свары как норма жизни, ябеды, пересуды, сплетни, ненависть, крохоборство, нищета — весь этот ком слипшегося сознания перекатывается по всей стране». Хотя коммунальные квартиры в последние десятилетия уходят в прошлое, их след остается в культурном сознании советских и постсоветских людей. Эти квартиры стали объектом не только анекдотов и воспоминаний, но и осмысленного культурного наследия.