«Эффект Даннинга-Крюгера»: почему некомпетентные люди думают, что они эксперты

Впервые его описали в 1999 году социальные психологи Дэвид Даннинг (Мичиганский университет) и Джастин Крюгер (Нью-Йоркский университет). Эффект «свидетельствует о том, что мы не очень хороши в точной оценке самих себя». «Мы часто переоцениваем свои способности, в результате чего широко распространенное "иллюзорное превосходство" заставляет "некомпетентных людей думать, что они потрясающие». Эффект сильно усиливается на нижнем конце шкалы; «те, кто обладает наименьшими способностями, чаще всего переоценивают свои навыки в наибольшей степени». Или, как говорится, некоторые люди настолько глупы, что они понятия не имеют о своей глупости. Объедините это с обратным эффектом — склонностью квалифицированных людей недооценивать себя — и у нас готовы предпосылки для эпидемиологического распространения несоответствия в наборе навыков и занимаемых должностей. Но если «синдром самозванца» может привести к трагическим личным результатам и лишить мир таланта, то худшее воздействие эффекта Даннинга-Крюгера негативно сказываются на нас всех. В то время как напыщенное самомнение играет свою роль, способствуя заблуждениям по поводу компетентности, Даннинг и Крюгер обнаружили, что большинство из нас подвержены этому эффекту в какой-то из областей нашей жизни просто потому, что у нас нет достаточных навыков, чтобы понять, насколько мы плохи в некоторых делах. Мы недостаточно хорошо знаем правила, чтобы с успехом и креативом их нарушать. Пока у нас не появится базовое понимание того, что представляет собой компетентность в конкретном деле, мы даже не сможем понять, что терпим неудачу. Высокомотивированные низкоквалифицированные люди — главная беда в любой отрасли. Недаром Альберт Эйнштейн говорил: «Подлинный кризис — это кризис некомпетентности». Но почему же люди не осознают своей некомпетентности и откуда берётся уверенность в собственной экспертности? Хотя Джастин Крюгер и Дэвид Даннинг выдвинули этот феномен в 1999 году, они отметили, что исторические предпосылки этого принципа прослеживаются в высказываниях Лао-Цзы, Конфуция, Сократа и других философов. «Настолько ли вы хороши в некоторых вещах, как думаете? Насколько вы мастер в управлении своими финансами? А как насчёт чтения эмоций других людей? Насколько вы здоровы по сравнению с вашими знакомыми? Уровень вашей грамматики выше среднего?» Понимание того, насколько мы компетентны и профессиональны по сравнению с другими людьми, не только повышает самооценку. Оно помогает нам понять, когда можно продвигаться вперёд, полагаясь на собственные решения и чутьё, а когда нужно искать советы на стороне. Однако психологические исследования показывают, что мы не так уж и хороши в точном оценивании себя. На самом деле мы часто переоцениваем собственные способности. У исследователей для этого явления есть специальное название: эффект Даннинга-Крюгера. Именно он объясняет, почему более 100 исследований показали, что люди демонстрируют иллюзорное превосходство. Мы считаем себя лучше других до такой степени, что нарушаем законы математики. Когда инженеров-программистов в двух компаниях попросили оценить свою производительность, 32% в одной компании и 42% в другой поместили себя в топ 5%. Согласно другому исследованию, 88% американских водителей считают свой уровень навыков вождения выше среднего. И это не единичные выводы. В среднем люди, как правило, оценивают себя лучше большинства в разных областях, начиная от здоровья, лидерских навыков, этики и прочее. Особенно интересно то, что те, кто обладает наименьшими способностями, чаще всего переоценивают свои навыки в наибольшей степени. Люди с заметными пробелами в логичных рассуждениях, грамматике, финансовой грамотности, математике, эмоциональном интеллекте, ведении медицинских лабораторных испытаний и шахматах — все, как правило, оценивают свою компетентность практически на уровне настоящих экспертов. Кто же наиболее подвержен подобным заблуждениям? К сожалению, все мы, потому что у всех есть очаги некомпетентности, которые мы не признаём. Но почему? В 1999 году, когда психологи Даннинг и Крюгер впервые описали этот феномен, они утверждали, что люди, не обладающие знаниями и навыками в конкретных областях, страдают двойным проклятием. Во-первых, они совершают ошибки и принимают плохие решения. А во-вторых, те же пробелы в знаниях мешают им улавливать свои ошибки. Другими словами, плохим работникам не хватает настоящей компетентности, необходимой для того, чтобы понять, насколько плохо они справляются. Например, когда исследователи изучали участников студенческого дебатного турнира, нижние 25% команд в предварительных раундах проигрывали почти четыре из каждых пяти состязаний. Но они думали, что выиграли почти в 60%. Без достаточного понимания правил дебатов студенты просто не могли понять, когда или как часто их аргументы рушились. Эффект Даннинга-Крюгера — это не вопрос эго, слепящего нас в наших недостатках. Люди обычно признают свои недочёты, как только становятся способными их обнаружить. В одном исследовании, студенты, которые сначала плохо справились с логической викториной, а затем прошли мини курс по логике, вполне с готовностью обозначили своё изначальное исполнение как ужасное. Возможно, поэтому люди с умеренным опытом или компетентностью часто меньше верят в свои силы. У них достаточно знаний, чтобы осознать, что есть много, чего они не знают. Между тем, эксперты, как правило, знают о том, насколько они осведомлены, но они часто совершают другую ошибку: они предполагают, что все остальные также хорошо осведомлены. В итоге люди, неважно высококвалифицированны они или некомпетентны, часто попадаются в ловушку неточного самовосприятия. При низкой квалификации они не могут увидеть собственные ошибки. А когда они исключительно компетентны, то не понимают, насколько необычны их умения. Итак, если эффект Даннинга-Крюгера незаметен для тех, кто его испытывает, что мы можем сделать, чтобы понять, насколько мы в действительности хороши в разных делах? Во-первых, спросить у других людей, и подумать над тем, что они скажут, даже если это неприятно. Во-вторых, — и это гораздо важнее — продолжать учиться. Чем более знающими мы становимся, тем меньше вероятность, что в нашей компетенции останутся дыры. Возможно, всё это сводится к старой пословице: «Когда спорите с дураком, сначала убедитесь, что он не делает то же самое».

Читали ли вы книгу, изданную и ставшую бестселлером в год вашего рождения?

Кто-то пьет виски своего года рождения, а кто-то больше любит читать... 1950 — «Лев, колдунья и волшебный шкаф», Клайв Стейплз Льюис 1951 — «Над пропастью во ржи», Джером Сэлинджер 1952 — «Старик и море», Эрнест Хемингуэй 1953 — «451 градус по Фаренгейту», Рэй Бредбери 1954 — «Властелин Колец», Джон Р.Р. Толкин 1955 — «Лолита», Владимир Набоков 1956 — «Падение», Альбер Камю 1957 — «Как Гринч Рождество украл», Доктор Сьюз 1958 — «Завтрак у Тиффани», Трумен Капоте 1959 — «Жестяной барабан», Гюнтер Грасс 1960 — «Убить пересмешника», Харпер Ли 1961 — «Чужак в стране чужой», Роберт Хайнлайн 1962 — «Излом времени», Мадлен Л’Энгл 1963 — «Под стеклянным колпаком», Сильвия Плат 1964 — «Чарли и шоколадная фабрика», Роальд Даль 1965 — «Ариэль», Сильвия Плат 1966 — «Цветы для Элджернона», Дэниэл Киз 1967 — «Сто лет одиночества», Габриэль Гарсия Маркес 1968 — «Мечтают ли андроиды об электроовцах?», Филип К. Дик 1969 — «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», Курт Воннегут 1970 — «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», Ричард Бах 1971 — «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», Хантер С. Томпсон 1972 — «Обитатели холмов», Ричард Адамс 1973 — «Принцесса невеста», Уильям Голдман 1974 — «Шпион, выйди вон!», Джон Ле Карре 1975 — «Сёгун», Джеймс Клавелл 1976 — «Песни Перна», Энн Маккефри 1977 — «Сияние», Стивен Кинг 1978 — «Мир глазами Гарпа», Джон Ирвинг 1979 — «История, конца которой нет», Михаэль Энде 1980 — «Имя розы», Умберто Эко 1981 — «Дети полуночи», Салман Рушди 1982 — «Дом духов», Исабель Альенде 1983 — «Цвет волшебства», Терри Пратчетт 1984 — «Невыносимая легкость бытия», Милан Кундера 1985 — «Парфюмер», Патрик Зюскинд 1986 — «Оно», Стивен Кинг 1987 — «Хранители», Алан Мур 1988 — «Алхимик», Паоло Коэльо 1989 — «Клуб радости и удачи», Эми Тан 1990 — «Парк юрского периода», Майкл Кричтон 1991 — «Мир Софии», Юстейн Гордер 1992 — «Тайная история», Донна Тартт 1993 — «Девственницы-самоубийцы», Евгенидис Джеффри 1994 — «Хроники Заводной Птицы», Харуки Мураками 1995 — «Слепота», Жозе Сарамаго 1996 — «Игра престолов», Джордж Р.Р. Мартин 1997 — «Гарри Поттер и философский камень», Дж.К. Роулинг 1998 — «Часы», Майкл Каннингем 1999 — «Хорошо быть тихоней», Стивен Чбоски 2000 — «Жизнь Пи», Янн Мартел 2001 — «Тайная жизнь пчел», Сью Монк Кидд 2002 — «Милые кости», Элис Сиболд 2003 — «Жена путешественника во времени», Одри Ниффенеггер 2004 — «Облачный атлас», Дэвид Митчелл 2005 — «Книжный вор», Маркус Зусак

Необычное письмо Деду Морозу

Дедушка, здравствуй! Ты знаешь, я к тебе как на исповедь. Позволь рассказать тебе одну историю. Представь раннее зимнее утро: снег, ветром вздымаемый, кружится над землей, тусклый свет фонарей ласкает тротуары, на небе звезды светятся маленькими огоньками, звон колокольный разносится по городу. Одним словом – благодать. Выйдешь на улицу – свежо, жить хочется, улыбаться, радоваться. Думаешь: праздник скоро, год новый уже в двери уходящему году стучится, опять чистый лист ждет. Если сам захочешь, силы в себе найдешь, то и наполнится этот лист красками яркими, светом солнечным, удача как тень весь год рядом будет, бодрость духа и души чистота. Не захочешь – тогда и не ругайся, сам виноват. Черная клякса на лист прыгнет и потечет рекой черной, и будешь весь год купаться в этой мгле. Дедушка, а я знаю, как захотеть, знаю, как себя настроить на лад нужный. Все просто, как дважды два. Год уходящий, нужно достойно проводить: по-доброму. Да только проблема есть. Сдается мне, что за двенадцать месяцев усталость в людях накопилась, злоба их неведомая одолевает. Ты у себя на полюсе северном не видишь этого, а мне каждый день как через заросли терновые приходится пробираться. Вот смотри, вышел из дома, до первого светофора дойти не успел, а уже раза три автомобильный гудок услышал: один обгоняет, другой подрезает, третий пешехода не пропустил. Дальше идешь, дворник матом ругается, что опять тротуар чистить надо, люди на остановке стоят недовольные, что автобус ждать приходится. Все нервные, дерганные, в своих мыслях как в болоте погрязшие. Словно слепые все. Красота вокруг, гармония. Руку протяни – откроется тебе свет солнечный, весь как есть, на ладошку ангелом добрым прыгнет, на плечо вскарабкается, с тобой будет. А если каждый так сделает: к свету потянется, ближнему сердцем откроется? Разве сможет тогда человек пройти и в небо утреннее не посмотреть? Разве сможет морозным воздухом не насладиться? А время злиться отыщет в расписании своем? Дедушка, коль сами мы не в силах с собой общий язык найти, так ты нам помоги. Сделай так, чтобы хоть на пять минут, но отвлеклись мы от суеты этой, остановились, в глаза друг другу посмотрели. Весь год мы рядом были, ругались - мирились, мосты жгли – заново строили, не замечали друг друга, а вот теперь увидели. Все мы разные, каждый со своими причудами, да только если душа добрая, то и к ближнему с добром придешь. А если каждый так сделает, то и ниточка свяжется, клубок распутается, дорожка извилистая ровнее станет. Год новым не по названию будет, а по настроению. Денис Ларионов

Хотите быть более креативным? Развивайте синестезию

Фрагмент книги «Всеобщая история чувств» Дианы Акерман о том, как люди творческих профессий использовали синестезию для стимуляции вдохновения. Повседневная жизнь — это непрерывная атака на восприятие, и у каждого из нас ощущения в определенной степени накладываются одно на другое. Как утверждает гештальт-психология, если дать людям список бессмысленных слов и поручить связать их с контурами и цветом, то определенные звучания будут в довольно четком порядке ассоциироваться с определенными очертаниями. Еще удивительнее то, что этот порядок будет сохраняться для испытуемых и из США, и из Англии, и с полуострова Махали, который вдается в озеро Танганьика. Люди с развитой синестезией тоже склонны реагировать предсказуемо. Исследование двух тысяч синестетиков, принадлежавших к различным культурам, выявило большое сходство в ассоциации цветов и звучания. Низкие звуки часто ассоциируются у людей с темными цветами, а высокие — с яркими. В определенной степени синестезия встроена в нашу систему чувств. Но сильная природная синестезия встречается у людей редко — примерно у одного на пять тысяч, — и невролог Ричард Сайтовик, прослеживающий основы этого феномена в лимбической системе, самой примитивной части мозга, называет синестетиков «живыми ископаемыми когнитивной системы», потому что у этих людей лимбическая система не полностью управляется куда более сложной (и возникшей на более позднем этапе эволюции) корой головного мозга. По его словам, «синестезия… может служить воспоминанием о том, как видели, слышали, обоняли, ощущали вкус и осязали первые млекопитающие». Некоторых синестезия лишь раздражает, но другим она идет во благо. Для человека, желающего избежать сенсорной перегрузки, это может быть и небольшая, но беда, зато настоящие творческие натуры она воодушевляет. Среди наиболее известных синестетиков — немало людей искусства. Композиторы Александр Скрябин и Николай Римский-Корсаков в своей работе легко ассоциировали музыку с цветами. Для Римского-Корсакова тональность до мажор была белой, а для Скрябина — красной. Ля мажор у Римского-Корсакова розовая, у Скрябина — зеленая. Еще удивительнее то, что результаты их музыкально-цветовой синестезии порой совпадали. Ми мажор у обоих была голубой (у Римского-Корсакова — сапфирового оттенка, у Скрябина — бело-голубой), ля-бемоль мажор — пурпурной (у Римского-Корсакова — серовато-лиловой, у Скрябина — пурпурно-лиловой), ре мажор — желтой и т. д. Для писателей синестезия тоже благотворна — иначе разве бы они описывали так выразительно ее проявления? Доктор Джонсон однажды сказал, что «алый цвет лучше всего передает металлический крик трубы». Бодлер гордился своим «сенсорным эсперанто», а один из его сонетов, где связаны между собой ароматы, цвета и звуки, оказал огромное влияние на влюбленных в синестезию символистов. <…> Мало кому удалось написать о синестезии столь точно и изящно, как Владимиру Набокову, который в автобиографии «Память, говори» анализировал то, что называл «цветным зрением»: Не знаю, впрочем, правильно ли говорить о «слухе», цветное ощущение создается, по-моему, самим актом голосового воспроизведения буквы, пока воображаю ее зрительный узор. Долгое «a» английского алфавита… имеет у меня оттенок выдержанной древесины, меж тем как французское «а» отдает лаковым черным деревом. В эту «черную» группу входят крепкое «g» (вулканизированная резина) и «r» (запачканный складчатый лоскут). Овсяное «n», вермишельное «l» и оправленное в слоновую кость ручное зеркальце «о» отвечают за белесоватость. Французское «on», которое вижу как напряженную поверхность спиртного в наполненной до краев маленькой стопочке, кажется мне загадочным. Переходя к «синей» группе, находим стальную «x», грозовую тучу «z» и черничную «k». Поскольку между звуком и формой существует тонкая связь, я вижу «q» более бурой, чем «k», между тем как «s» представляется не поголубевшим «с», но удивительной смесью лазури и жемчуга. Соседствующие оттенки не смешиваются, а дифтонги своих, особых цветов не имеют, если только в каком-то другом языке их не представляет отдельная буква (так, пушисто-серая, трехстебельковая русская буква, заменяющая английское «sh», столь же древняя, как шелест нильского тростника, воздействует на ее английское представление). <…> Писатели — странные люди. Мы бьемся в поисках идеального слова или блестящей фразы, которые позволят каким-то образом сделать внятной для других лавину уникальной осознанной информации. Мы живем в ментальном гетто, где из каждой работоспособной идеи, если дать ей должное побуждение — немного выпивки, небольшая встряска, деликатное обольщение, — может вырасти впечатляющий труд. Можно сказать, что наши головы — это конторы или склепы. Наше творчество словно обитает в маленькой квартирке в доме без лифта в Сохо. Нам известно, что сознание пребывает не только в мозгу, но вопрос о том, где оно находится, не уступает по сложности вопросу о том, как оно работает. Кэтрин Мэнсфилд однажды сказала, что взрастить вдохновение можно, лишь очень тщательно «ухаживая за садом», и я считаю, что она имела в виду нечто более управляемое, нежели прогулки Пикассо в лесу Фонтенбло, где он «до несварения объедался зеленью», которую ему позарез нужно было вывалить на холст. Или, возможно, она имела в виду именно это: упорно возделывать знание о том, где, когда, как долго и как именно действовать, — а потом приступить к действию, и делать это как можно чаще, даже если устал, или не в настроении, или недавно совершил несколько бесплодных попыток. Художники славятся умением заставлять свои ощущения работать на себя и порой используют поразительные фокусы синестезии. <…> Шиллер складывал в ящик стола гниющие яблоки и вдыхал их едкий запах, если затруднялся найти нужное слово. Потом он задвигал ящик, но запах оставался у него в памяти. Исследователи из Йельского университета установили, что пряный аромат яблок оказывает сильный бодрящий эффект и может даже предотвращать панические атаки. Шиллер мог установить это опытным путем. Что-то в сладкой затхлости этого запаха взбадривало его мозг и успокаивало нервы. Эми Лоуэлл, как и Жорж Санд, за письменным столом курила сигары и в 1915 году закупила 10 тысяч любимых ею манильских второсортных сигар, чтобы наверняка обеспечить питанием свои творческие печи. Это Лоуэлл сказала, что обычно «швыряет» идеи в подсознание: «…как письмо в почтовый ящик. Через шесть месяцев у меня в голове начинают возникать слова стихотворения. <…> Слова будто бы проговариваются в голове, но их никто не произносит». Потом они обретают форму, окутанные облаком дыма. И доктор Сэмюэль Джонсон, и поэт У.Х. Оден более чем неумеренно пили чай — сообщалось, что Джонсон частенько выпивал за один присест двадцать пять чашек. Джонсон умер от удара, но непонятно, могло ли это явиться следствием злоупотребления чаем. Виктору Гюго, Бенджамину Франклину и многим другим лучше всего работалось, если они раздевались донага. Д.Х. Лоуренс однажды признался, что любил лазить нагишом по шелковичным деревьям — их длинные ветви и темная кора служили для него фетишем и стимулировали мысли. Колетт начинала творческий день с вылавливания блох у своей кошки; мне нетрудно представить, как методичное перебирание и разглаживание меха помогало сосредоточить разум сибаритки. Кстати, эта женщина никогда не путешествовала налегке, а всегда требовала брать с собой большие запасы шоколада, сыров, мясных деликатесов, цветов и багетов в каждую, даже непродолжительную поездку. Харт Крейн обожал шумные вечеринки, но в разгар веселья всегда исчезал, бежал к пишущей машинке, включал запись кубинской румбы, потом «Болеро» Равеля, потом любовную балладу, после чего возвращался «с багрово-красным лицом, пылающими глазами, стоящими дыбом уже седеющими волосами. Во рту у него торчала пятицентовая сигара, которую он вечно забывал закурить. В руках он держал два-три листа машинописного текста… «Прочти-ка! — говорил он. — Величайшее стихотворение в мировой литературе!» Это рассказывал Малкольм Каули, который приводит много других примеров того, как Крейн напоминал ему «еще одного друга, знаменитого убийцу лесных сурков», когда писатель «пытался выманить вдохновение из тайного убежища пьянством, смехом и музыкой фонографа». Стендаль, работая над «Пармской обителью», каждое утро читал две-три страницы французского Гражданского кодекса, чтобы, по его словам, «настроиться на нужный тон». Уилла Кэзер читала Библию. Александр Дюма-отец писал публицистику на бумаге розового цвета, беллетристику — на голубой, а стихи — на желтой. Он был чрезвычайно организованным человеком, вплоть до того, что для лечения бессонницы и утверждения привычек ежедневно в семь утра съедал яблоко под Триумфальной аркой. Киплингу требовались самые черные чернила, какие только удавалось найти; он мечтал о том, чтобы «завести чернильного мальчика, который растирал бы мне индийские чернила», как будто сама тяжесть черноты должна была сделать его слова столь же значимыми, как и его воспоминания. Альфред де Мюссе, любовник Жорж Санд, признавался, что его больно задевало, когда она сразу после секса кидалась к письменному столу (а такое случалось часто). Впрочем, Жорж Санд не превзошла Вольтера, который пристраивал лист бумаги прямо на обнаженной спине любовницы. Роберт Льюис Стивенсон, Марк Твен и Трумэн Капоте обычно писали лежа. Капоте даже объявил себя «абсолютно горизонтальным писателем». Хемингуэй работал стоя — те, кто учится литературному мастерству, часто запоминают это, но пропускают мимо ушей то, что стоял он не потому, что воспринимал себя стражем суровой прямодушной прозы, а из-за больной спины, поврежденной при крушении самолета. Кстати, перед тем как приступить к работе, Хемингуэй фанатично затачивал карандаши. Считается, что, когда Эдгар По писал, у него на плече сидела кошка. Стоя работали Томас Вулф, Вирджиния Вулф и Льюис Кэрролл; сообщение Роберта Хендриксона в работе «Литературная жизнь и другие курьезы» (The Literary Life and Other Curiosities) гласило, что Олдос Хаксли «частенько писал носом». Сам Хаксли в книге «Как исправить зрение» (The Art of Seeing) утверждал: «После короткого „рисования носом“ наступит значительное временное улучшение зрения». <…> Расспрашивая некоторых друзей о том, как они привыкли организовывать свой писательский труд, я ожидала рассказов о каких-нибудь вычурных ухищрениях — стоять в канаве и насвистывать «Иерусалим» Блейка или, может быть, наигрывать на трубе мелодию открытия скачек на ипподроме в Санта-Аните, поглаживая пестрые колокольчики наперстянки. Но большинство из них уверяли меня, что ничего подобного у них нет — ни привычек, ни суеверий, ни особых обычаев. Я позвонила Уильяму Гэссу и слегка надавила на него. — Неужели у вас нет никаких необычных привычек и способов организации работы? — спросила я насколько могла нейтрально. Мы три года проработали вместе в Вашингтонском университете, и я знала, что за его маской тихого профессора скрывается поистине экзотическая интеллектуальная натура. — Нет, боюсь, я очень скучный человек, — вздохнул он. Я слышала, как он устраивался поудобнее на лестнице в своей кладовке. И, поскольку его сознание очень походило на захламленную кладовку, это казалось очень кстати. — Как начинается ваш день? — О, я посвящаю пару часов фотографированию, — ответил он. — И что же вы фотографируете? — Ржавые, заброшенные, безнадзорные, выморочные уголки города. В основном тлен и грязь, — сообщил он тоном «а что тут такого?», небрежным, как взмах ладони. — Значит, вы каждый день фотографируете тлен и грязь? — Почти каждый. — А потом начинаете писать? — Да. — И не считаете это необычным? — Для меня — нисколько.

Как стать неуверенным?

Многие люди спрашивают: «Подскажите, а как стать уверенным человеком?». Вопрос несколько обескураживает, потому что для уверенности — ничего особенного не нужно. Скорее, наоборот: для возвращения себе уверенности нужно перестать делать некоторые вещи (которые у многих вошли в привычку). Этих «дел неуверенности» столько, что можно даже составить специальную инструкцию по успешному достижению неуверенности, что я с радостью и сделал. Итак, если вы хотите обрести неуверенность — смело делайте следующее: Нужно обязательно постоянно думать о себе и только о себе. Разумеется, ведь вы — пуп Земли, и все мысли других людей — только о вас. Все окружающие только и заняты тем, что рассматривают вас ехидно и что-то там плохое думают, типа «Вот дурак (дура)!», или «Ха, посмотрите, как здесь все у него (нее) хреново!». Ни в коем случае не допускайте мысли о том, что у людей есть еще в жизни важные вещи, кроме вашей персоны. Нужно постоянно сравнивать себя с принятыми в местной песочнице (дворе, районе, городе, стране) эталонами красоты и успешности. Причем, желательно выбрать эталончик позабористее, чтобы он был максимально далек по всем параметрам от вас, и после этого можно будет вкусно пострадать по поводу найденных отличий и вернуться к пункту первому, справедливо полагая, что все только и делают, что подмечают вашу неэталонность. Нужно скривить и согнуть свое тело как можно сильнее, чтобы уже издалека у прохожих при виде вашего силуэта вышибало слезу и чтобы им внутренне захотелось дать вам милостыню (на пластическую операцию по расслаблению лица, на специальные устройства для исправления осанки, на абонемент в фитнесс-центр, на гидравлические вспомогательные устройства для более высокого и легкого подъема ног и других неподъемных и неразгибаемых частей тела). Нужно запретить себе совершать ошибки и постоянно стремиться к непогрешимости и святости. А если ошибетесь (не дай Бог!), то нужно громко вскрикнуть, скорчить гримасу стыда и отчаяния, несколько раз перед всеми извиниться и долго потом путаться в словах и мыслях, изо всех сил казня себя в душе и стараясь не совершить подобного впредь. Нужно обязательно хотеть всем понравиться (ключевое слово — «всем»). И если вдруг кто-то посмотрит на вас косо или с неодобрением (ай-яй-яй!) — нужно сразу напрячься, вспомнить все свои неудачи и погрешности, после чего — прикинуться извиняющейся «тряпочкой» и долго-долго, глядя виновато в глаза «оценщику», вымаливать у него снисхождение, надеясь на милость и изменение настроения в вашу пользу. А еще хороший вариант: не извиняться и не клянчить, а просто уйти в укромное место, и, заперевшись на недельку-другую, как следует пострадать, смакуя свое несовершенство и сожалея о неидеальности этого мира. Нужно обязательно считать, что уверенность — это что-то фантастическое и недоступное простым смертным, и с благоговением смотреть на тех, кто вдруг (вы только представьте себе!) не напрягается в сложной ситуации, кто не особо зависит от оценок окружающих (во дает!) и кому просто приятно общаться с разными людьми, занимаясь не собой и своей «уникальной личностью», а теми, кто рядом и кто нуждается в его тепле и поддержке (Мать Тереза, блин). Вот основные пункты. Данная инструкция постоянно дорабатывается, потому что фантазия человека — безгранична. Денис Швецов

«Лучше получить пулю в лоб, чем дуру в жены»

Публикация единственной книги Маргарет Митчелл в 1936 году имела неслыханный успех: за считанные дни из обычной домохозяйки миссис Джон Р. Марш превратилась в литературную звезду первой величины. Вспоминаем лучшие цитаты из «Унесенных ветром». «Наверное, можно закрасить пятна у леопарда, но, сколько их ни крась, он все равно леопардом останется» «Большие деньги можно сделать в двух случаях: при созидании нового государства и при его крушении. При созидании это процесс более медленный, при крушении — быстрый» «Войны всегда священны для тех, кому приходится их вести. Если бы те, кто разжигает войны, не объявляли их священными, какой дурак пошел бы воевать?» «Смерть, налоги, роды. Ни то, ни другое, ни третье никогда не бывает вовремя» «До чего же это тяжкое бремя — скромность и деликатность!» «Женись для удобства, а люби для удовольствия» «Настоящую даму легко узнать: она ничего не ест» «Быть непохожей на других… это грех, который не прощает ни одно общество. Посмей быть непохожим на других — и тебя предадут анафеме!» «Желать — это еще не значит получить. А жизнь еще не научила тому, что победа не всегда достается тем, кто идет напролом» «Тяготы либо обтесывают людей, либо ломают» «Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернешь, — надо думать о том, что еще можно изменить» «Я не буду думать об этом сейчас. Я подумаю об этом завтра»

Почему мыши любят сыр?

Многочисленные мультики, фильмы и комиксы утверждают, что мыши очень любят сыр. Стоит только положить кусочек в мышеловку, как грызун, не устояв перед лакомством, выбежит из своего укрытия и, рискуя жизнью, попытается забрать его. Но что будет, если сыр в мышеловку положить не в мультике, а в реальной жизни? Скорее всего, он так и останется лежать в ней. Зверек не только не будет привлечен сыром, но, скорее всего, будет обходить его стороной — ведь на самом деле мыши не любят сыр. А некоторые его виды пахнут настолько сильно, что чувствительные мышки будут убегать от источника запаха, так что, в какой-то степени, использование сыра в мышеловках действительно помогает избавиться от мышей, просто прогнав их. Дэвид Холмс — уважаемый специалист, долгие годы изучающий поведение животных — на основании проведенных опытов однозначно заявил, что мыши не любят сыр. Их основная пища состоит из плодов растений и злаковых, а на сыры они чаще всего просто не обращают внимания. Но это относится только к тем особям, которые могут добыть себе пропитание. Если же мышь голодает, то она съест всё, что увидит, невзирая ни на какие запахи — только бы суметь выжить. Так откуда появился миф о мышах, любящих сыр? Известно, что он был популярен до появления многочисленных диснеевских мультфильмов. Ещё 2000 лет назад римский философ Сенека в одном из своих писем говорил: «Мышь — это слог; но мышь грызет сыр, следовательно, слог грызет сыр». Можно предположить, что в древности люди вынуждены были тщательно прятать все свои продукты от вездесущих паразитов. Нелегко в эту пору приходилось мышам, которые не могли добраться до человеческих припасов. И лишь сыр необходимо было держать в открытой ёмкости, чтобы во время приготовления он смог «дышать». Получается, сыр был единственной едой, которая была доступна мышам, и им ничего не оставалось, кроме как есть нелюбимый продукт. Отсюда и пошло заблуждение, что мыши обожают сыр. Конечно, приведенное выше объяснение выглядит натянуто, но общего мнения по вопросу мышей и сыра до сих пор нет, и споры на эту тему будут продолжаться ещё долго. Почему же миф о том, что мыши без ума от сыра, продолжает с годами только укрепляться, хотя, казалось бы, специалисты раз за разом опровергают это? Всё дело в мультиках и комиксах: мышь, обхватившая лапами огромный ломоть сыра, выглядит настолько комично, что художники просто не могут отказаться от использования картинки, вызывающей улыбки миллионов зрителей.

Отутюженное небо

Ночь выдалась на удивление длинной. Кажется, она началась еще поздним вечером. Кто-то плавно убавил яркость неба, приволок из-за горизонта горы облаков, напустил туман. Позже, погасли столбы освещения, витрины магазинов уснули одинокими огоньками, и даже фары автомобилей растворились в мокром асфальте дорог. Город, продолжал проникать в дома ненавязчивым шумом, похожим на шорохи в лесу, когда маленькие лесные жители своими лапками тревожат пожелтевшую листву. Все было как-то неожиданно спокойно. Даже силуэты людей в окнах квартир двигались медленно, сонно. Усталый день и такая же усталая ночь. И все под каким-то невидимым запретом, словно земной шар закрыли в сундуке, что даже воздух сделался сжатым, тяжелым и густым. Определенно не получалось сделать глубокий вдох. Я не присутствовал при всем этом, но если бы мне кто-то попытался передать атмосферу города, то, во-первых, я бы точно почувствовал нехватку воздуха — настолько был перегружен тот вечер, а, во-вторых, я бы точно подумал о крышах домов. Неужели они тоже могут чувствовать давление мира? Уж кто, если не они, должны быть самыми свободными: всегда выше остальных и видят только небо? Это ли не есть свобода? Та открытость и независимость, когда перед тобой нет никаких преград, когда впереди бескрайние пространства вселенной, неизведанные миры, неизмеримые дали. Назовите мне хоть одну причину, по которой крыши домов не могут хранить эти знания, не могут наслаждаться этим. Скажите, они не живые? Скажите, я сошел с ума? Позвольте не согласиться. Разве я не прав в том, какой вид скрывается в глубине небес? Мне кажется, что это вы сошли с ума, если, изо дня в день проживая время, вы не задумывались об этом, если не нашли секунды поднять голову и посмотреть в бесконечность… Город продолжал томиться в ящике ожиданий, жители готовились ко сну, ночь набирала силу, а вместе с ней насыщалось небо тьмой. Нет, это не та тьма, что скрыта в глубинах, не та тьма, что прячется в болотах, не та, что портит людей. Это была верхняя тьма, тьма неизвестности. Она оставалась незамеченной каждую ночь. Она была брошенной, забытой, ненужной, но свободной. Каждый из нас — и я, и ты — постоянно вскружен вихрем суеты, постоянно в делах и мыслях. Нам нет дела до тьмы, как нет дела и до света. Наш день давно превратился в год, а год удлиняется в век. Мы засыпаем и просыпаемся в вечном круге событий. Мы словно закрыты в стальной шар, который катится по бесконечному склону однообразия. И чем сильнее мы пытаемся слиться с толпой, тем длиннее склон и тем меньше на этом склоне неровностей, которые могут нас взбодрить, подкинуть, могут позволить нам взглянуть на небо, на его силу, на его бесконечность. Насладиться его величием, вспомнить, что всегда рядом с тобой есть радость природы, открытая и доступная. Это райский сад на земле. И пусть ты давно копаешься в грязи, но это не значит, что вокруг тебя помойка, не значит, что нет возможности смыть грязь. Ты просто забыл о том, что все плохое падает к ногам, а вверху чистая свобода. И не нужно быть ученым, чтобы понять это. Нужно открыть сердце свое навстречу ветру, навстречу солнцу. Поднять глаза свои и увидеть свет. И жизнь тогда другой станет. И ты поверишь в то, что крыши домов действительно свободны. И в летний день они согреты лучами солнца, а в зимний холод их согревает кристально чистый белый снег. И нет никакой грязи, нет мусора, нет глубинной тьмы. Ночь выдалась на удивление длинной. Кажется, она началась еще поздним вечером. Кто-то плавно убавил яркость неба, приволок из-за горизонта горы облаков, напустил туман. Позже погасли столбы освещения, витрины магазинов уснули одинокими огоньками, и даже фары автомобилей растворились в мокром асфальте дорог. Звезды блестели особенно ярко, месяц болтался одиноким солнцем. Отутюженное небо. Город привычно уснул. Денис Ларионов

11 точных наблюдений Станислава Лема

Станислав Лем— польский философ, футуролог и писатель. Его книги переведены на 41 язык и продано их более 30 миллионов экземпляров. Автор фундаментального философского труда «Сумма технологии», в котором он предсказал создание виртуальной реальности и искусственного интеллекта, был к тому же едким сатириком и блестящим афористом. Вот несколько цитат. Может быть, дураков не становится больше, но они становятся всё активнее. Политик не должен быть слишком умен. Очень умный политик видит, что большая часть стоящих перед ним задач совершенно неразрешима. Что касается современных технологий, то они, безусловно, угрожают человечеству, но проклинать их не следует, ибо без них будет ещё хуже. Цивилизацию создают идиоты, а остальные расхлебывают кашу. Когда я писал, я никогда ни о каких читателях не думал. Не думал я о них, когда вот уже тридцать лет назад писал свои первые романы, впрочем, скверные. Правда не зависит от вашей воли. Массовая культура — обезболивающее средство, анальгетик, а не наркотик. Не существует малого зла. Этику не измеришь арифметикой. Если что-либо, от атома до метеоритов, пригодно к использованию в качестве оружия, то оно будет таким образом использовано. Если ад существует, то он наверняка компьютеризирован. Познание необратимо, и нет возврата в сумрак блаженного неведения.