5 обрусевших иностранных слов, которые совершенно поменяли свой смысл

Диван (тюркск.) На персидском языке «диван» означал «список», «реестр», то есть списки с записями о гражданской и военной службе официальных лиц Персии, Турции или арабских стран, включая дворян и военных. Со временем это слово стало обозначать помещение, в котором составлялись такие списки, в более широком смысле — собрание или группу чиновников. В восточной традиции члены таких собраний обычно сидели на длинных низких диванах с мягкими подушками. На протяжении всей истории русские вели дела с тюркоязычными народами и позаимствовали это слово, которое у нас стало обозначать соответствующий предмет мебели. Галстук (немецкий) В большинстве европейских языков слово «галстук» происходит от французского «cravate», которое происходит от слова «corvat» — хорватские солдаты носили галстуки как часть своей традиционной военной формы. Но в России слово галстук было заимствовано из немецкого (das Halstuch) и голландского (halsdoek) языков, где оно означает «шейный платок». Тужурка (французский) Тужурка по-русски — это название короткого кителя, который заканчивается на талии. В России все дворяне были обязаны служить государству, и большинство предпочитали военную службу гражданской. После отставки они оставляли форму и одежду у себя. Легкие в носке, тужурки стали повседневной одеждой. Вот почему название происходит от французского «toujours» — каждый день. Так что это слово означает «повседневная куртка». Кстати, интересно, что во французском языке такого слова нет. Инсульт (английский) В английском языке слово «инсульт» (insult) происходит от латинского глагола «insultare», что означает «прыгать». Со временем значение слова расширилось и стало означать «словесно атаковать, насмехаться», это значение осталось неизменным в английском и в немецком языках. Но в качестве медицинского жаргона это слово сохранило свое значение как «атака» или «внезапный порыв», когда речь идет о болезни. Это значение затем мигрировало в русский язык. Сарай (тюркск.) Сарай в переводе с персидского означает «дворец». Столица Золотой Орды во время Татаро-монгольского ига на Руси также называлась Сарай. По иронии судьбы, русское значение данного слова было сильно снижено до простого «сарай» или «склад», которое в нашей дачной культуре означает деревянное здание, в котором люди обычно держат свой садовый инвентарь. Как и «диван», это слово прибыло в Россию по турецкому маршруту. Источник: Russia Beyond the Headlines

Может ли гуманитарий стать технарем

Наверняка еще в школе вы повесили на себя один из ярлыков. Если отлично давался русский язык, легко заучивались стихотворения, хорошо запоминались даты и события из истории, то вы — гуманитарий. А если физические формулы и законы были вашими лучшими друзьями, быстро вникали в математику, то вы — технарь. Но такое четкое разграничение нельзя считать верным. Чистых технарей и чистых гуманитариев в природе очень мало, как и только правшей или только левшей. Да, есть ведущая рука, ведущий глаз и ведущее направление в познании мира. Но не стоит забывать и про людей, которые развиваются в естественнонаучной сфере: биологи, химики, медики, геологи, географы и так далее. Их разве можно причислить к гуманитариям или технарям? Все равно, что делить мир на черное и белое. Обычно у человека развито в большей степени только одно полушарие. Но это не означает, что нельзя самостоятельно развить и другое. Если в школе у вас были «хвосты» по математике, то их можно было устранить с помощью подробного разбора материала и выполнения нескольких упражнений. Такая же ситуация и с сочинениями по русскому или литературе. Чем больше человек практикуется и выполняет примерно одни и те же упражнения, задачи, тем больше и лучше он запоминает нужную информацию. Понимать физику — это дело времени и практики. История с полушариями берет свое начало еще в XIX веке. Тогда ученые впервые осознали, что разные половины мозга отвечают за разные вещи. Они заметили, что когда была повреждена одна из частей, это сказывалось на речи или на эмоциях человека. Но настоящий прорыв произошел в 1960-х годах. Американский нейропсихолог Роджер Сперри и его ассистент Майкл Газзанига создали свою теорию о расщепленном мозге. Они ставили эксперименты на людях, которые были соответствующим образом прооперированы для лечения эпилепсии. Наблюдения ученых изменили представления нейробиологов о работе мозга на несколько десятилетий. Но, к сожалению, американские журналисты извратили и сократили информацию об исследовании и получилось, что левое полушарие отвечает за логику, а правое — за креативность и творчество. Появились статьи, которые пропагандировали разделение людей только на гуманитариев или только на технарей. Этот миф закрепился в сознаниях надолго. Но в XXI веке уже известно, что полушария имеют между собой множество связей и действуют сообща. Это позволяет быть человеку многозадачным. Группа нейрологов из университета штата Юта исследовали более 1000 людей от 7 до 29 лет. Одной половине дали задание читать книги, другой — просто лежать. Во время их действий или бездействий сканировались связи различных процессов с конкретными отделами мозга. Всего отслеживалось более 6000 зон и некоторые из них были активны, а другие нет. Ни один участник исследования не обладал более сильными связями в одном из полушарий. Главный ученый Джеффри Андерсон прокомментировал: «Конечно, некоторые люди действуют более логически и методично, а другие — более интуитивно, импровизируя. Однако это явление ничего общего не имеет с функциями правого и левого полушария». Поэтому ответ на вопрос может ли гуманитарий стать технарем, достаточно очевиден: может. Наверняка некоторые ваши бывшие одноклассники-гуманитарии сейчас учатся в университетах на технических или естественнонаучных направлениях или уже отучились и стали прекрасными программистами, инженерами, врачами. А может, и вы тяготели в школе к физике, но стали журналистом, юристом или литературоведом. Таких примеров очень много. Главное — забыть о стереотипе, который разделяет умственные способности, и тогда несложно стать кем угодно.

7 историй возникновения фразеологизмов, которые мы используем каждый день

«Одеться шиворот-навыворот, встать как вкопанному да перемывать косточки всем встречным и поперечным» — картина странноватая, но понятная. А вот лет 500 назад всё это выглядело иначе: гораздо страшнее. Если разобраться, какие насильственные практики стояли за обыденными сегодня фразеологизмами, ваша речь никогда не будет прежней. Узнать всю подноготную Забавно, но раньше услышать подлинную правду далеко не всегда означало услышать истинную правду, хотя и выбивалась эта правда довольно жестко, причем в прямом смысле слова «выбивалась». Добывалась она с помощью специальных плетей — «линников» (от которых и пошло слово «подлинный»). Ими щедро избивали до крови, пока жертва не сознается во всём, что от нее хотят услышать. Если же плетьми так и не удалось выбить нужное признание, и подозреваемый оказывался слишком настойчивым в молчании, его отправляли на следующий уровень боли. «Не говоришь правды подлинной? Скажешь подноготную!» — говорили палачи жертвам, стойко продержавшимся на допросах, после чего переходили к самой мучительной пытке: под ногти ног и рук жертвы медленно загоняли длинные гвозди или иглы. Пока гвозди разрывали кожу под ногтями, несчастный мог наговорить что угодно, просто чтобы остановить дикую боль, поэтому далеко не всегда сказанное им в итоге оказывалось правдой. Мальчик для битья Стать без вины виноватым, этаким мальчиком для битья, мало кому хочется. Но в XV–XVII веках стать бедолагой, расплачивающимся за чужие огрехи, считалось довольно престижным, если речь шла о расплате за промахи английского принца. В то время считалось, что короли назначаются Богом, а значит, и сын короля связан с божественной силой, и никто, кроме короля, не имеет права наказывать такого ребенка. Но принц, несмотря на всё свое божественное происхождение, вредничал не хуже любого другого ребенка, а король не всегда мог оперативно вмешаться в процесс воспитания мальчика, будучи по горло занятым своими делами. Что же делать: принца бить за проказы нельзя, а воспитать придворным тонкостям всё-таки нужно. Воспитатели придумали бить кого-нибудь такого, кого юному наследнику престола было бы очень жалко. Так было решено, что принцу обязательно нужен друг — желательно благородных кровей, но иногда другом принца становился и простой подкидыш. Мальчики были вместе с самого рождения, не разлучаясь ни во время игры, ни во время учебы и искренне привязывались друг к другу. Это-то и было нужно их воспитателям: стоило принцу провиниться, и вот перед его глазами тут же пороли его единственного друга. Всыпали щедро, как говорится, по первое число. Принц никак не мог помочь мальчику, просто стоял как вкопанный и мотал на ус, как больше не нужно себя вести. Карьера таких «мальчиков» обычно была не очень успешной. Но иногда принцы желали «вознаградить» преданных друзей за детские страдания, так, например, Чарльз I пожаловал своего мальчика для битья, Вильяма Мюррея, титулом первого графа Мэнсфилда. Всыпать по первое число На Руси любили не самые гуманные способы воспитания, доставалось всем и не всегда за дело. Например, в дореволюционных школах круглых отличников пороли так же, как и круглых двоечников, — просто на всякий случай. Причем порка обычно проводилась строго по расписанию, в первых числах каждого месяца. Иногда, чтобы усилить профилактическое «лечение», розги замачивали в соляном растворе: считалось, что после этого ученики намного дольше будут помнить про необходимость дисциплины в школе. Правда, учителя нередко так увлекались процессом воспитания, что забывали вовремя остановиться: тогда следы от розог не сходили с учеников вплоть до новой порки в начале следующего месяца. Стоять как вкопанный Учитывая жуткую историю происхождения этого фразеологизма, правильнее и этичнее было бы говорить «как вкопанная». В русском языке фразеологизм вошел в активную лексику в XVII веке, во время царствования Алексея Михайловича, прозванного за мягкость характера «тишайшим». Именно тогда путешественники могли наблюдать жесточайшую растянутую во времени казнь: женщин, убивших своих мужей, закапывали в землю по уши прямо на Красной площади. Ни выбраться, ни даже пошевелиться приговоренная убийца никак не могла: вокруг нее денно и нощно несли караул стрельцы, отгонявшие сердобольных прохожих, желающих помочь ей выбраться, попытаться напоить или накормить. Всё, что могли сделать неравнодушные, — бросить рядом с умирающей деньги на гроб для нее. Смерть обычно приходила на 3–4-й день, но если несчастная «задерживалась» на этом свете, приставленные часовые просто брали молотки и утрамбовывали землю вокруг приговоренной. Грунт сдавливал ее грудь, и через несколько часов женщина погибала. Такой способ казни просуществовал на Руси почти 150 лет, пока к власти не пришла младшая дочка Петра I Елизавета Петровна, решившая остановить смертную казнь на территории страны, несмотря на протесты Сената. Правда, императрица узаконила другое наказание для преступников, родившее еще один знаменитый фразеологизм «на лбу написано». Бунтовщикам или провинившимся выжигали на щеке или лбу клеймо раскаленным железом, чтобы любой мог видеть, что перед ним — нарушитель закона. Справедливости ради нужно сказать, что такие демонстративные казни проводились не только в России: практиковались они еще во времена Римской империи, исламских странах и даже в Англии. Правда, в отличие от Англии, где за 30 лет таким способом было убито около 10 женщин, за это же время в России казнили столько женщин, что счет даже не велся. Вот такие пироги. Вот такие пироги Кстати, о пирогах. Что это за пироги такие, которыми мы обычно заканчиваем не самые радостные истории, и с чем они? Как это ни неаппетитно звучит, но пироги эти — с котятами. По одной из версий, в дикий голод, когда еды не было от слова «совсем», что обычно происходило во время осады городов, жителям ничего не оставалось, кроме того, как начать поедать домашних животных. Начиная скотом и заканчивая котятами, которых могла принести родившая кошка. Так что полное выражение звучит так: «Вот такие пироги с котятами — их ешь, а они пищат», — но обычно оно сокращается, «опуская» несчастных котят вместе с первоначальным смыслом. Кстати, «суп с котом», любезно подающийся на вопрос «а что потом?» — из этой же оперы. Правда, здесь ситуация еще безнадежнее: нет ничего, даже теста на такие вот «пироги». Шиворот-навыворот Сейчас это выражение считается безобидным и даже шутливым. А вот жители Древней Руси с этим не согласились бы. Дело в том, что «шиворотом» раньше назывался шикарный, расшитый узорами воротник, и носить его могли только вельможи. Но если вдруг какой-нибудь боярин гневил царя непослушанием, его высокородие подвергалось публичному высмеиванию. Для этого брали самого боярина, выворачивали его роскошную одежду шиворотом назад, подбирали самую хилую, едва стоящую на ногах клячу, и сажали провинившегося на нее, в вывернутой одежде, да еще лицом к хвосту. В таком не самом приглядном виде вельможу провозили по всему городу на забаву толпе. Заканчивалось, правда, это представление совсем не весело: после того, как кляча с боярином обходила весь город, несчастного и пристыженного, приговаривали к смерти, и отправляли прямо с клячи на казнь. Перемывать косточки Если сейчас выражение «перемывать косточки» означает злословить за спиной — то есть пока человека нет рядом, — то раньше, даже если обсуждаемый и захотел бы подслушать, что о нем говорят, то просто не смог бы физически. Дело в том, что в VIII–XI веках «косточки перемывали» исключительно покойникам. Как только человек умирал, его обмывали, заворачивали в ткани и помещали в специальную нишу в стене. По прошествии 40 дней труп полностью разлагался, так что от покойника не оставалось ничего, кроме костей. Казалось бы, всё: человек отошел на тот свет, нужно смириться и отпустить. Но древние считали совсем иначе и вовсе не собирались оставлять умершего в покое. Вместо этого они вытаскивали кости покойника, обмывали вином или простой водой, и, пока священник читал над ними молитвы, остальные занимались тем, что вспоминали жизнь усопшего, пытались дать оценку его поступкам, рассказывали друг другу всё, что знали о нем. Главная цель всех этих действий заключалась в том, чтобы проверить, не являлся ли покойник упырем, то есть проклятым. Так как проклятые, согласно поверьям тех лет, не разлагались (а значит, могли спокойно выбираться из своих могил после смерти, чтобы испить кровушку из какого-нибудь прохожего), церковь и родственники считали своим долгом перестраховаться и убедиться, что, кроме костей, в могиле ничего больше нет. А значит, никаких вурдалаков можно не опасаться. Автор: Лилия Гринь

«И мы, наконец, встретились»

«Давайте уже встретимся и напьемся, а? Как раньше?» — убеждает друг по телефону. Я соглашаюсь. Надо оповестить еще пятерых старых друзей. Кто будет звонить? Проблема. Надо же дозвониться, кого-то нет дома, кто-то с женой ругается. Друг занят, я тоже. Наша романтическая идея растворяется в осеннем воздухе. Проходит лет десять. За эти десять лет мы много раз говорили друг другу: «Давайте уже встретимся, а?» За эти десять лет у каждого появились не только дети, но и мобильные телефоны. И теперь дозвониться — нет проблемы. Но почему-то не звоним. Не встречаемся. Еще проходят годы. Мы встречаемся на похоронах. Одного из нас уже нет. Потом сидим за длинными столами, вспоминаем покойника. Каким он был славным, веселым, заводным. Со дна рюмок всплывают истории беспечной юности. Когда собраться для нас — было вопросом часа. Никакого повода не требовалось. «Встречаемся? Где?» И никаких мобильных, вот ведь чудо какое. И находили друг друга. Иной раз просто заваливались к другу домой: «Подъем! У нас собой пиво». Друг удивлялся: «Ну вы даете! Ладно, выхожу». Когда бродили целую ночь по городу, на рассвете покупали горячий батон, прямо у грузчиков возле булочной. Разламывали его на всех. Смеялись. Впереди была интересная, загадочная, бурная жизнь. Мы были очень счастливыми дураками. И тут кто-то из нас обязательно говорит: «Слушайте, так нельзя. Надо встречаться. Мы же совсем не видимся». Все соглашаются. Кто-то роняет слезу на малосольный огурец. Расставаясь после поминок, клянемся друг другу: «В следующую субботу — обязательно!» Проходит следующая суббота, а затем еще лет десять. За это время мы похоронили еще одного. Зато теперь у всех социальные сети. Привет, френды! Может, встретимся? «Надо бы… — вяло отвечает один. — Но я в Питере». «А я в Америке», — пишет другой. Нас разнесло. Нас развезло. Вдруг хорошая новость: прилетает друг из Америки. Теперь — точно встречаться. Теперь — не отвертеться. Когда, друзья? Следующая пятница? «Прекрасно! — отвечают все. — Напьемся, как раньше!» Наступает пятница. Никто никому не звонит. Никто никому не пишет. Да, надо бы. Нас ведь на двух меньше, надо держаться, надо сплотиться. Когда-то мы лихо заваливались друг к другу, смешные нахалы. Кричали снизу «Выходи!». Танцевали брейк-дэнс под окнами, изумляя соседей. Теперь сделать звонок — уже нравственный подвиг. Да, мы договорились на пятницу… друг прилетел… радость. Но в пятницу — кино с женой, пиво с коллегами, а то и просто шоу «Голос». Как пропустить шоу «Голос»? Никак нельзя пропустить. Да, стыдно и малодушно. Но теперь мы даже побаиваемся этой встречи. Наш теплый батон зачерствел, рассыпался в крошки, их склевали шустрые воробьи. У нас есть социальные сети, зачем встречаться? Смайлик с подмигиванием. Мы очень любим друг друга, у нас была общая юность, безумства, драмы. Но вот так — вдруг взять и встретиться? Прям ни с того ни с сего? С бухты-барахты? Вот я, скажем, выгляжу не очень. Нет, я не девушка, вроде какой пустяк: выгляжу не очень. Это же родные люди, свои. Но мой большой живот мне не нравится. Мне теперь вообще мало что нравится. Кроме наших юношеских бледных фотографий, которые я изредка рассматриваю. Особенно та, где мы в задрипанных куртках, все щуримся под мартовским солнцем. Когда мы еще не знали: интересная и бурная жизнь у нас именно сейчас, в эту минуту, когда фотограф наводит объектив своего «Зенита». А потом будет просто жизнь. Обычная. Как у всех. Проходит еще несколько лет. И все-таки мы встречаемся. Чудо случилось. Наступила весна, взыграло в жилах старое пиво. Вечер. Кафе. Стол на четверых. Приходит первый, смотрит по сторонам, брюзжит: «Неуютно тут… Ну дайте меню. Есть постное?» Приходит второй. Не сразу узнает первого: «Вот ты разжирел!» Первый хмурится: «А ты лысый совсем!» Приходит третий: «Мужики, я на полчаса всего, извините». А четвертый вместо себя присылает смс. У него что-то с движком, срочно надо в сервис. Никто не пьет. Один постится, второй за рулем, третий зашился. Все трое достают смартфоны. Один пишет в вотсапе любовнице, второй отвечает по мейлу юристу в Бостоне, третий строчит в фейсбук: «Встретился с друзьями юности! Какая радость!» Молчание. Пальцы клацают по смартфонам. Изредка: «А как там Танька, нормально? Уже бабушка, надо же…» Да, мы любим друг друга. Но уже друг другу неинтересны. Через час нам приносят счет. Тут я восклицаю: «Может, общее селфи?» Двое других отмахиваются. Мы выходим на улицу, кутаемся в плащи и шарфы. «Хорошо посидели, да? Надо бы еще…» Все кивают. Зевают. Скучают. Мимо проносится компания молодых ребят, в узких джинсах, с пивом в руках. Они смеются, они будут гулять всю ночь. Они еще не знают, что это лучшая ночь в их жизни. Пусть думают, что потом будет лучше. Счастливые дураки. Автор: Алексей Беляков

Девятый поезд

1 сентября 1939 года на пражском вокзале стоял под парами готовый к отправке поезд. День был серый, моросил дождь. В поезде к окнам прилипло множество распухших от плача детских лиц. Толпа женщин и мужчины на перроне — хорошо одетых, напоминала бы похоронную процессию, если бы не затравленное выражение лиц. Вдруг прерывистый женский голос запел еврейскую колыбельную про деревце, с ветвей которого разлетелись птицы. На платформе нестройно подхватили всем знакомые слова... Резкий гудок заглушил на мгновение все голоса. Поезд так и не отошел от перрона. Раздались свистки, лай собак. На перрон вышли солдаты с рвущимися с поводков овчарками, стали разгонять толпу. Они распахивали двери вагонов и по-немецки приказывали детям выходить. Дети бросались к родителям, радостные, что не будет разлуки. Вскоре люди ушли. Перрон опустел. Вагоны, откуда высадили детей, так и стояли пустые, с растворенными дверями... Последний, Девятый поезд — Kinderstransport — с еврейскими детьми отправить в Англию не успели. Детей было в нем 250. С 5:20 утра уже бомбили Польшу. Накрапывал дождь. Началась война. Все, кто был в тот день на этой платформе среди отъезжающих детей и провожающих взрослых, вскоре будут отправлены в гетто Терезинштадт, под Прагой. А оттуда — в Аушвиц. Неизвестно, откуда пошел этот жуткий слух. В толпе обреченных, ждущих свой очереди перед железными дверями газовой камеры Аушвица, передавалось из уст в уста (а родители передавали детям): когда зашипит газ, надо петь. В легкие при этом попадает больше всего отравленного газом воздуха — и смерть наступает быстрее... Надо петь, чтобы умереть... Может быть, и эту колыбельную, недопетую тогда на платформе дождливым сентябрьским днем, пели тоже...? Когда мы оглядываемся на свою жизнь, иногда с изумлением видим: то, что нам казалось не таким уж важным делом, оказалось, пожалуй, основной причиной нашего прихода в этот мир и существования на земле. В 1909 году в одном из богатых, тихих районов Лондона, в большом, викторианском особняке с цветными витражами, на улице, усаженной столетними вязами, родился Николас Уинтон, будущий сэр Николас, Рыцарь Британской империи. То был мир чарльстона, клоунских клаксонов редких авто, огромных цеппелинов, нависших над головами, как надутые оболочки китов, и сияющих антрацитовым сколом мужских цилиндров, похожих на трубы «Титаника», с неожиданной, невозможной катастрофы которого и начнется по-настоящему ХХ век... Родился Николас, как говорят в Англии, «с серебряной ложкой во рту»: отец — успешный банкир, предки которого, еврейского происхождения, были выходцами из Германии. Мать — дочь богатого промышленника из Нюрнберга. Поначалу семья носила фамилию Вертхейм и дома еще иногда говорили по-немецки, но во время первой мировой войны даже домашним разговорам на немецком, по общему решению, положен был конец, и «Вертхейм» нотариально заменили на англизированную «Уинтон», как это делали тогда в Британии многие, носившие немецкие фамилии (включая британскую королевскую семью: Кобург-Готта сменили на «Виндзор»). Уинтоны не пропускали ни единой воскресной службы в местной англиканской церкви, были членами престижного Country Club, и в увитом плющом лондонском доме Уинтонов размеренно текла жизнь типичной английской семьи «выше среднего класса»: прекрасно артикулирующий согласные дворецкий, сухогубые горничные в крахмальных наколках, белые джемперы для крикета, полый стук уимблдонских теннисных мячей, скачки в Аскоте, академическая регата в Хенли, по вечерам — отражения хрустальных люстр на стеклярусной отделке платьев, коктейли и джаз. Пережившая жуткую войну Британия, бессмысленно и бездарно потерявшая сотни тысяч жизней, пыталась в развлечениях и спорте поскорее забыть кошмар войны, которую, как всегда, (и, как всегда, напрасно!), называли «последней войной на земле»... Николас как раз в это время европейского «межвоенья» пошел в дорогую школу для юношей — Стоу, больше похожую на загородный дворец, с неоклассическими портиками и бескрайними газонами самого аристократического оттенка зеленого. Николас был здесь счастлив: в отличие от других школ викторианского образца, в Стоу царила дружелюбная атмосфера, жил он дома, а не в интернате, ему преподавали прекрасные учителя, он обрел здесь друзей на всю жизнь, с увлечением занимался фехтованием, конным спортом, ходил под парусом по Уайтстоунскому пруду в Хэмпстеде, потом увлекся авиацией и горными лыжами... Особенно горными лыжами. Профессия его тоже была, в общем, предопределена: отец вскоре отправил сына учиться банковскому делу в Германию и Швейцарию. В общем, ничто не предвещало того, что случилось потом... А потом случился 1933 год, когда в Германии, ослабленной, униженной Версальским миром, совершенно законным путем пришел к власти некий политик австрийского происхождения по имени Гитлер, имя это мало что кому-то говорило... Новый канцлер принес немцам нечто гораздо более важное, чем просто экономическую стабильность: он сплотил нацию, вернул Германии национальную гордость (ее бывает трудно отличить от нацизма, грань между ними так зыбка и одно легко переходит во второе!)...Однако мало просто так объявить свой народ героическим: героизм и доктрина собственного превосходства, как прожорливый Молох, требуют постоянного подтверждения, постоянной подпитки. Поэтому народу, принявшему доктрину своей исключительности и превосходства, как воздух, нужны враги. Перед тем, как перейти к врагам внешним, начинают обычно с врагов внутренних. На эту роль как нельзя лучше традиционно подходили евреи — в большинстве своем настолько интегрированные в германское общество, что далеко не сразу и поняли, что происходит. Сначала врагами Германии обвинили еврейских банкиров и финансистов, потом — выявлению и сегрегации подлежали уже все, в чьих жилах текла хоть капля еврейской крови... В 1933 году Уинтон работал в одном из банков в Берлине и видел марширующие колонны с факелами, свастики и даже сфотографировал их и признал, что у этих шествий была удивительная энергетика, и ничто, ничто не заставило его ни обеспокоиться, ни насторожиться. Европа вполне разделяла такое отношение. Да, трудно представить такое время, когда свастика казалась просто странным геометрическим символом, курьезом и не несла никакого особенного смысла. Как слепы современники событий! ...Как зрячи их потомки. Когда в ноябре 1938-го уже случилась ночь еврейских погромов, Ночь Битого Стекла (так это по-английски, на других языках ее почему-то слишком поэтично называют «хрустальной»), Европа все еще не подозревала, не видела, а скорее всего — отчаянно не хотела подозревать и видеть, по какой наклонной плоскости уже покатилась к новой войне европейская история, все сильнее и сильнее набирая ход. В декабре 1938 года Уинтону исполнилось 29 лет. Карьера в банке складывалась удачно, в этом помогало его свободное владение немецким и французским и легкий, дружелюбный характер. В своих политических пристрастиях он склонялся к пацифизму и левым идеям, однако политика не слишком сильно занимала его мысли: жизнь, любовные увлечения, любительская авиация и горные лыжи продолжали оставаться гораздо более захватывающими занятиями. И вот, и, после Рождества, он решил покататься на лыжах в Швейцарии с друзьями. Путь их лежал через Прагу. Прага была наводнена беженцами. Из аннексированных гитлеровцами Судет, из Австрии бежали тысячи людей — семьи, в основном — еврейские, потерявшие все. Их временно размещали в палатках наскоро разбитых лагерей беженцев — условия там были ужасны. Новости приносили новые свидетельства того, что Гитлер не собирается останавливаться на аншлюсе Австрии и «возвращении» Германии Судет. «Из-за чего воевать? Из-за «людей в далекой стране, о которых мы почти ничего не знаем». (Премьер-министр Великобритании Чемберлен об аншлюсе Чехословакии) «Если страна, выбирая между войной и позором, выбирает позор, она получает и войну, и позор». (Уинстон Черчилль о Мюнхенском позоре) История рассудила. Прав оказался Черчилль. Конечно, и в страшном сне никто тогда не мог представить, что именно уготовано было обреченным... В одном из лагерей беженцев под Прагой, куда он забрел, дымили костры, оглушительный, отовсюду несся детский плач, какой-то беззубый старик ходил и спрашивал всех, не видели ли его зубы: он их уронил куда-то в снег, и пожилая скрипачка, сидя на морозе на своем чемодане, в одном платье, блаженно улыбаясь, и сводя всех с ума (на нее кричали), играла один тот же пассаж из Бетховенского концерта D-минор опять, и опять, и опять. Рядом со скрипачкой стоял ребенок в лыжной шапочке, лет примерно трех. И слушал. И аплодировал после каждого пассажа, а скрипачка, мечтательно глядя куда-то вверх, словно в направлении несуществующих «лож», вставала с чемодана и кланялась ему... На руке у скрипачки была большая родинка, как у его матери. Женщина совершенно не походила на его мать — ухоженную, красивую, уверенную. И навязчиво повторяющаяся эта музыка показалась знакомой — этот концерт иногда играл отец, приходя из банка... И Николас с каждой минутой все сильнее понимал: повернуться, и уйти, и забыть НЕ СМОЖЕТ. Николас Уинтон спасет этого мальчика в лыжной шапочке. Никто не знает, как приходит к человеку Сострадание. Как, в какой момент стало Николасу Уинтону, респектабельному лондонскому банкиру, который мог просто повернуться и уехать, и забыть... ВДРУГ стало совершенно невыносимо от того, ЧТО происходило с этими людьми...? Правительства Европы и Америки до самого 1939-го надеялись, что все это временно, все не так страшно и скоро «рассосется» и что Судетами гитлеровские амбиции будут удовлетворены... Самому Николасу Уинтону стало в тот день в Праге абсолютно ясно, что это только начало, что на Прагу надвигается нечто гораздо более зловещее, что гитлеровцы займут беззащитную, по сути, чешскую столицу — европейские правительства вступаться не будут — и что еврейские погромы, типа «Хрустальной» ночи, начнутся и здесь. Уже потом, вернувшись к себе в номер великолепного отеля Шроубек на Вацлавской площади, Уинтон написал руководству банка, что не вернется после отпуска на работу, он остается в Праге — у него тут появились очень важные дела. Из банка последовал раздраженный ответ. Николас его проигнорировал. Вместе с другом Майклом Блейком, который тоже отложил катание на лыжах в Швейцарии, они развернули штаб помощи. Британия разрешила вывезти из Праги только детей младше 16 лет и только если принимающие этих детей британские семьи внесут сумму в 50 фунтов стерлингов (примерно полторы тысячи по современному курсу), гарантирующую возвращение этих детей на родину через год-два — в общем, когда в Европе все успокоится с антисемитизмом... Уинтон задействует все свои довольно обширные связи и связи своего отца, чтобы вытребовать визы и разрешения. Продирается через бюрократические заслоны, которые прочнее противотанковых ежей. Если с визами из-за этого не успевали, Николас попросту их подделывал! Когда гитлеровцы заняли Прагу, номер Уинтона в отеле осаждали уже не беженцы, а родители-пражане, умолявшие спасти их детей от лагеря-гетто Терезинштадт, под Прагой, откуда потом людей сажали в поезда, и они так и исчезали, целыми поездами, уходившими неизменно на восток... Блейк, Уинтон, потом к ним присоединилась Дорин Уорринер, которая в это время читала лекции в пражском университете, работали по 24 часа в сутки. Вместе они координировали все усилия — находили в Британии семьи, пожелавшие принять детей, организовывали перевод денег, оформление виз. Мать Уинтона, Барбара, а также знакомые — Тревор Чадвик, Джефф Фелс —помогали им, находясь в Британии. Публиковали объявления в газетах, писали правительствам, организациям. Уинтон и его мать принимали на Ливерпульском вокзале прибывавших детей, устраивали их в семьях, потом Уинтон ехал в Прагу за следующими... Всю весну и все лето 1939-го они отправляли детей из Праги как могли — воздухом, морем, сушей. Восемь транспортов. Последний — 2 августа 1939 года, в нем эвакуировали 68 детей. Девятый Поезд Жизни 1 сентября 1939 года отправить не успели. Почти все они — и дети, и родители — погибнут в концлагерях. Детей было в нем 250. С 5:20 утра уже бомбили Польшу. Границы Европы захлопнулись. Началась Война. Поначалу от оставшихся в Праге родителей детям в Англию шли письма, в 1942-м последние письма прекратились... Мне посчастливилось получить такую переписку между родителями и одной из чешских еврейских девочек, помещенных в английскую семью. Переписку нашли на чердаке, после ее смерти в 75-летнем возрасте в Лондоне, в том кожаном чемодане, с которым в 1938-м девочка по имени Ханна приехала в Англию... Она и стала химиком, работала в биохимической лаборатории и будучи 70-летней посетила пригород Праги, где жило 15 членов ее семьи. В живых осталась она одна... Каждый раз, читая письма ее родителей из Терезинштадта, а потом записки — из Аушвица, переданные через Красный Крест, я ни разу еще не могла сдержать слез... Обычные слова становятся душераздирающими, и чем обычнее, тем, сильнее: «надевай шапку, не простуживайся, Ханичка; если у тебя начались месячные, держи себя в чистоте; уважай приемных родителей; мы тебя очень любим; у нас все хорошо; мы тебя заберем в Прагу, как только все это кончится; у нас все хорошо; у нас все хорошо...» Всего Николасом Уинтоном было спасено от концлагерей 669 детей. Уинтон совершенно отказался от пацифизма, не вернулся в банк, и закончил войну летчиком Британских королевских ВВС. Когда у сэра Уинтона (он умер 1 июля 2015 года в возрасте 106 лет) спросили, счастлив ли он, он ответил: нет. Почему? Потому что — ответил он — он все чаще думает и видит сны о том последнем, Девятом Поезде, который так и не отошел от пражского перрона и о тех не успевших уехать детях... Никто не знает, как приходит к человеку Сострадание, с чего оно начинается в душе. Как приходит к человеку это осознание невозможности- просто повернуться и уйти? Неизвестно. «Спасти одного — спасти мир» (Талмуд). Девятый Поезд снится теперь и мне... Источник: Carina Cockrell-Fehre

Тибет и тибетцы

Эта высокогорная страна, расположенная в Гималаях, является предметом территориальных споров с одной стороны и уникальной древней культурой для многих туристов со всего мира. Тибет является главным символом буддистской философии. Открывшись миру лишь в 1984 году, Тибет тогда уже был в статусе одной из провинций Китая. История Тибета берет свое начало с VII века н.э., с эпохи правления царя Сонгцэна Гампо, которому удалось объединить разрозненные кланы, присоединить соседние Непал и Шанг-Шунг, а также сделать Лхасу столицей нового государства. У царя было несколько жен, первыми стали китайская принцесса Вэнь Чэн и непальская принцесса Бхрикути. Именно с фигуры Сонгцэна Гампо началось распространение буддизма в Тибете, зарождалась тибетская письменность и был принят свод законов на основе буддистского учения. Однако, еще до правления великого царя в Тибете существовала другая религия — «бон», основанная на шаманизме и существовавшая еще долгое время наряду с только распространяющимся буддизмом. В VIII веке Тибет был сильной военной державой, которая контролировала торговые пути того региона и время от времени воевала с соседними Китаем и Непалом. Постепенно с укоренением буддизма милитаристский дух тибетцев сменился на миролюбивый лад и повсеместное просвещение. Тибетская форма буддизма и его культурный код распространились далеко за пределы страны: от Китая, Монголии и прибайкальских территорий вплоть до нижней Волги (Калмыкия). Еще одной силой, претендующей на Тибет, была монгольская империя. В XII веке монголы захватили Тибет, предоставив стране обширную автономию. Поскольку главной целью завоевателей все же был Китай, тибетцам позволили самим выбирать форму правления. Таким образом власть впервые перешла к наиболее влиятельным ламам. С того момента в Тибете установилась теократическая форма правления, от которой отказались лишь в 2011 году при нынешнем Далай-ламе XIV. Вплоть до XX века горная страна долгое время находилась в составе Китая, пока династия Цинь окончательно не утратила свое влияние в этом регионе. Китайские правители всегда пытались участвовать в политической и религиозной жизни горной страны. Например, в XVIII веке новых Далай-лам выбирали особым способом — с помощью жребия, а саму урну с именами кандидатов присылали из Пекина. В XX веке после повторной аннексии подобная практика лишь укрепилась: каждый новый тулку (перерожденец) согласовывается с высшим китайским руководством. С выбором нового ламы — духовного наставника всех тибетцев — связана одна резонансная история, когда в 1995 году предполагаемый Панчен-лама, шестилетний мальчик, попал в плен к китайцам. О дальнейшей судьбе нареченного ничего не известно. В итоге китайское правительство вскоре утвердило своего лояльного кандидата на этот значимый пост. В официальных буддистских кругах ставленник захватчиков не был принят, а новоиспеченный лама Гьялцен Норбу формально не имеет того авторитета, что Далай-лама XIV. С начала XX века в эпоху активного изучения новых земель и культур Тибет стал одной из самых заманчивых, но в то же время закрытых стран. Сведений об этом государстве на тот момент было очень мало. Кто-то искал там новый духовный путь, а кто-то ехал на «крышу мира» за порцией приключений и необыкновенной экзотики. Путешественникам открывались страницы будто ожившего Средневековья, где люди пользовались примитивными орудиями труда, а товарно-денежным отношениям предпочитали простой натуральный обмен. Наибольшим весом и уровнем культуры обладали буддистские монахи, у которых был доступ к священным писаниям, а значит, к накопленному предками опыту. После очередной утраты независимости в пользу Китая смелые тибетцы совершали многочисленные акты неповиновения, сжигая себя в публичных местах. Последней такой громкой акцией стало массовое самосожжение перед открытием Олимпийских игр в Пекине. Существует также регулярная миграция населения из Тибета в индийские Гималаи, где традиционно к тибетцам дружественное отношение. После полного захвата этой территории китайскими властями в 1959 году духовный лидер буддистов Далай-лама XIV вынужден был покинуть свою родину и поселиться в горном индийском штате Химачал-Прадеш, основав там свою регулярную резиденцию в местечке Дхарамсала. Сюда ежегодно стекаются многочисленные паломники со всего мира, желая воочию услышать учения своего великого гуру и соприкоснуться с необычной и аутентичной культурой Тибета. Автор: Мария Молчанова

Как Юрий Кнорозов разгадал тайну майя, не покидая Ленинграда

11 марта в Мексике открыли памятник Юрию Кнорозову, расшифровавшему письмо майя. Его ученица Галина Ершова — рассказала ТАСС о великом советском ученом и загадке, над которой больше века ломали голову лингвисты. Письменность американских индейцев майя больше похожа на комикс без слов, чем на привычный текст. Со стен, горшков, камней на читателя смотрят существа с жутковатыми гримасами в окружении причудливых фигур. Вскрыть этот код пытались с первой половины XIX века, когда Жан-Франсуа Шампольон сумел расшифровать египетские иероглифы на Розеттском камне. Ему удалось это сделать, сопоставив одну и ту же надпись на трех языках. Тексты майя сравнивать было не с чем, оттого задача перед учеными стояла труднее. Кто-то, как француз Леон де Рони, был близок к разгадке, но только и всего. Немецкий исследователь Пауль Шелльхас, отчаявшись, под конец жизни даже написал статью под названием «Дешифровка письма майя — неразрешимая проблема». Эта статья попалась на глаза студенту исторического факультета МГУ Юрию Кнорозову. Его подстегнул вызов Шелльхаса: «Как это неразрешимая проблема? То, что создано одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим. С этой точки зрения неразрешимых проблем не существует и не может существовать ни в одной из областей науки!» Интеллигентный хулиган Азарт перед трудностями и непримиримость были в характере Кнорозова с самого детства. Он родился 19 ноября 1922 года в семье инженера, которого еще при царе отправили из Петербурга в Харьков строить железные дороги. Однако сам Кнорозов утверждал, что в действительности родился 31 августа. Он не отмечал этих дней рождений, но ожидал поздравлений два раза в год. Кнорозовы были типичными русскими интеллигентами. Все их дети стали учеными, работая в разных областях науки. Двое стали докторами наук и лауреатами государственных премий, двое — кандидатами. Только сестра Галина, разрабатывавшая лекарственные препараты, не смогла защититься из-за того, что в Великую Отечественную войну находилась на оккупированной территории. В детстве Юрий играл на скрипке, прекрасно рисовал, писал романтические стихи и избавлял соседей от болей «накладыванием рук». При этом, вспоминая о своих школьных годах, Кнорозов не без удовольствия рассказывал о том, как его пытались исключить за плохое поведение. Впрочем, выписка из аттестата свидетельствует, что школу он закончил с отличными оценками, а единственные четверки были по украинскому языку. В 1938 году Кнорозова по здоровью признали невоеннообязанным. Это сильно его угнетало, так как и отец и старшие братья — все были офицерами. В 1939 году Кнорозов поступил на исторический факультет Харьковского государственного университета, но успел окончить лишь два курса: грянула война. Вместе с другими студентами его отправили в ополчение рыть окопы, но смысла в этом уже не было: немцы быстро наступали. Отец, руководивший эвакуацией заводов с Украины, уехал с последним эшелоном. Юрий же с трудом пробрался в родной поселок Южный, где им с матерью и сестрой пришлось жить в сарае. Только в феврале 1943 года с наступлением советских войск Кнорозов вывел мать и сестру через линию фронта в сторону Воронежа. Он пришел в военкомат, но и тут, в разгар войны, его признали непригодным для военной службы. После этого Юрий отправился в Москву, нашел там отца и не без труда возобновил занятия на кафедре этнографии истфака МГУ. Официально его темой был шаманизм. Но именно в это время он всерьез занялся дешифровкой письма майя, благо Ленинская библиотека с необходимой литературой находилась буквально в двух шагах от здания на Моховой. Через год Кнорозова направили в учебку под Москвой, откуда он регулярно сбегал к сокурсницам, а демобилизовали лишь с окончанием войны. Примерно в то время он и прочитал статью Шелльхаса о неразрешимой проблеме письма майя. Расшифровка Одновременно с Кнорозовым письменность майя пытались расшифровать в США, только глава американской школы майянистики Эрик Томпсон пошел по ложному следу и вдобавок запретил заниматься расшифровкой всем остальным. Он безапелляционно и столь же безграмотно говорил: «Знаки майя обычно передают слова, изредка, может быть, слоги сложных слов, но никогда, насколько известно, не буквы алфавита». Кнорозов думал по-другому, и Томпсон был ему не указ. В университете Кнорозов перевел со староиспанского на русский язык «Сообщение о делах в Юкатане», книгу о жизни майя во время испанского завоевания, которую в 1566 году написал францисканский монах Диего де Ланда. Считается, что в основу книги де Ланда положил труды индейца с европейским образованием по имени Гаспар Антонио Чи. Кнорозов догадался, что индеец записывал майянскими знаками не звуки, а названия испанских букв, и что алфавит из 29 знаков в «Сообщении» — ключ к дешифровке непонятных письмен. Сначала Кнорозову нужно было определить, что это вообще за письмо. Человечество придумало не так много способов записывать речь. Самый удобный — это алфавит, в котором каждый знак передает звук, как в русском. Алфавитное письмо состоит примерно из 30 знаков. Другой способ — когда знак передает слог, как в индийской письменности деванагари. В слоговом письме обычно от 60 до 100 знаков. Третий тип — идеографическое письмо, где знак передает целое понятие. Несмотря на то, что в самом скромном варианте оно содержит свыше 5000 знаков, им и поныне пользуются китайцы. У Кнорозова были на руках три довольно длинных рукописи майя. Он подсчитал, что в них всего 355 самостоятельных знаков, то есть письменность — слоговая, а точнее — фонетическая. Это не противоречило ни работам предшественников, ни записям Диего де Ланды. Используя в качестве ключа алфавит Ланды, Кнорозову удалось прочесть некоторые знаки. Че-е — так в Мадридской рукописи записано слово «че», означающее дерево. Че-ле — «чель», радуга, имя богини Иш Чель. К’и-к’и — к’ик’ — шарики душистой смолы, ма-ма — так в Дрезденской рукописи записано имя божественного предка по имени Мам. Со временем читаемых знаков становилось все больше, но это было только начало. Дальше нужно было овладеть шрифтом и индивидуальным почерком писцов майя, чтобы распознать все варианты написания иероглифов, даже полустертые и искаженные. После этого Кнорозов разделил корни и остальные части слов, а затем проанализировал, как часто повторяются и как сочетаются знаки, — это позволило выявить служебные слова, главные и второстепенные члены предложения. На этом этапе Кнорозову уже не составило труда предположить общий смысл предложений. Правильна ли дешифровка, он проверял с помощью «перекрестного чтения». Суть в том, что по идее один и тот же знак одинаково читается в разных словах, эти слова связываются в осмысленные предложения, а те, в свою очередь, не противоречат всему тексту. Кнорозов нашел несколько подходящих примеров. у-лу —> ул, «приходить»; у-лу-ум —> улум, «индюк»; ку-цу —> куц, «индюк»; цу-лу —> цул, «собака». Эти примеры зачастую подтверждала сопровождающая сцена, где был изображен индюк или собака. Кабинетный ученый-пират Расшифровка письма майя растянулась на несколько лет. В это время Кнорозов защитил диплом по шаманству и собирался поступить в аспирантуру, но его не взяли ни в МГУ, ни в Институт этнографии. Как и сестре Галине, Юрию припомнили, что в войну он и его семья находились на оккупированных врагом территориях. Не смогли помочь даже его руководители, крупнейшие этнографы Сергей Толстов и Сергей Токарев. Единственное, что удалось сделать, — это отправить Кнорозова в ленинградский Музей этнографии народов СССР. Как иронично заметил сам Юрий, он выбивал пыль из туркменских ковров. Кнорозов поселился в музейной комнатке-пенале, а его соседом несколько месяцев до очередного ареста был ученый Лев Гумилев, сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Комнату Кнорозов превратил в маленькое личное царство, заняв пространство от пола до потолка прорисовками знаков майя. И еще, увы, бутылками — беда, которая преследовала его всю жизнь. Именно здесь в начале 1950-х была завершена дешифровка. В 1955 году Толстов и Токарев организовали Кнорозову защиту диссертации. Молодому исследователю сразу присвоили докторскую степень, а в научном мире его начали почитать как гения и надежду страны. После этого Кнорозов продолжил работать в Кунсткамере, где остался до конца своей жизни. Очень быстро о дешифровке узнали и за рубежом. В 1956 году академик Алексей Окладников добился разрешения для Кнорозова поехать на международный конгресс американистов в Копенгаген. Доклад Юрия произвел сильное впечатление на собравшихся, а у всемогущего Эрика Томпсона, по его собственным словам, подскочило давление, как только до него дошла весть о нахальном русском. Но сам Кнорозов и не подозревал, какую бурю ненависти вызвал его успех у главы американской школы майянистики, который сразу же понял, кому досталась победа. Ни разу не побывав в Мексике, не выходя из кабинета, советский исследователь сделал то, чего не добились ученые, годами проводившие полевые исследования в Центральной Америке. Сам Кнорозов иронично замечал: «Я — кабинетный ученый. Чтобы работать с текстами, нет необходимости скакать по пирамидам». Научные достижения Кнорозова в 1960-х оценивались в СССР на уровне успехов в освоении космоса, но слава его раздражала и мешала работать. Когда в очередной раз в Кунсткамеру приехали снимать сюжет про дешифровку, Кнорозов завязал как пират глаз бинтом и в таком виде предстал перед съемочной группой. Работал Кнорозов без остановки. Перед собой он поставил много задач: чтение многочисленных текстов майя, дешифровка других систем письма, развитие связанных с головным мозгом теории сигнализации и фасцинации, а главной целью его исследований была системная теория коллектива. В 1980-х Кнорозов добавил к своим темам еще одну — заселение Америки. Курильская гряда, по его мнению, была подступом к Берингии, пути, по которому предки индейцев пересекали обнажавшееся дно океана в сторону Нового Света. Согласно его гипотезе, континент начали заселять за 40 тыс. лет до н.э, то есть на 20 тыс. лет раньше, чем все считали в то время. Долгое время Кнорозов считался невыездным. Ему оставалось лишь смеяться над тем, как создавались бесконечные комиссии насчет поездок в Мексику, и что все члены комиссий там уже побывали. Но в 1989 году случилось неожиданное — Кнорозова отпустили по приглашению президента Гватемалы. Там его сводили к главным достопримечательностям, оставшимся от майя. До поездки, в которую он не верил до самого прилета, Кнорозов повторял, что все археологические места он прекрасно знает по публикациям. Тем не менее он поднялся на пирамиду Тикаля и долго стоял один в раздумьях на самой вершине, не переставая курить. В 1995 году Кнорозову вручили серебряный орден Ацтекского орла за исключительные заслуги перед Мексикой. Получив награду, он сказал по-испански: «Сердцем я всегда остаюсь мексиканцем». После этого он несколько раз летал в эту страну по приглашению Национального института истории и антропологии. Там он посетил самые заветные места: Паленке, Бонампак, Йашчилан, Чичен-Ица, Ла-Вента, Монте-Альбан, Теотиуакан, Шочикалько. Кнорозов не переставал удивляться, с каким почтением к нему относились простые мексиканцы. Имя, ставшее бессмертным Великий ученый умер 30 марта 1999 года. Умер в одиночестве в коридоре городской больницы. На прощании собралась толпа, люди не помещались в тесном морге. Кнорозову очень нравилась Александро-Невская лавра, но похоронили его на Ковалевском кладбище. На холодное месиво из глины падал снег, кричали чайки. Спустя пять лет, благодаря политику Сергею Миронову и Мезоамериканскому Центру им. Ю.В. Кнорозова, на могиле поставили памятник — стелу из белого известняка на невысокой ступенчатой платформе. На ней рельеф — Юрий Кнорозов с любимой кошкой Асей на руках, которую он как-то попытался записать в соавторы научной статьи. В 2010 году Мезоамериканский Центр РГГУ открыл подразделение в столице мексиканского штата Юкатан. Спустя два года заработал и центр на территории Свято-Троицкого православного монастыря в Гватемале. С этого времени на землях майя постоянно проводят международные исследования в рамках научной школы Кнорозова, а в гватемальском Университете Сан-Карлос появилась кафедра Юрия Кнорозова. Гватемальцы собираются посмертно присвоить Кнорозову звание почетного доктора. А пока в Мексике откроют памятник — знакомую стелу, где ученый держит на руках любимую кошку. Автор: Николай Подосокорский

Александр Ширвиндт о возрасте

В нашем возрасте (от 75-ти и выше) ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Я столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын, которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит». А потом меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать. Я собрал полное собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов. Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет. По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I, от Навуходоносора… И сидит академик в золотых очках. «Сколько вам лет?» – говорит. Да вот, говорю, четыреста будет. «Мы, значит, ровесники, я младше вас на год». Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками: «Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не стал. «А что у вас?» Я говорю: «Во-первых, коленки болят утром». – «А у меня, наоборот, вечером. Что еще?» – «Одышка». – «Ну это нормально». – «Я стал быстро уставать». – «Правильно. Я тоже. В нашем возрасте так и должно быть». И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я, то о чем тогда говорить? На прощание я сказал, что бросил курить. Он посмотрел на меня через золотые очки: «Дорогой мой, зачем? В нашем возрасте ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Доживаем как есть». Я поцеловал его в грамоты и ушел. Гений! А если бы он стал читать мою мочу… Александр Ширвиндт

Повседневная жизнь петербургского чиновника 1890-х годов

Будний день среднего петербургского чиновника 1890-х гг. в воспоминаниях С.Ф. Светлова, более 20 лет прослужившего в качестве старшего контролёра в Государственном дворянском земельном банке: «Утром чиновник встаёт часов в восемь, девять или десять, глядя по тому — начинается ли его служба рано или поздно. Обыкновенно встают в девять часов и пьют чай или кофе с булками (французская булка, розанчик, сухари, крендели, ватрушечки и пр.). Явясь на службу, чиновники редко принимаются за дело сразу. Сперва поговорят, потолкуют о новостях, а иной раз пробегут казённые газеты. Часу в первом желающие идут в буфет позавтракать и попить чайку, на что уходит с полчаса времени. В некоторых учреждениях завтрак и чай разносятся сторожами прямо по комнатам, так что в буфет не ходят. Расчёт с буфетом производится в день получения жалования, двадцатого числа, причём некоторым приходится уплачивать за месяц до десяти и до пятнадцати рублей. Средним же числом расход на буфет составляет рублей пять или шесть. Присутствие кончается в разных учреждениях не одинаково, но в большинстве — от четырёх до пяти часов. В летнее время присутствие кончается несколько раньше, чем зимою и, сверх того, чиновники имеют по одному свободному дню в неделю, кроме праздников. По окончании присутствия чиновники идут обедать, кто домой, кто в рестораны, а кто и в кухмистерские, где можно пообедать за тридцать или сорок копеек и нажить себе катар желудка. Редкий из чиновников предварительно обеда не пропустит маленькую рюмочку и другую водки, настойки или какого-нибудь вина. Обычное меню среднего чиновника — суп, бульон или щи, жаркое (бифштексы, телятина, котлеты, свинина жаренная, голубцы, иногда что-нибудь из дичи) и сладкое (желе, муссы, компот, кисель с молоком, фрукты недорогие и пр.). Обыкновенно будничный обед состоит из трёх блюд: жидкого горячего, жаркого и сладкого. После обеда или ложатся отдохнуть, или читают газеты. Часов в восемь пьют чай и затем или садятся за работу, или отправляются на прогулку, в гости, в клуб и пр. Если чиновник остаётся дома и у него никого из гостей нет, то часов в одиннадцать или двенадцать подаётся ужин из закусок (селёдка, колбаса, сардинки, масло, сыр, оставшееся от обеда жаркое) и чай или пиво. После ужина ложатся спать. Таков образ жизни чиновника семейного, живущего своим домом. Кстати сказать, что современные столичные чиновники не очень любят, когда их зовут «чиновниками», не любят одевать вицмундиры (к которым прибегают только в случае необходимости), избегают носить ордена и интересуются больше всего не служебными почестями, а окладами". Источник: Светлов С.Ф. Петербургская жизнь в конце XIX столетия (в 1892 году). СПб., 1998, с. 20 — 21.