Порочный ангел, или последний из рода Юсуповых
Экстравагантная, эскападная и до некоторой степени инфернальная жизнь Феликса Феликсовича Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона, будто бы намеренно была срежиссирована так, чтобы лишний раз подтвердить аристотелевскую апофегму «посеешь характер — пожнешь судьбу». Характер Феликса Юсупова являла спаянность противоречивых наклонностей: великодушное и глумливое, обворожительное и дурное, сердобольное и изощренное в равной степени определяло его аристократическую сущность; вся она словно уподобилась красоте, смотрящейся в зеркало и видящей уродство, или же уродству, смотрящемуся в зеркало и видящему красоту.
Биография графа пестра и авантюрна (болезненное детство, дендизм, гедонизм, переодевание в женщину, учеба в Оксфорде, близкие отношения с членами королевской семьи), однако лавры Герострата, по историческому трагизму, он стяжал как один из организаторов и участников убийства Григория Распутина. Многие и по сей день припоминают имя Феликса Юсупова в связи с роковым преступлением, рассекшим его биографию на две, окрашенные абсолютно разными тонами, биографии поменьше — до изгнания и после. Уже впоследствии, за границей, он изложит обе в мемуарах, не противясь соблазну кое-что пропитать мистицизмом, кое-что приукрасить, кое о чем умолчать. Тот, о ком балерина Анна Павлова метко высказалась, что «в одном глазу у него — Бог, а в другом — черт», в итоге стал героем своего же пера и пленником собственной репутации. Но что предопределило все излучины его пути? И каким образом один из красивейших и скандальнейших юношей империи, так характерно запечатленный Серовым, стал первым вестником мировых потрясений, но сам угодил в жертвы новой эпохи, где ему не нашлось достойного места, и в реликты ушедшей, где были похоронены все его радости и надежды?
Предки Феликса Юсупова принадлежали к стариннейшему и состоятельнейшему роду, ведущему свое происхождение от татарских князей и имевшему влияние в России еще при Иване Грозном. Юсуповы славились не только богатством, страстью к пышной роскоши, но и особыми регалиями. Издавна они состояли при дворе правящего монарха, накоротке знали членов императорской фамилии, но держались в полутени, сохраняя ореол таинственности и около-божественности, около-избранности. Кроме того, Юсуповы обладали тем, для чего во французском пригодилось бы идиоматическое выражение «je ne sais quoi», то есть невыразимой притягательностью, почти магическим магнетизмом, неподвластным разуму. Под стать описанию была и мать князя Феликса, Зинаида Николаевна Юсупова. Феликс Юсупов в мемуарах писал: «Матушка была восхитительна. Высока, тонка, изящна, смугла и черноволоса, с блестящими, как звезды, глазами. Умна, образованна, артистична, добра. Чарам ее никто не мог противиться». Зинаида Юсупова с блеском исполняла отпущенную ей партию искушенной гранд-дамы, умела с толком вести светские беседы, обладала совершенным вкусом, а кроме того прелестно танцевала. Ночь накануне рождения сына Феликса, согласно свидетельствам, Зинаида Юсупова провела на балу, где нисколько не отказывала себе в веселье. Знакомые и друзья усматривали в этом знак свыше: ребенку будут ниспосланы озорной нрав и склонность к танцам. Предсказание сбылось, как писал сам князь, наполовину: «Я действительно имел веселый нрав, но никогда не был хорошим танцором».
До появления на свет хворого мальчика у супругов Юсуповых-Сумароковых-Эльстон уже родилось трое сыновей, двое из которых умерли во младенчестве. Выжил сын Николай, старший брат Феликса. Увидев новорожденного, Николай брезгливо воскликнул, что такого жалкого и хилого ребенка, как Феликс, следует выбросить из окна. Младший князь Юсупов в самом деле в раннем детстве был обделен крепким здоровьем, что доставляло беспокойства родителям. Помимо этого, Зинаида Юсупова питала горячие надежды, что долгожданный ребенок окажется девочкой, а когда ее чаяния не оправдались, она принялась из каприза наряжать в оборчатые платья Феликса до его пятилетия.
Хотя сам Феликс Феликсович скромно-пренебрежительно отзывался о своей внешности в детстве и отрочестве (как бы тем самым шуточно соглашаясь с первейшей реакцией брата), окружающие отмечали, что по мере взросления князь хорошел и все больше походил на красавицу-мать. Породистая привлекательность Феликса как будто бы не имела ни пола, ни природы — ангельской или бесовской. Всего в нем было поровну: и лукавства, и непосредственности, — что и схватил и перенес на холст художник Валентин Серов, специально приглашенный писать князя. Феликс позировал с обожаемым бульдогом Клоуном, которого Серов впоследствии наградит титулом «лучшей модели». Между тем, и самим князем художник остался доволен; Серов, по воспоминаниям современников, никогда не соглашался создавать картину, если на ней потенциально не было ничего, что составляло бы его интерес. Шестнадцатилетний Феликс Юсупов устроил живописца всем. Готовый портрет сразу же получил такую широкую известность, что родители Феликса, дабы купировать всплеск внимания к их сыну, упросили Серова поменьше выставлять произведение на выставках. Спустя годы Феликс Юсупов, потерявший любимого брата Николая и оставшийся единственным наследником, будет стоять перед искусным портретом и, сознавая всю тяжесть возложенного на него бремени, плакать. Он увидит в знакомых чертах запечатленного лица что-то чуждое, слишком порочное и незрелое, и ему станет гадко и больно от сознания этого.
Но молодости «серьезность не к лицу». Натура юного Феликса Юсупова обернулась для родных каскадом хлопот и беспокойств. Он рано познал увеселения бомонда, рано был допущен к богемной среде, что не могло не повлиять на формирование его взглядов. Изнеженного и склонного к фривольным поступкам князя не трогали ни насажденные постулаты морали, ни представление общества о благопристойности. Главную ценность его в тот период составляли исключительно наслаждения; как во всех Юсуповых, в нем горела страсть к изящным предметам и искусству. Помимо этого, его с детства занимали вопросы религии и мистики, хоть он и не соглашался слепо принимать на веру церковные догмы. Пытливый восторженный ум требовал сочных впечатлений. Феликс обладал любознательностью и выдающимся артистизмом, но роль покладистого ученика его не устраивала. Феликс Юсупов нарочно провалил вступительный экзамен в военное училище, поспорив со священником и заявив, что Христос накормил пять человек пятью тысячами хлебов, — после чего родители пристроили нерадивого сына в гимназию Гуревича.
Если князя Феликса что-то забавляло, он не опасался осуждения. В период обучения он особенно сблизился со старшим братом, и по этой причине часто коротал вечера в компании Николая и его любовницы Поли. Именно у нее и возникла грандиозная — в первую очередь по «мерилу неприличности» — задумка: одеть Феликса в женское платье и отправиться с ним в питейное заведение с цыганами. Блистательная авантюра не только осталась безнаказанной (лже-леди никто не разоблачил), но и повлекла серию ей подобных. Дамский наряд подарил Феликсу вторую, ночную жизнь; с его помощью князь вместе с братом беспрепятственно посещал все рестораны и театры, куда путь ему был заказан, и, никем не узнанный, пленял людское воображение. Выходы не обошлись без пикантных случаев. Как-то в опере Феликса, находящегося в образе, настойчиво рассматривал в лорнет некий знатный англичанин. Лишь позже Феликс узнал, что понравился не кое-кому, а сыну королевы Виктории и будущему монарху Эдуарду VII. Тщеславие Феликса было обласкано. Венцом масштабного фокуса с переодеванием стал выход Феликса на сцену в обличии французской певицы, чему способствовали его незаурядные музыкальные способности. Выступления шли с успехом, пока кто-то из знакомых Юсуповых не опознал Феликса по украшениям его матери. Несмотря на то, что после гнева родителей бенефисы «сладкоголосой француженки» прекратились, Феликс не расстался окончательно со своей привычкой.
Приобретенный навык к украшению себя пригождался младшему князю Юсупову на маскарадах и костюмированных балах, до которых он был большой охотник. Особенно выгодно на Феликсе смотрелись традиционные парчовые боярские костюмы XVI века, отороченные соболиным мехом. Такой выход состоялся у него в Лондоне, в бытность его обучения в Оксфордском университете. Вниманием на том вечере безраздельно владел Феликс. В мемуарах князь Юсупов признавался, что именно из-за всеобщего восхищения он с трудом льстил дамам, поскольку прежде расточали комплименты ему самому.
«Однажды, во время верховой прогулки, я увидел прелестную юную девушку, сопровождавшую почтенную даму. Наши взгляды встретились, и впечатление, которое она на меня произвела, было столь живо, что я остановил коня, чтобы проследить за ней взглядом, пока она удалялась». Именно так Феликс Юсупов описал встречу со своей будущей супругой — княжной Ириной, племянницей Николая II. Сложно было вообразить союз более непохожих друг на друга людей. Он — раскованный, самоуверенный и притягательный своей эпатажностью. Она — застенчивая до боязливости, скромная, тихая. И все же жизни их переплелись. Перед свадьбой князь Юсупов исповедовался перед невестой в былых прегрешениях, и она вверила ему свое сердце и приняла его. Ирине предстояло стать той, кому Феликс Юсупов, по его собственным словам, «был обязан счастьем». Уже в эмиграции княжна Ирина покажет, что за ее хрупкой внешностью скрывалась сильная воля и стойкая к испытаниям душа. Ирина сделает все возможное, чтобы сохранить благополучие семьи, — даже откроет собственный модный дом, вопреки толкам, что особе голубых кровей не подобает заниматься бизнесом. Она станет опорой и добрым ангелом своего мужа.
Княжна Ирина не была единственным представителем венценосной семьи, у кого с Феликсом сложилась особая связь. По молодости он близко сошелся с князем Дмитрием Павловичем Романовым, двоюродным братом императора. Феликс вспоминал о нем: «Дмитрий был очень изыскан: высокий, элегантный, породистый, с большими задумчивыми глазами, он напоминал старинные портреты своих предков. Он состоял из порывов и контрастов; одновременно романтический и мистический, ум его не был лишен глубины». Их общению и совместному досугу не удалось учинить помехи даже близким Дмитрия, не жаловавшим Феликса из-за его похождений. Самого князя Дмитрия репутация друга не просто не смущала, а интриговала и тянула еще сильнее.
Вокруг их тесного приятельства роились слухи и домыслы. Не подлежало оспариванию, что князь Дмитрий подпал под очарование Феликса, был ему беззаветно предан, видел в нем старшего товарища, наставника и покровителя. Да и сам Феликс относился к князю Дмитрию с нежностью, ценя его высокие душевные качества. Подточила их отношения помолвка князя Юсупова. Дмитрий, по одной из версий, давно любил свою дальнюю родственницу, а потому не желал уступать брак с ней. По другой же версии, Дмитрий ревновал и к Ирине, и к Феликсу. Как бы то ни было, Ирина сделала выбор в пользу Юсупова. Дмитрий тяжело воспринял это, но теплые отношения между ним и Феликсом сохранилась.
Вторым испытанием для их дружбы были совместное участие в заговоре против Григория Распутина и последующее изгнание обоих. В памяти князя Дмитрия потрясение от убийства, в котором он был замешан, не изглаживалось, сколько бы лет ни разделяло его и тот страшный день. Тяжким грузом гибель царского приближенного лежала на его совести. Феликс Юсупов же, напротив, извлек из совершенного преступления все, что смог, — только бы упрочить положение за границей. Это требовалось ему. Это требовалось его семье: жене и дочери. В эмиграции Феликс помогал с организацией благотворительных мероприятий, содействовал беженцам из России, занимался литературным трудом.
Под спудом у Феликса Юсупова всегда хранилось смутное желание остаться в памяти потомков фигурой полуреальной, и в этом он преуспел. Неоднозначность судьбы князя Феликса компенсировали красочность и драматичность ее содержания. Он никогда не изменял своим убеждениям, даже если убеждения были не того качества, чтобы выступать надежным подспорьем. Феликс Юсупов любил жизнь и умел жить, и он отдавал себе полный отчет в том, каким человеком его видели окружающие. Его не заботили сплетни. «В огромном разнообразии того, что может оставить нам деятельная жизнь, есть воспоминания грустные и радостные, трагические и очаровательные», — писал Феликс. Он знал в себе и скверные, и добрые начала — и примирил их.